В Новосибирском оперном театре премьера «Пиковой дамы»

Пастухам здесь не место

Третью за год оперную премьеру выпускает творческий дуэт в составе дирижер Дмитрий Юровский и режиссер Вячеслав Стародубцев. «Турандот» Пуччини, «Аида» Верди и вот теперь — «Пиковая дама», лучшая опера Чайковского, бесспорный шедевр мировой классики. «Игра» — так лаконично конкретизировали жанровую разновидность своей версии постановщики и посвятили ее Всеволоду Мейерхольду. Разумеется, неспроста.

Пастухам здесь не место
Фото: Виктор Дмитриев

Огромный зал Новосибирского оперного театра, или НОВАТа, как его стали называть, полон. Дают «Пиковую даму» — одно из тех названий, что гарантирует аншлаг. Молодой режиссер Вячеслав Стародубцев, воздавший должное традиции в недавней «Аиде», здесь в полной мере предался соблазнам радикальной режиссуры. Вооружившись знаменем Мейерхольда, он смело рванул за великим реформатором, который 80 лет назад в МАЛЕГОТе вволю поэкспериментировал с оперой Чайковского под лозунгом «Вернем Чайковскому Пушкина». Маэстро Юровский стал верным союзником режиссера в этом деле и воплотил весьма неожиданную концепцию в работе с артистами. При этом великолепно звучащий оркестр под его управлением оказался той консервативной и прочной базой, над которой создатели спектакля возвели сколь спорную, столь и интересную надстройку.

На пустой сцене — безумная игра цвета и видео (художник по свету Алексей Тарасов). Декорации — огромные панели — выполняют роль экранов для концептуальной проекции, а также гигантских ширм, за которыми высвечиваются силуэты легких металлических конструкций. Там, за ширмами, выстраивается иллюзорный второй план, теневой театр, в котором читаются рифмы со сценографическими решениями театра Мейерхольда (художник Петр Окунев). Видеопроекция (Вадим Дуленко) весьма необычна. Никаких банальных интерьеров или видов Петербурга. Вот мечутся тени безумного Германа — странные, жутковатые, одна темная — негатив, другая светлая. Вот валит черный снег, как будто влетевший в спектакль из футуристического триллера о ядерной зиме, а вот немыслимой красоты гигантский портрет московской Венеры — знаменитая Струйская кисти Федора Рокотова. Вернее, она, да не она. Другая там женщина — с чертами лица столь же прекрасными, но хищными и недобрыми. А всего-то — выражение глаз изменено, да форма рта чуточку иная.

На табло — авторские ремарки из партитуры. Хитрый режиссер как бы сообщает нам: «Все, что мы здесь показываем, нисколько не противоречит авторскому замыслу. Видите, он написал: «Графиня пристально смотрит на Германа». Вот и у нас смотрит. Или: «Лиза умирает». И у нас умирает». И наивный зритель готов повестись и поверить: да, все так, как у Петра Ильича. Не верьте. И портрет не такой, как у Рокотова, и история не такая, как у Чайковского.

«Наконец-то Бог послал нам солнечный денек», — поет в первой сцене хор... о нет, не прогуливающихся петербуржцев, а колоды карт: червы, трефы, пики и бубны. И четыре валета — Томский (Максим Аниськин), Елецкий (Павел Янковский), Сурин (Алексей Лаушкин) и Чекалинский (Юрий Комов). Поют все четверо прекрасно. И карточная карьера их растет: в сцене бала они станут королями, а в финальной картине — тузами. Ведут они себя весьма нестандартно — кого-то напоминают... ну конечно! Четыре маски комедии дель арте: Панталоне, Бригелла, Арлекин и Доктор. Они контролируют действие, комментируют его, двигают сюжет. Здесь почти все персонажи — маски, которые жестоко разыгрывают двух живых героев — Германа (Михаил Агафонов) и Лизу (Ирина Новикова). Разыгрывают до смерти. Потому что живым не место в этом карточном мире. Даже Графиня (замечательно сыгранная Ольгой Обуховой) ненастоящая. Не зря же именно она преображается в Екатерину Великую, сопровождаемую изящным балетным Джокером (Кирилл Новицкий) в сцене бала. А какова Полина (Мария Белокурская), которая, нарочито кривляясь, поет трагический романс «Подруги милые», чтобы окончательно добить страдающую подругу! И уж если честно, то и появление в финале оперы призрака самой Лизы в барочном парике немного настораживает: может быть, и она всего лишь игральная карта, «работающая под прикрытием», в этом ироническом, сводящем с ума карнавале, направленном на уничтожение Германа?

Роль Лизы — пожалуй, самое интригующее и радикальное, что придумали в этом спектакле Стародубцев с Юровским. Ее партия в диалогических сценах насытилась речитацией типа своеобразного шпрехгезанга, которая весьма характерна для мюзикла, часто встречается в операх ХХ века, но уж совсем не предусмотрена Чайковским. Несмотря на внутренний протестный импульс, который поначалу вызывает столь экстравагантный прием, надо признать: Ирина Новикова делает это очень выразительно и органично. А в Сцене у Канавки поет так проникновенно и лирично, что большинству зрителей впору задать себе вопрос: «Откуда эти слезы?..» И пусть не покажется преувеличением, но есть в голосе Новиковой своеобразие — смесь проникновенной кантилены, богатства тембра и какой-то «неправильности», которые заставляют вспомнить Марию Каллас.

Известно, что при любой постановке «Пиковой дамы» действует правило: есть Герман — есть спектакль, нет Германа — нет и спектакля. И здесь он есть. Причем весьма традиционный и даже классический. Михаил Агафонов обладает тембром, фактурой и интеллектом, совершенно адекватными для воплощения этого удивительного образа, в котором парадоксально сочетается маргинальность с безусловной харизматичностью. Герман — социопат. Но мы должны поверить, что Лиза влюбилась в него. И Агафонов дает нам такую веру, даже невзирая на весьма странный костюм в Сцене у Канавки — смирительную рубашку с какой-то нелепой сбруей. Этот костюм — еще одна прямая рифма со спектаклем Мейерхольда, но нужна ли она? У Германа в этом спектакле и так сплошная «тайная недоброжелательность» из пушкинского эпиграфа. Редчайший случай: арию «Что наша жизнь? Игра...» Агафонов поет в оригинальной тональности си мажор, без традиционной (предусмотренной, кстати, самим композитором) модуляции на тон ниже, которой пользуются, щадя свои связки, практически все тенора. Певец в таком случае должен взять верхнее си, а не ля, что весьма круто. Однако исполнение арии не вызвало обычных аплодисментов, хотя это самое си он взял очень мощно. Почему? Вопрос не к певцу, а к той мизансцене, в которой он, увы, оказался не главным.

Отметим для полноты картины, что партитура подверглась купюрам — не столь суровым, сколь у Всеволода Эмильевича, но чувствительным: нет детского хора в первой сцене, нет пасторали... Что и понятно: детям и пастухам здесь не место.

Пропасть, пролегающая между полной беспощадной иронии повестью Пушкина и гиперлирической, мелодраматичной оперой Чайковского, провоцирует постановщиков на игру с материалом. «Что наша жизнь — игра», внушают они нам вслед за Германом. Более того, и смерть для них — тоже игра. Чайковский вряд ли так думал. И даже написал по этому поводу в либретто: «Что верно? Смерть одна…» К моменту создания «Пиковой дамы» он был зрелой личностью с трагическим мироощущением. Видимо, чтобы ощутить верность смерти, нужно немного состариться. Так что единственное, в чем можно упрекнуть талантливых создателей спектакля, это в молодости. Но, как известно, данный недостаток изживается до обидного быстро.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру