— Г-н Летц, не раз замечал, что в музеях подобно вашему, просто приятно находиться, пребывая в медитации, безотносительно от того, что висит на стенах...
— Музей — это прежде всего среда, а не цель, мы не «продаем художника», но подбираем ключ к зрителю...
— Не кажется ли вам, что то, что выставляется на биеннале современного искусства, в массе своей уже является вполне устоявшимся ширпотребом — вполне комфортным и не острым в плане восприятия?
— Хороший вопрос. За то время пока творил наш герой — Эмиль Шумахер (а творить по-настоящему он смог только после 1945 года, после падения нацистского режима), то есть за последние 50 лет возникло множество направлений, которые больше ориентированы на маркетинг, на зарабатывание денег, нежели на поиск правды и нового пути... Тем не менее, появляются сильные художники. Раньше было меньше выставок, и качество, квалитет на них были несравненно выше. Поэтому сегодня и вышла на первый план фигура куратора, чтобы вести отбор, просеивать огромное количество предлагаемого...
— Но художник все же не отделим ныне от коммерции?
— Я как искусствовед не беспокоюсь по этому поводу. Всегда художники зависели от заказчика — будь-то короли или князья прежних веков, или как сейчас — большие галеристы и крупные корпорации. История одна и та же. Но это не значит, что у авторов нет возможности быть свободными. Только будущее даст ответ — кто переживет свое время, а что канет в Лету. Нормальный процесс.
— Различные западные издания дают рейтинги самых значимых людей в искусстве — Ай Вэйвэй, Дэмьен Херст, Джефф Кунс etc., — сколь в самом деле арт-среда опирается на них как на китов?
— Ты назвал тех, кто очень известен и волен делать всё, что заблагорассудится, но они не решают — каким будет генеральное направление искусства будущего. Ответ за временем. Время еще не прошло, они наши современники. То, что они популярны — еще ничего не значит. Да, в начале XX века поменялась концепция искусства — это не всегда продукт, но очень часто — идея. Понятно, что знаменитая перформансистка Марина Абрамович продает идеи, а не результат, и эта тенденция сейчас преобладает. Смысл в чем? Ай Вэйвэй, Джефф Кунс предлагают некие символы для дальнейшего использования. Это не конечная субстанция. Они предлагают мысль в развитии, а мы сами вольны решать — каков будет финал этой мысли, ее воплощение. Это главная разница с художниками прошлого.
— Так не считаете ли вы, что просто развеска картин — это крайне устаревшая музейная практика, а перформанс и живой акционизм выходят на первый план?
— Зависит от музея, наверное, ваш Эрмитаж не очень уместен для перформансов...
— Хотя таковым можно считать фильм Александра Сокурова «Русский ковчег», снятый в Эрмитаже единым планом, где сам музей — практически главный герой...
— Допустим, но все же есть разные модели музеев, с чего мы начали наш разговор — в залах с потенциально сменной экспозицией возможно всё. Концепция должна быть сильной, независимо — перформанс это или архивная развеска Эмиля Шумахера, как у нас. Перформанс как стиль был открыт в 60-е годы, уже два поколения этим занимаются, — раз это есть — это прекрасно, я философски отношусь.
— Бродя регулярно по европейским музеям, я ловлю себя на мысли, что не столь интересны все эти ван гоги, гогены, моне, перетасовываемые в любых комбинациях, якобы концептуальных, сколь интересны сами посетители — ты ходишь и словно прислушиваешься к их мыслям...
— То есть живые люди интереснее в своих эмоциях? Пожалуй, я все же не согласен. Тут, скорее, наоборот — сами картины в окружении новых людей что-то новое вам говорят. Общение с картинами — бездна... интеллектуальная и эмоциональная, подпитываемая новыми поколениями.
— Может ли такой стиль как реализм быть актуальным сегодня?
— После Второй мировой войны в Европе самым модным было мнение, что реализм невозможен, только абстрактное искусство! Прошло двадцать лет — и мы опять вернулись к реалистическому искусству, но через поп-арт и иные проявления. Вот я скажу, что в Германии после объединения ГДР и ФРГ серьезные влияния пошли именно с восточной части, где традиции реализма были намного сильнее (в том числе, в образовании); художники-реалисты, вышедшие из ГДР, весомо утвердились, не потерялись, и сегодня их имена в большом авторитете: новое поколение ориентируется на них. Но дело даже не в этом. Абстракция и реализм ныне в одной лодке...
— Что вы имеете в виду?
— И те, и другие, неважно в каком стиле они творят, обязаны как бы объяснить — почему для своих воплощений они выбрали абстракционизм или реализм. Просто принадлежать к этим направлениям уже недостаточно. Это должно быть оправдано.
— Можно ли того же Энди Уорхола назвать новым витком реализма на своем этапе?
— Да в том-то и дело, что уже нет противоречий между направлениями. Сейчас это уже неважно. Важно — что ты даешь людям, как попадаешь в них...
— Вы согласны, что без своего пуда соли, без страдания художник не может состояться как художник? Тот же Эмиль Шумахер работал чертежником на оборонном заводе при нацистах...
— У Шумахера была тугоухость, плохо слышал... он не мог быть солдатом. Поэтому был направлен на завод, и делал то, что мог. Там и получил чертежное образование. И это ему не помешало, поскольку художественного образования до этого он не имел. Страдание — не то, что обязательная составляющая, но в жизни ты без этого не обойдешься все равно. Это не причина, и не следствие, но вечный, увы, спутник...
— Но возвращаясь к современным художникам, вот Ай Вэйвэй — это реально новый жест или это маркетинг?
— Сначала я был от него под большим впечатлением; он сидел в тюрьме, вышел на свободу, во многим из-за этого к нему повышенный интерес, и это дает ему право и возможность делать что-то новое... но в последнее время я к нему несколько охладел. Надо смотреть — куда он будет развиваться дальше. Впрочем, он был уже достаточно хорош... А тебя он так волнует, да?
— Я не могу ответить на вопрос — это шоу на потребу толпе, или путь самопожертвования. Но даже если это шоу — подчиняется ли это нравственным категориям в их прежнем понимании, или это создает новые нравственные категории.
— Мы не можем сейчас в этом разобраться. Как бы ни старались. Искусство, увы, всегда в заложниках у времени. То же, что и с Бэнкси — поначалу он был очень интересен как ироничный автор, но потом стал повторяться — одно и то же. А ирония — тонкая материя, ее трудно эксплуатировать. Но критики все равно его сильно поддерживают. Но не критиками в итоге оценивается искусство. Конечно, возбуждает дополнительный интерес, что он анонимен. Замечательный коммерческий ход.
— Русский люди часто озабочены тем, что именно изображено на каждой конкретной картине, любимая фраза — «в чем смысл квадрата Малевича?», но как бы вы объяснили вашим зрителям — что видно через абстракции Эмиля Шумахера?
— Каждая конкретная картина не имеет большого смыслового значения. Она всегда — часть концепции. И чтобы лучше проникнуться абстракционизмом, как раз и существуют такие музеи одного автора как наш — здесь показан весь путь, все техники, представлено видео — как именно Шумахер работал над картинами, что было своеобразным ритуалом...
— Недавно в Берлине я был несколько огорчен от странной моды этакого музейного микса: дается, допустим, какая-то обобщенная тема — «любовь», «вселенная», «очищение» или что-то в этом роде, — а потом достаточно безвкусно расставляются винегретом и Уорхол, и статуэтки древнего Востока, и кадры с Чаплиным, и киноплакаты... видно, что идея притянута за уши, набор достаточно случаен из того, что было под рукой...
— Ну, конечно, в плане постижения истории искусства это совсем неинтересно. Нет, любые варианты могут быть оправданы, если удачен сам подход. Если все экспонаты начинают работать на одну цель, создавая в итоге впечатление, запрограммированное куратором. Если этого не возникает — выставка не удалась. Дело еще и в том, что сами смыслы сейчас меняются, причем, поразительно быстро — одно дело «Крик» Мунка в подлиннике, другое — этот же образ, тиражируемый в детских книжках и даже ставший смайликом. Это не очень приятно, но к этому — как и ко всему — надо относиться с юмором.
Хаген.
