В те времена, если хотели поставить под сомнение чью-то мужскую полноценность, про этого человека говорили, что он даже гвоздь не может забить.
Боже мой, какой это был позор, если мужчина не умел забить гвоздь!
Грохот молотков стоял над страной — это наши советские мужики доказывали, что они на что-то годятся, а ночью, когда смолкали молотки, квартиры оглашались любовными стонами, и рождаемость была хоть куда.
Молоток являлся символом мужского достоинства, таким же неотъемлемым, как и то, что выпирало из брюк. Хотя секса и не было. Его не было в том смысле, что о нем не говорили публично, о нем не говорили так много и так назойливо, как сейчас; зачем говорить о том, чем, в общем-то, надо заниматься на практике?!
И вообще что ты за мужчина, если не можешь поклеить обои, отциклевать полы, починить электрический утюг, приладить карниз для гардин?!
Только таким образом и завоевывались сердца советских женщин, и про человека, у которого на антресолях хранилась электродрель, знал весь подъезд, как если бы он был звезда шоу-бизнеса или депутат Государственной думы.
Советская промышленность, глядя на все это, полностью прекратила выпуск чего бы то ни было в собранном и готовом к употреблению виде. На рынок выбрасывались только комплектующие элементы. Повсеместно открывались магазины «Сделай сам».
Сделай сам! — это было не просьбой, не уговором, не вялым приглашением к действию, это было как удар бича, это был приказ, не подлежащий обсуждению, это был главный императив эпохи.
Каждый человек — кузнец своего счастья — понималось буквально, но мало было стать кузнецом своего счастья, нужно было стать конструктором своего счастья, его сборщиком, а также, если потребуется, его ремонтником.
Народ не сидел сложа руки. Он производил квартирный ремонт, гнал брагу, выращивал картофель на 6 сотках, докручивал недокрученные гайки в ходовой части выстраданных в многолетних очередях «Жигулей», и в конце концов дошло до того, что народ, не дожидаясь милостей от государственной медицины, принялся лечить себя сам.
Еще немного, и мы были бы отброшены куда-то в первобытно-общинный строй, в эпоху натурального обмена, не знающего никаких форм разделения труда. Но в одночасье и разом все закончилось.
Профессор физики вспомнил, что он профессор физики, а не столяр-форточник; выпускник Плешки больше не заглядывает под капот своего автомобиля — бесполезное занятие, потому что у него уже давно не «горбатый», а навороченная «Тойота», и гуманитарий с одним высшим и одним неоконченным завязал с самогоноварением: в магазине и так этого добра хватает.
И только криво повешенный карниз и колченогий табурет где-то в садово-кооперативном домике напоминают, что были когда-то и мы рысаками и гвозди умели забивать.
Лев Новоженов
Осенило
● Когда продаешься, важна каждая мелочь.
● К каждой строке истории пишется свой подстрочник.
● Лучшие времена бывают в прошлом.
● И компьютерным мышкам свойственна серость.
● Когда каждый дурак на своем месте, в стране безработица.
● Багаж прошлого нигде не принимают.
Тамара Клейман
В рифму
МЫСЛИ О ПЕНСИОННОЙ РЕФОРМЕ, ПРИШЕДШИЕ НА БЕРЕГУ АДРИАТИЧЕСКОГО МОРЯ
Черногория — это черновик Европы.
А если бы набело,
То почти что Италия.
Кляксы гор, каракули облаков,
Птицы — знаки препинания.
Ну и так далее.
Большой корабль вошел в порт.
И высыпалась на сушу
Бодрая толпа стариков и старушек.
Огромная толпа старушек и стариков,
Смешение наций и языков.
У них чуть ли не гипертонический криз,
А они — в кругосветный круиз.
И бросились в город дедки и бабки
Тратить свои кровные бабки.
Но ни одного старичка
Из Вышнего Волочка.
И ни одной семейной пары
Из города Самары.
В общем, ни одного старого хера
Из бывшего эсэсэсэра.
А потом корабль забрал стариков,
Скрылся за горизонтом
И был таков.
Лев Новоженов
Ведущий рубрики Джангули Гвилава, e-mail: satira@mk.ru
