Первая цветочная композиция – «Гладиолусы». На подоконнике настежь распахнутого окна хрупкие стебли с красноватыми цветками подсвечиваются утренним солнцем. Время в работах Салахова всегда символично. Его утро говорит о начале дня, пути и счастливой жизни. Внизу во дворе стоят люди, которые собираются отправиться в эту жизнь на «Победе». Дерзкий разбег молодых зацветающих гладиолусов перечеркивает монотонность стен дома напротив, то есть перечеркивает серость будней. Возникает образ желанной и неограниченной свободы. Песня Булата Окуджавы звучат как поэтический подстрочник к картине Салахова: «Живописцы, окуните ваши кисти/ в суету дворов арбатских и в зарю...Пусть начнется, что еще не началось!».
С гладиолусами соседствует «Резервуарный парк». На фоне закатного неба ссутулившийся нефтяник рифмуется с увядающим рядом стеблем алой розы: жизнь в общем-то позади... На другом полотне человек с белой розой. На палубе корабля она кажется нелепой деталью рядом с грубой одеждой и обветренным лицом. Но видишь, что этот нежный, живой бутон напоминает мужчине о доме, семье, близких, которые остались на берегу в тревожном ожидании.
– Скупость цвета мне подсказана сталью, ветрами над Каспием, а красный мазок навеян алым цветом апшеронских роз, – рассказывает Салахов. – Апшерон – это нефть и розы. Мне приходилось наблюдать, как нефтяники с загорелыми, обветренными лицами, идя утром на промыслы, несут в своих огрубевших пальцах нежные алые розы. Отсюда, в моих работах часто встречается небольшая красная деталь (мундштук и папиросы у рабочих, сбруя у лошадки дочери). Это смысловой акцент, который, на первый взгляд, неприметно, но цепко держит композицию полотна.
Цветочные натюрморты Салахова отличаются насыщенностью оттенков, фактурной эффектностью и раскрепощенностью. Лучшие из них посвящены жене и музе художника Варваре. Четкая геометрия синего конуса поддерживает герберы, шатром рассыпаются тюльпаны, и, кажется, не хватит рук, чтоб удержать пышный букет роз с гипсофилами. У его композиций нет и намека на салонность или хотя бы утонченность. Они помещены в трехлитровые стеклянные банки или пластиковые ведра, поставлены прямо на старый стол у дачного окна. Эти цветы выражают зрелую, избыточную красоту, когда набухают строгие по форме герберы, а цвет роз становится пьяняще терпким.
У Салахова все эти розы, мимозы, хризантемы, маки, как и у Иосифа Бродского: «Цветы с их с ума сводящим принципом очертаний, придающие воздуху за стеклом помятый вид. Как сделаны эти вещи, кем из потусторонней ткани они осторожно выкроены без лезвий». Поэт и художник доказывают, что происхождение такой красоты не может быть земным: «Они стоят перед нами выходцами оттуда, /где нет ничего, опричь возможности воплотиться».
Цветы вносят в привычные «суровые» образы Салахова новые, глубоко личные и человеческие интонации. Они уводят от плакатности и прямолинейности. Говорят о скрытых, не проявленных пока идеях художника.
