Поздний вечер. Маленькая настольная лампа. Книги, много раз прочитанные мной, с закладками. В мерцающем сумраке передо мной — любимый портрет поэта. И вдруг почудилось: в ночном безмолвии сходит ко мне незримый дух…
Ночное общение с Пушкиным
— С воскрешением, дорогой Александр Сергеевич. По гороскопу вы — Близнец. Верите гороскопам?
— Когда родился Иван Антонович — будущий Иван VI, то императрица Анна Иоанновна послала к знаменитому математику Эйлеру, с приказанием составить гороскоп новорожденному. Эйлер сначала отказывался, но потом принужден был повиноваться. Он занялся гороскопом вместе с другим академиком, и, как добросовестные немцы, они составили его по всем правилам астрологии, хоть и не верили ей.. Заключение, выведенное ими, ужаснуло обоих математиков, и они послали императрице другой гороскоп, в котором предсказали новорожденному всякие благополучия. Эйлер сохранил, однако же, первый и показывал его графу Разумовскому, когда судьба несчастного Ивана IV совершилась.
— Что вы скажете о современной литературе?
— Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок.
— В нашей Богом забытой России стало еще меньше порядка, чем в царские времена. Сплошные вранье и чистоган. Вот бы вам, великому поэту, родиться в цивилизованном государстве!
— Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал... Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь — грустная вещь... Это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние.
— Александр Сергеевич, с юных лет мы знаем про ваше африканское происхождение со стороны матушки Надежды Осиповны. А что вытворяли ваши предки по линии отца?
— Прадед мой Александр Петрович был женат на меньшой дочери графа Головина, первого андреевского кавалера. Он умер весьма молодым и в заточении, в припадке ревности или сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах.
Единственный сын его, Лев Александрович, был человек пылкий и жестокий. Первая жена его, урожденная Воейкова, умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую связь с французом, бывшим учителем ее сыновей. А самого француза он весьма феодально повесил на черном дворе. Вторая жена его, урожденная Чичерина, довольно от него натерпелась. Однажды он велел ей одеться и ехать с ним куда-то в гости. Бабушка была на сносях и чувствовала себя нездоровой, но не смела отказаться. Дорогой она почувствовала муку. Дед мой велел кучеру остановиться, и она разрешилась — чуть ли не моим отцом. Родильницу привезли домой полумертвою и положили на постелю всю разряженную и в бриллиантах.
Все это я знаю довольно темно. Отец мой никогда не говорил о странностях деда, а старые слуги давно перемерли.
— Ваш тезка Александр Сергеевич Грибоедов женился на княжне Чавчавадзе. Надеюсь, грузины вас чем-то порадовали?
— Они доказали большую храбрость под нашими знаменами... Они вообще нрава веселого и общительного. Голос песен грузинских приятен. На празднике мужчины пьют и гуляют по улицам. Грузины пьют не по-нашему и удивительно крепки. Вино держат в огромных кувшинах. Недавно русский драгун, тайно открыв таковой кувшин, упал и утонул в кахетинском вине.
— Тифлис раньше славился своими банями. Вас там не попарили?
— На другой же день отправился в бани. При входе сидел содержатель, старый персиянин. Он открыл мне дверь, я вошел в обширную комнату и что же увидел? Более пятидесяти женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе неодетых, сидя и стоя, раздевались, одевались на лавках, расставленных около стен. Я остановился: «Пойдем, пойдем, — сказал мне хозяин, — сегодня вторник, женский день. Ничего, не беда». — «Конечно, не беда, — отвечал я ему. — Напротив». Появление мужчины не произвело никакого впечатления. Они продолжали смеяться и разговаривать между собой... Ни одна не перестала раздеваться. Казалось, я вошел невидимкою.
— Вы знаток женщин. И каковы грузинки в бане?
— Многие из них были на самом деле прекрасны. Зато не знаю отвратительнее грузинских старух: это ведьмы.
— Зрелище обнаженных старых женщин не помешало вам насладиться банным паром?
— Хозяин оставил меня на попечение татарину-банщику... Он был без носу. Но мастер своего дела! Гасан разложил меня на теплом каменном полу; после чего начал он ломать мне члены, вытягивать суставы, бить меня сильно кулаками; я не чувствовал ни малейшей боли, но удивительное облегчение. Азиатские банщики приходят иногда в восторг, вспрыгивают вам на плечи, скользят ногами по бедрам и пляшут по спине вприсядку — e sempre bene — и отлично!) После чего долго тер он меня шерстяной рукавицей и, сильно оплескав теплой водою, стал умывать намыленным полотняным пузырем. Ощущение неизъяснимое: горячее мыло обливает вас как воздух!
— Есть чему нашим поучиться.
— Шерстяная рукавица и полотняный пузырь непременно должны быть приняты в русской бане.
— Вам, Александр Сергеевич, иногда приписывали чужие стихотворения. Как вы к этому относились?
— От дурных стихов не отказываюсь, надеясь на добрую славу своего имени, а от хороших, признаюсь, и силы нет отказываться. Слабость непозволительная.
— При жизни вам и вашим сочинениям изрядно доставалось от критиков. Вы им прощали нападки и желчные слова?
— Я не принадлежу к числу тех незлопамятных литераторов, которые, публично друг друга обругав, обнимаются потом всенародно. Нет: рассердясь единожды, сержусь я долго и утихаю не прежде, как истощив весь запас оскорбительных примечаний, обиняков, заграничных анекдотов и тому подобного.
— Ваши друзья любили чувственные удовольствия. Но все ли?
— Дельвиг звал однажды Рылеева к девкам. «Я женат», — отвечал Рылеев. «Так что же, — сказал Дельвиг, — разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?»
— Лицеистом вы читали «Золотого осла» Апулея и были просвещены в странностях плотских утех. Ваш «Монах», написанный в 14 лет, потешается над дьявольскими искушениями плоти.
— И в тех местах, где черный сатана/под стражею от злости когти гложет,/узнали вдруг, что разгорожена/ к монастырям свободная дорога./ И вдруг толпой все черти поднялись,/ по воздуху на крыльях понеслись/ — иной в Париж к плешивым картезьянцам/ с копейками, с червонцами полез,/ тот в Ватикан к брюхатым итальянцам/ бургунского и макарони нес;/ тот девкою с прилатом повалился,/ тот молодцом к монашенкам пустился.
— Ну, прямо как в постсоветской России: получив свободу, рванули кто куда, пустились во все тяжкие. Что вы там согрешившему монаху Панкратию приготовили?
— Уж под тобой бодрится черт проклятый, готовится на адскую езду.
— Александр Сергеевич, блюстители фальшивой нравственности щиплют вас за грубые слова по адресу ваших знакомцев. Но над собой вы издеваетесь еще острее.
— Да, таким, как Бог меня создал, я и хочу всегда остаться. Сущий бес я в проказах, сущая обезьяна лицом. Да, слишком много ветрености. Да, такой Пушкин!
— Какие еще недостатки характера вы замечаете за собой?
— Мой нрав неровный, ревнивый, обидчивый, раздражительный и вместе с тем слабый — вот что внушает мне тягостное раздумье.
— Вы знали и чувственную, и возвышенную радость. Что они поэту?
— Радость плотская ограничивается наслаждением: по мере как затухает веселый гудок, затихает и веселость. Но радость духовная есть радость вечная: она умаляется в бедах, не кончается при смерти, но переходит и по ту сторону гроба.
— Какое гениальное прозренье! Скажите, важны ли добрые дела для очищения души?
— Я объясняю тебе вопрос сей подобием. Возьми небольшой кусок меди и понеси его на торжище; там за него ничего не купишь; всякий с насмешкою скажет тебе известную пословицу: «Приложи копейку, то купишь калач”». Если ты не имеешь веры и упования на Христа-спасителя, не сомневайся признать, что они суетны. Но те самые дела совокупи с верой и упованием на него, тогда они будут важны; и если потребно тебе откупиться от грехов или купить небесные вечные утехи, купишь ими несомненно.
— Увы, мы грешники, не мыслим столь глубоко. Вы, вероятно, помните свои греховные деянья. Сознавали, что за них воздается после смерти?
— Грех соблазна прежде меня, прежде моей смерти, предшествует на суд Божий, и уже по кончине моей следует туда же за мною... Все соблазненные примером моим и прежде меня позванные на суд Божий уже понесли туда грехи мои — уже готовы для меня муки. Но тут еще не все. Я умер и перестал грешить; но все соблазненные мною, и при том все, от соблазненных мною вновь соблазняемые, оставаясь еще в сей жизни, посылают вслед за мной бесчисленные беззакония от единого примера моего, яко от единого блага истекающие. Готовы для меня новые, сугубые мучения! Вот как ужасен грех соблазна, ужаснее многоглавой гидры!
— Вы многое делали во вред самому себе. Значит, вы не тонкий человек?
— Тонкость не доказывает еще ума. Глупцы и даже сумасшедшие бывают удивительно тонки. Прибавить можно, что тонкость редко соединяется с гением, обыкновенно простодушным, и с великим характером, всегда откровенным.
— Александр Сергеевич, что украшает молодость?
— Пожилой женщине позволительно многое знать и многого опасаться, но невинность есть лучшее украшение молодости.
— Вы злоречивы по поводу женщин?
— Браните мужчин вообще, разбирайте все их пороки, ни один не подумает заступиться. Но дотроньтесь сатирически до прекрасного пола — все женщины восстанут на вас единодушно: они составляют один народ, одну секту.
— Суровый суд. Нам надо защищаться. Вернемся в молодость поэта. Ваши принципы в гастрономии?
— Не откладывайте до ужина того, что можно съесть за обедом. Желудок просвещенного человека имеет лучшие качества доброго сердца: чувствительность и благодарность.
— Вы столько раз любили. И уж никто не думал, что вы способны оставить холостую жизнь. Шестнадцатилетняя Гончарова вас приковала к себе мгновенно. Вы ее встретили на балу?
— В белом воздушном платье с золотым обручем на голове она в этот вечер поразила своей классической царственной красотой. Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начали замечать в обществе. Я полюбил ее, голова моя закружилась, я сделал предложение...
— Но вам пришлось ломать свои привычки...
— Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни моей... Я женюсь, то есть жертвую независимостью, моей беспечной, прихотливой независимостью, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством... Я никогда не хлопотал о счастье, я мог обойтись без него. Теперь мне нужно на двоих, а где мне взять его?
— Потрясает ваш самоанализ! Вы не завидовали друзьям?
— Зависть — сестра соревнования, следовательно, из хорошего роду. Я только завидую тем из них, у коих супруги не красавицы, не ангелы прелести, не мадонны. Знаешь русскую песню — «Не дай Бог хорошей жены, хорошу жену часто в пир зовут»? А бедному-то мужу на чужом миру похмелье, да и в своем тошнит.
— Приблизимся к житейским мелочам. Женатый Пушкин продолжал поигрывать в картишки?
— Что до меня, то мне на часть/ досталась пламенная страсть,/ страсть к банку! Ни любви свободы,/ ни Феб, ни слава, ни пиры/ не отвлекли б в минувши годы/ меня от карточной игры./ А теперь я сижу дома до четырех часов и пишу. Обедаю у Дюме. Вечером в клобе. Вот и весь мой день. Для развлечения вздумал я было в клобе играть, но принужден был остановиться. Игра волнует меня, а желчь не унимается.
— Долгов у вас было много. Надеялись выиграть?
— Я деньги мало люблю — но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости. Писать книги для денег, видит Бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 тысяч. Все держится на мне да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны... Покамест грустно...
— Александр Сергеевич, в письмах у вас с пера слетали бранные слова о Москве. А в стихах вы ее прославляли. Как понять ваше непостоянство?
— Я не люблю московской жизни. Здесь живи не как хочешь — как тетки хотят. Теща моя — та же тетка. То ли дело в Петербурге! Заживу себе мещанином припеваючи, независимо и не думая о том, что скажет Марья Алексевна.
— В Петербурге ваша жизнь устраивалась трудно. Были ли вы счастливы с Натальей Николаевной?
— Я женат — и счастлив; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился.
— Мы вступили в XXI век. И с нами вместе вы.
— Прекрасно. Вот вам мой совет,
Внемлите истине полезной:
Наш век — торгаш;В сей век железный
Без денег и свободы нет.
Что слава? — Яркая заплата
На ветхом рубище певца.
Нам нужно злато, злато, злато:
Копите злато до конца!
— Ваш друг Нащокин рассказывал про вашу щедрость на деньги, дескать, бедному вы не подавали меньше 25 рублей.
— Деньгами нечего шутить; деньги — вещь важная.
— Вы были счастливы в друзьях. Что чаще вспоминали из молодости, когда курчавые волосы стали редеть на затылке?
— Я люблю вечерний пир,
Где веселье — председатель,
А свобода, мой кумир —
За столом законодатель.
Где до утра слово пей!
Заглушает крики песен,
Где просторен круг друзей,
А кружок бутылок тесен.
— В свой день рожденья за что предлагаете выпить?
— Кубок янтарный Полон давно.
Я благодарный
Пью за вино.
— А мы поднимем бокалы за всемирную славу Пушкина.
5 июня 1999 года.— 2019
