— Когда-то все пространство российского кино могло уместиться на «Кинотавре». Теперь, когда оно значительно окрепло и пользуется вниманием зрителей как дома, так и за рубежом, собирать программу стало проще или сложнее?
— Мне кажется, проще, потому что появился выбор. В этом году на 14 мест основного конкурса претендовал 81 фильм. И интересных даже больше, чем в итоге было отобрано. А жанровые фильмы, вызвавшие интерес у зрителей, будут показаны в программе «Кино на площади». Российские фильмы на других языках — в рамках специального события, как, например, успешно прозвучавший в США фильм «Убрать из друзей» режиссера Левана Габриадзе и продюсера Тимура Бекмамбетова. Или еще две картины, авторы которых делают ставки на международный прокат, — это многими ожидаемая «Родина» Петра Буслова и рабочая версия фильма «Брат Дэян» Бакура Бакурадзе. Каждый из этих трех показов будет сопровождать мастер-класс их создателей для молодых кинематографистов. Так что возможностей отбирать и придумывать способы представления фильмов сегодня стало больше. Но и кино наше изменилось. Еще в сравнительно недавнем прошлом в российском кино доминировал герметичный авторский кинематограф, зачастую закодированный от зрителя и вместе с тем чрезвычайно успешно представлявший Россию на международных кинофестивалях. А в сегменте российского жанрового кино преобладали фильмы вторичные, неталантливые, сделанные без энергии и преследовавшие по большому счету одну лишь ясную цель — запустить руку в зрительский кошелек. Сегодня же мы наблюдаем, что появляются качественные жанровые картины, свежие, яркие, внятные.
— Вы ощущаете конкуренцию с другими фестивалями? С тем же Национальным фестивалем дебютов «Движение», проходящим в Омске за полтора месяца до «Кинотавра»?
— Мы точно знаем, что дебютанты предпочитают именно «Кинотавр» и до последнего ждут от нас ответа. Не случайно в этом году из 14 фильмов основного конкурса — семь дебютов. Это же касается конкурса короткометражного кино, который мы холим и лелеем. В этом году на отбор прислали 400 с чем-то короткометражных кинофильмов, хотя в конкурсе участвуют только двадцать два. И понятно, почему они так туда стремятся: стоит зайти в два часа дня на показ короткого кино — и вы увидите полный зал, в котором сидят все ключевые игроки индустрии. Классический путь режиссеров «Кинотавра»: участие или победа в конкурсе короткого кино, а следом — возвращение с полным метром, может быть, даже через участие со своим проектом в питчинге. Это все точно определяет пространство обитания фестиваля и его цели.
Мы никогда не старались смотреть на «Кинотавр» как на кураторский проект. В отличие от того же Каннского кинофестиваля, который самим фактом выбора тех или иных картин в конкурс во многом влияет на тенденции сегодняшнего, а то и завтрашнего дня. Отборщики нашего фестиваля не стремятся объединить программу общим нервом, некими темами, перекресток которых обозначит состояние дел в общественной мысли. Наша цель — это кино, наделенное признаками авторского дарования и вообще авторской подписью, вне зависимости от того, жанровое оно, иными словами, ориентированное на зрителя, или радикально-экспериментальное. Просто все то, за чем стоят имя, отчество и фамилия отдельных одаренных людей.
Также «Кинотавр» никогда не претендовал на роль события в международной фестивальной индустрии. Он боролся за статус главного национального фестиваля, то есть площадки, на которой встречаются все без исключения участники российского кинопроцесса. Кроме того, в июне в Сочи приезжают отборщики крупных международных фестивалей. Им тоже удобнее всего сделать это именно здесь, чтобы в одном месте увидеть сразу все новое русское кино.
— Сложно было отвлечься от саги с «Левиафаном» и снова погрузиться в эти будничные дела?
— Вначале было сложно, потому что полная посвященность одному фильму и его судьбе порождает тоннельное мышление. В какой-то момент ты чувствуешь, что живешь в этом тоннеле и ничего за его пределами не видишь. Но мы же вышли из него на свет и обнаружили, что мир на самом деле намного богаче и разнообразнее. В нем есть необходимость поиска следующего проекта Звягинцева, есть фильм «Дуэлянт» Мизгирева, есть «Кинотавр».
— А перед этим было чувство опустошения?
— Я думаю, что у Андрея его не было, у него как-то легче все прошло. А у меня, пожалуй, было. Оно наступило в одну секунду. Когда наш друг Павликовский пожал нам руки и пошел на сцену получать «Оскар». Мне по этому поводу было ни плохо, ни хорошо, а просто исчезли силы. Но на следующее утро все уже было в порядке.
— Какой опыт вы вынесли из этой истории?
— У меня есть ощущение, что «Левиафан» — главное кинематографическое событие в моей жизни. И сотрудничество со Звягинцевым, и сам фильм, и его сила, и резонанс. Редко бывает ощущение, что ты причастен к фильму, который формирует общественный контекст. Когда споры вокруг фильма очень быстро перерастают границы кино и для огромного количества людей он вдруг становится важной темой дискуссий и разногласий. Мое сознание формировалось в эпоху перестройки, когда поздний социализм, оставлявший впечатление чего-то нерушимого, вдруг моментально подвергся пересмотру. Все случилось всего за четыре года. Огромная страна просто рассыпалась. И это произошло под воздействием волны социально-культурных событий. Помню, каким потрясением для меня была публикация отрывков в «Огоньке» и «Юности» из «Непридуманного» Льва Разгона. Потом вдруг с полки сняли «Покаяние» Абуладзе. Появилась «Маленькая Вера», в которой зажили понятные мне как режиссеру-документалисту реалии города Жданова, где снимали фильм и откуда родом его режиссер Пичул. Появился документальный фильм хорошо мне знакомого Юриса Подниекса «Легко ли быть молодым?» А вместе с ними — не существовавшие ранее на экране люди и отношения. И каждый из этих фильмов раскалывал общество невероятно. Их безбожно ругали и так же рьяно защищали. Эти фильмы стали предвестниками иной жизни для одной части общества и крушением всего привычного и важного для другой.
Я не сравниваю с ними «Левиафан» и тем более общественную ситуацию тогда и сейчас. И тем не менее он стал фильмом, который «проговаривает» свое время, — он заставил думать, определяться и сделал это очень неожиданным даже для меня образом. Картина поляризовала аудиторию не на консерваторов и либералов, а много более сложным образом: у нас было много либералов, критиковавших фильм, и государственников, его поддержавших.
Это и есть мой ответ на вопрос, зачем я занимаюсь кино. Потому что заниматься кино как бизнесом в России мне кажется делом скучным. Это работает в Америке, но не у нас и не в Европе. У нас слишком велико значение высказывания на экране.
