«Сцены из жизни захолустья» — так обозначил сам Островский жанр пьесы «Поздняя любовь» 1873 года. А художник спектакля Мария Трегубова заменила «сцены» на «картины», превратив в них свою декорацию. Вернее, в одну небольшую картину, которая вставлена в огромное паспарту по размеру зеркала сцены. Более того, картинка, как ей и положено, висит высоко над сценой, подчеркивая неземное происхождение истории, суть которой очень даже земная — люди гибнут за металл.
Картина эта настолько небольшая, что в ней приходится совсем непросто героям первейшего русского драматурга. Зато нарушение пропорций дает эффект крупного плана — как в кино. Вот они, красавчики из позапрошлого века, да еще из какого-то там захолустья — мужчина с цветочной фамилией Маргаритов, женщина с дивным именем Фелицата, молодой обалдуй Дормедонт (то еще имечко), братец его хоть и Николай, но тоже фрукт — гуляка, выпивоха, мот, а при нем чья-то вдова, богатая, конечно. По пропащему гуляке сохнет девица Людмилочка, божье создание, пораженное в своем немолодом возрасте любовью даже не в сердце, а в самую голову.
Сюжет 50-летний Островский почерпнул, очевидно, из своей практики, когда работал в суде, где разбирались всякие дела о взятках да поддельных векселях. То есть писал со знанием дела. Так вот эта самая Людмилочка, радость папаши Маргаритова, заради спасения любимого готова пожертвовать всем — даже выкрасть важнейший денежный документ, доверенный ее отцу. Вот это я понимаю, сюжет!
Сюжет выдержан строго по Островскому — бывшие адвокаты, поддельные векселя, обманутые должники, гулянки купцовых отпрысков. Только персонажи у Перегудова как с другой планеты. Намек на космос сделан режиссером в самой первой картине, когда два существа, смотрящие в окно (стоят спиной к залу) и похожие не то на йети, не то на пришельцев, не то пациентов лечебницы, меланхолично наблюдают ракетный старт. Ракета взмыла, проплыли планеты, «пришельцы» повернулись, и в них, закутанных в белые одеяла, обнаружились та самая тетенька Фелицата (Марина Хазова) с девицей Людмилочкой (Алена Бабенко). К ним прибавятся другие герои, и все они будут чудны в своих проявлениях, взаимоотношениях — форма существования их задана карикатурная. А карикатура в театре (не на бумаге) — вещь опасная, поскольку требует большого мастерства не столько внешней, сколько внутренней пластики. Сродни клоунской, но не кривлянию коверных: тогда карикатура отражает жизнь как трагедию, но сквозь смех.
В этом смысле, пожалуй, ближе всех к этому, как ни удивительно, Марина Хазова, замечательная актриса психологической школы. Вот она виртуозно работает — голос, движения, реакции. Ближе к ней Николай Клямчук, играющий младшего сына Дормедонта, весьма домовитого и хвата, потом Василий Мищенко (Маргаритов), а уж потом Дмитрий Гирев — возлюбленный Людмилочки. Артист, взятый в труппу «Современника» из Петербурга и похожий на корифея театра Гармаша. Некоторые в зале прямо так и перешептываются: «А не сын ли он Сергея?» Нет, и даже не приемный — просто сходство, увы, неприятное для любого артиста, потому что в любом случае он уже второй.
В этой карикатурной группе как белая ворона Людмилочка со своей любовью — ну совсем неземной. Вопреки здравому смыслу — все к ногам недостойного человека. Впрочем, сердце ее вещун — сожженный вексель окажется копией, а Николай порядочный, не дрянь человек. Впрочем, этот месседж режиссера пока не так четок, чем другой, который, как хорошая интрига, открывается в финале. Причем декорационным способом: картина в жесткой раме на глазах уменьшается несколько раз, один за другим уходя в перспективу, мастерски залитую светом (как всегда, блестящая работа Дамира Исмагилова). И в ней, такой маленькой, уже на самом заднике замирают маленькие люди, до чего же нелепые и такие далекие. Как из позапрошлого века, из какого-то там захолустья, описанного далеким писателем про далекое время.
После спектакля я поговорила с Аленой Бабенко.
— Алена, такой роли у тебя прежде не было. А ты в жизни встречала подобных людей, как твоя Людмилочка, — она не то ангел, не то с приветом?
— Не могу сказать, что встречала, эта роль для меня на сопротивление. Людмилочка — человек, который никогда не испытывал любви, и когда пришло это чувство, оно пробудило в ней то, что дремало. Она совершает безумные поступки, все уходит на второй план. Просто сердцем почувствовала человека, и все. Она же говорит Николаю: «Я хочу видеть вас спокойным и счастливым». Это не убеждение, а природа.
— Какую задачу перед тобой ставил режиссер?
— У нас была потрясающая атмосфера в команде. Егор говорил мне, что этот персонаж выше меня: скажем, я метр шестьдесят, она — 2 метра. Она выше, больше. Мне еще расти.