Эти истории я слышал уже много раз. Но как в первый! Вот сейчас он вспомнит, как впервые приехал в Москву из своего Таганрога. (Дорогой Чехова, да. Он и окончил школу имени своего замечательного земляка с золотой медалью.) Расскажет, как поступал и не поступил сначала в Щуку, как стал инженером по автоматике и телемеханике.
А потом мечта таки сбылась, поступил. Теперь он вспомнит, как познакомился со своей Любочкой, Любовью Ефимовной. А вот тут, я знаю, он будет шутить. Потому что какая же семейная жизнь без шуток? Он это хорошо понимает.
Он рассказывает мне свою жизнь в какой уже по счету раз… Но мне хорошо с ним. Он не очень удобен для интервью, много говорит, увлекаясь, без остановок. Я смотрю на него, мне кажется, по-доброму, и думаю: «Да, но как это всё расшифровывать?» Я на работе.
Так мы сидим часа четыре, а он всё рассказывает, рассказывает. Но мне хорошо. А как по-другому можно относиться к этому наивному, доброму, большому артисту?
Всё понимающий про себя, про других. Никогда не выталкивающий себя на первый план… Вот теперь он будет рассказывать про Высоцкого. Про Андрея Миронова, который жил в этом доме, просто был его соседом. Про Ширвиндта, конечно, про Владимира Полякова, учителя, остроумнейшего человека.
Вот опять про Высоцкого. Как плыли на теплоходе «Шота Руставели» они вчетвером: Высоцкий с Мариной и Высоковский с Любовью. Он так всегда об этом вспоминал, что даже не сомневаешься: вот оно, счастье. Было? Оно было всегда.
В Сатире, помните: «Дусья, я мыслэнно пою и мыслэнно танцую!» Это его Тенгизик в постановке Ширвиндта и Миронова, а по сценарию — Арканова и Горина.
Он был человеком из ансамбля. Бартоло в «Женитьбе Фигаро» или почмейстер в «Ревизоре» — все это видится как сейчас. Он был человеком Сатиры, человеком Плучека. Но Плучек его как бы не замечал. Это была большая обида по жизни, да.
Но разве пан Зюзя из легендарного «Кабачка» мог себе позволить унывать?! Наверное, здесь, в этой квартире, в уютной крепости, он позволял себе погрустить. Но больше — нигде.
Он вышел на эстраду — на большую эстраду. День милиции без Высоковского пропадал даром. Да, его любил брежневский министр внутренних дел Щелоков, чувствовал его юмор. И всегда разрешал. А у Высоковского на видном месте стояла концертная пластинка, которую подписал Райкин. Сам Райкин! Вот это точно для него было высшей наградой.
Он всегда надеялся. Пробивался, прорывался. Его иной раз не понимали, считали нестандартным. А он только ухмылялся грустно и шел своей дорогой. Радио? Да, радио! Анекдоты? Почему бы и нет? «МК»…
Вот это уж было совсем по-высоковски — стать штатным журналистом «Московского комсомольца». Особенным журналистом, конечно, непричесанным, не совсем «комсомольским». Но вот он идет по редакции… О, видеть его — это самое настоящее счастье. Потому что он тебе рад, со всей искренностью своей души, открыто и совсем не по-актерски. Высоковский — наш человек! Я лично всегда буду гордиться этим фактом своей биографии.
А он гордился за дочку, известную радиоведущую. За внучку… Как он был счастлив, когда она поступила в театральный.
Что остается от человека… Его нет уже пять лет. Тогда, в августе, на панихиду в Дом кино пришло не очень много народу, все были в отпусках. Вел — безупречный Кобзон. А по телевизору в это время повторяли очередной его «Кабачок», где пан Зюзя, такой молодой, с блеском в глазах, опять шутил про зайцев.
Что остается от человека… Наверное, его доброта, широта души. Он славно пожил, много видел. Много отдал. В нем не было никакого пафоса, но справедливость он всегда искал по жизни, боролся за нее. И жизнь эту он, конечно, очень любил. Такую несправедливую жизнь. Он смеялся ей в лицо. А она… Порой ему только хитро подмигивала.
Дядя Зяма, я все помню. Мы помним. Я люблю вас. Мы любим. И, значит, вы с нами.
Как и положено любимому артисту.
