И вот первый испытательный полигон — Бонн. И первый аншлаг. Зрители как завороженные смотрят концерт, я изучаю их. Разные возрастные категории — от совсем молоденьких до пенсионерок. Молодые говорят между собой с небольшим интонационным акцентом, явно родились уже в Германии, язык учили в семье, пожилые владеют языком легко и непринужденно, значит, он так и остался родным. И те и те категории людей обеспечены — билеты дорогие, цена на них соизмерима с ценами на билеты в концертный зал «Октябрьский», что в Санкт-Петербурге. Это дешевле, чем, скажем, билеты в Кремлевский концертный зал, но раза в два дороже, чем в целом по России. В первых рядах, где билеты самые дорогие, в основном женщины лет сорока (впрочем, как и в России) — значит, здесь они неплохо устроены. Те, кто помоложе, сидят подальше, но компенсируют это просто бешеным проявлением эмоций: аплодисменты, крики, танцы. Они просто отрываются в ответ на каждую песню. Им никто не делает замечаний, не смотрят косо, не оговаривает, как обязательно случилось бы в России от соседей по ряду. Они уже не помнят, что в России столь бурно вести себя на концертах не принято (и, кстати, жаль!), но помнят другое... Как только я достаю айпад, чтобы сфотографировать, меня немедленно начинают со всех сторон хватать за рукава: «Что вы делаете? Вас оштрафуют! Ведь предупредили же! Снимать нельзя!» В их голосах звучат почти отчаянные нотки, ведь я совершаю нечто вопиющее — нарушаю официальный запрет. В России, к слову, тоже всегда предупреждают. Но всё равно все снимают. Ведь у нас это никогда не карается штрафами.
И здесь я выслушиваю первую историю любви. Потом их будет еще несколько, самых разных: от печальных до завораживающих. Их расскажут зрители, которые будут подходить ко мне после концерта и запросто знакомиться.
Валерий Леонтьев написал литературное эссе специально для «МК»: «Я видел смерть и любовь»
Она — молодая дама, лет тридцати пяти, в отличие от большинства зрителей в вечернем черном туалете до пят. В руках огромный букет роз. Хрупкая, пронзительные черные глаза и вьющиеся волосы — совершенно характерная красота женщины еврейской национальности. На фоне крупных белокожих немок, пусть и российского происхождения, эта зрительница сразу бросалась в глаза.
— Меня увезли из России еще ребенком, наша семья была стандартной еврейской со всеми особенностями ее существования. Не то чтобы нас преследовали, но вы же знаете «наших»! Люди не столько злы, сколько грубоваты — бросить обидное слово, охаять из-за каких-то собственных комплексов, обвинить в семейных связях — все это мы испытали в полной мере. Поэтому я сейчас понимаю родителей, возжелавших уехать. Но я! Тогда! Я была влюблена в Валерия Леонтьева. Услышав, что родители приняли решение покинуть страну, буквально впала в неистовство: рыдала сутками и отказывалась есть. Я умоляла родителей остаться или оставить меня в России одну. Но разве можно было убедить взрослых людей ничего не менять в жизни только потому, что их маленькая дочь любит далекого, как небо, артиста? Меня увезли силой. Прошло много лет. Я выучилась, Германия стала мне родной, по профессии я врач, психолог. Наверное, мое детское потрясение сказалось на дальнейшем выборе профессии. Ну и вот, я одна из счастливых зрительниц. Нет, семьи здесь у меня пока не сложилось.
И снова темнота концертного зала, теперь уже в Ганновере, и снова бешеный прием публики. Она сидела чуть сбоку от меня, весь концерт держа ладони плотно сжатыми возле груди, как будто молилась на своего кумира. Ее спутник, немолодой, но вполне элегантный мужчина, выражал свои чувства громкими криками одобрения на немецком языке. И так это смотрелось странно: громкие немецкие выкрики, сопровождаемые аплодисментами — ладоней немец не жалел, — после каждой песни на русском языке. «Немцы? Они ходят на концерты русских артистов?» — шепотом спросила я у соседки по ряду. «Смешанный брак, — улыбнулась та, — немцы очень хорошие мужья, они идут туда, куда ведет женщина: шопинг, значит шопинг, концерт, значит, концерт». Я наблюдала за ними все два часа действа и немного завидовала за всех россиянок сразу. Как часто приходилось наблюдать на концертах Валерия Леонтьева здесь, в России, не самое джентльменское поведение спутника очередной поклонницы артиста. И его насмешливые взгляды, бросаемые на нее с изрядной долей неудовольствия, и его демонстративный отказ аплодировать, выдающий собственные комплексы. Он мог сделать своей спутнице замечание («Хватит! Не хлопай так громко!»), не пустить танцевать. И как по-другому вел себя этот немец: он так искренне разделял с женой ее увлечение, что сомнений не оставалось: ночью к нему в постель ляжет очень благодарная и любящая женщина...
А нас снова ждала дорога. На этот раз в Карлсруэ. Этот город — ближайший к Франции, и мы не без оснований ждали в тот вечер гостей еще и оттуда. Французские русские женщины благоухали особенно волнующими духами, привезли с собой в подарок артисту более южные цветы и более зрелые ягоды и со смехом рассказали мне, что «все, чем Франция сегодня отличается от Германии, — это другим языком и платными дорогами». За концертный тур я встретила их множество — русских женщин, примчавшихся в Германию на концерты из соседних европейских государств. В Нойс совсем молоденькая девушка прилетела из Герцеговины, а в Людвигсбурге цветы артисту вышли дарить двое чернокожих подростков лет десяти и пятнадцати. И лишь присмотревшись, я опознала в красивой блондинке, также с букетом, их мать. Познакомившись позже с необычной семьей, я узнала, что все они, включая супруга женщины, прилетели на концерты на два дня из Лондона. И пришлось даже с чисто русской сноровкой позвонить в школу, где учились дети, и соврать, что они, дескать, приболели, ибо гастроли российского певца в Германии ну никак не могли служить в Британии оправданием для пропуска занятий. И их чернокожий папа, ни слова не говорящий по-русски, показывал в ответ на привычно для него звучащее «Валерий Леонтьев» большой палец, и было понятно, что ему очень нравится видеть, как счастлива мать его детей. И была совсем необычная пара в Оффенбахе, двое мужчин: русский и немец. «Это мой шеф, — объяснил русскоговорящий зритель, — интересуется Россией, я ему показываю лучшее, что есть в нашей культуре. Вот сегодня смотрели Валеру, в мае пойдем на Спивакова». И была две молодые девушки-немки из Бремена со своей, на этот раз грустной историей. Русская — мама. В свое время так не хотела уезжать в Германию! Сама она чистых русских кровей, а папа этнический немец. Но младшая дочь была не совсем здорова, и только ради нее в надежде на более хорошее медицинское обеспечение мама согласилась с отцом и приняла решение эмигрировать. Теперь она сама нездорова, добраться до концертного зала ей не под силу, и девушки пришли на концерт, чтобы передать цветы любимому артисту матери и взять для нее автограф на привезенной еще из СССР пластинке «Ненаглядная сторона» ценой в 1 рубль 20 копеек.
Были и поклонники из Москвы. Проехали весь гастрольный тур. Рассказывали, как это непросто — гонять каждую ночь из города в город по Германии, а тут еще нависла угроза забастовки на железной дороге!
Но все-таки больше всего было тех, кто когда-то уехал из страны на ПМЖ в Германию. И мне требовалось несколько секунд, чтобы осознать, например, такую фразу: «Мы сами из Риги, так что Валера наш, родной!» И лишь мгновением позже происходило понимание, что люди уехали еще из СССР и по-прежнему воспринимают страну, которой уже давно нет, как единое целое, а артиста считают «собственностью» всего постсоветского пространства. И снова они рассказывали и рассказывали мне, что это такое — любимый артист на чужбине.
— Этих концертов я ждала четыре года... Первый ряд, по 125 евро за билетик. Муж (немец): «Дорогие билеты-то... Я столько платил за «Роллинг Стоунз». Я вслух: «Леонтьев лучше, чем «Роллинг Стоунз». А про себя: «Я б и тысячу заплатила». Но муж — умничка, понимает без ложной ревности, что Валера — это для моей души. Решаю взять с собой дочь. 15 лет, родилась в Германии, по-русски ни слова, любит немецкий рэп и пубертирует. Короче, нормальный немецкий подросток. Спрашиваю: «Хочешь со мной поехать на Леонтьева?» Она про него наслышана, мама ж так часто крутит. В общем: «Да, хочу. Интересно увидеть настоящую русскую звезду. И понять, почему ты его так любишь». Ага, прорываются 50 процентов русских генов. Мне же самой очень не хватает здесь его песен. Потому что они как зеркало русской души. Куда б она ни улетела, куда б ее ни занесло. А как же русскому человеку без души? Пусто.
Были на концертах и коренные немцы, помнящие артиста еще со времен своей молодости. Ведь во времена СССР Валерий Леонтьев объехал с концертами ГДР вдоль и поперек, а после развала страны пропахал уже и ФРГ.
— Во времена СССР мы в основном гастролировали по воинским частям, — вспоминает артист, — гонораров нам не платили, только суточные. Но зато офицеры считали своим долгом и накормить, и, конечно же, напоить. Так что времена были веселые, но все строго по часам — и завтрак, и обед, и ужин. Это был единственный недостаток пребывания в ГДР. А на суточные мы покупали разные красивые вещи, одежду, подарки.
А мы наконец достигаем столицы — Берлина. И здесь к Валерию Леонтьеву приходит на концерт «крестная мама» его фирменного «Дельтаплана» Джульетта Максимова. И рассказывает мне к слову историю рождения этого хита артиста.
— Мы познакомились с Валерой, когда я работала музыкальным редактором главной музыкальной редакции. Мы начали его записывать, но Валера был слишком неординарным, и хотя вся редактура была от него в восторге, начальство многое вырезало — перестраховывалось. А я в то время уже дружила с Эдуардом Артемьевым и пристала: «Напиши песню для Валеры!» А он говорит: «Да я не пишу песен!» А я очень хорошо знала его творчество и вспомнила эту тему из кинофильма «Родня». Мы ее вместе послушали, и он говорит: «Ну да. Может получиться песня. В общем, я ее тебе дарю, делай что хочешь». Я стала искать поэта, и подруга порекомендовала мне Николая Зиновьева. Я их познакомила с Артемьевым, и в итоге родилась песня, которая так помогла Валере в очень тяжелый момент, когда он еще никому не нужен был, и все его отвергали.
— Валера рассказывал, что он тоже не очень был готов ее петь.
— Она трудная, на большом голосовом диапазоне, и там не потанцуешь, как он любит. Мы ее тяжело записывали, у Валеры тогда были проблемы со связками, делали несколько дублей, но в итоге все получилось. И надо было еще уговорить его надеть что-то подходящее, костюм... А он терпеть не мог костюмов. Но в итоге нашел такой серый, элегантный... И мы дали выход этой песни на всесоюзную орбиту. И потом почти сразу нашелся контакт с Раймондом Паулсом, мы приехали в Ригу, и там Валера надолго задержался, так как Паулс предложил ему сразу десять песен. Он был от Валеры просто в восторге! Что, конечно, неудивительно... А потом наши пути разошлись, я уехала, но мы друг о друге помним, конечно.
И снова звучит: «Меж нами памяти туман, ты как во сне...» «Дельтаплан» — первая песня концерта, неизменно встречаемая бешеными овациями. И дальше, как по немецкой трассе, что без сучка и задоринки, неистовый прием «Танго разбитых сердец» и «Гонолулу», крики восторга на «Маргарите» и «Исчезли солнечные дни», замирание дыхания на «Все чудесно» и «Клетка-любовь», абсолютная нежность на «Три минуты» и «Виновнике», бешеные танцы на «Американо», пение хором на «Ты меня не забывай». На первых аккордах финальной песни «Мое оружие — любовь» зрители встают, прорываются к сцене и провожают артиста долго, по четверти часа, не отпуская криками и бисами.
***
Время и пространство — самые непостижимые и неподвластные человеку субстанции. Время и пространство делают менее острой горечь потери, успокаивают боль, отвлекают от насущных забот, меняют ценности и приоритеты. Говорят, лечат. Но, насколько я могла наблюдать в Германии на концертах Валерия Леонтьева, — не от любви. Казалось бы, они, здешняя публика, давно покинули страну (а кто-то уже и родился в Германии), они свободно говорят на другом языке, а иногда, по их собственному признанию, бывает и думают на нем. Они ежедневно слышат совершенно другие песни, которые звучат на ином — жестком, резком, очень четком в произношении и лингвистических конструкциях языке. И живут по другим законам. У них другие, европейские ценности, более того, именно сейчас они, казалось бы, должны находиться под особом прессингом западных СМИ, а значит, испытывать по меньшей мере неудобство от того, что имеют русские корни, стесняться проявлять любовь к российской культуре. Но, оказывается, это все совершенно не так. Бывшие русские, нынешние немцы (они сами придумали себе название — «русичи») демонстрируют свою любовь открыто, не стесняясь. Они уже другие по менталитету, поведению и образу мышления, но все те же русские, когда речь идет об исконной душевности и сопереживании, об эмоциях и чувствах: от острой тоски по Родине, какой бы далекой и давно покинутой она ни была, до светлой любви: простой, человеческой, у которой нет ни меры, ни цены.
