За последние недели несколько немецких театров выпустили премьеры, в которых антигерои созданы с необыкновенной симпатией и пониманием. Это заметно до такой степени, что критики прозвали пост-пандемический театр Германии «панорамой тиранов, роковых женщин и детоубийц».
В Мюнхенском театре Residenztheater режиссер Бастиан Крафт ставит «Лулу» Франка Ведекинда, где энергичное трио актрис изображает одну героиню, которой никогда не было равных в смеси разврата и невинности. Большую часть спектакля актрисы сменяют друг друга, снимая и надевая один и тот же смокинг – образ мрачной истории Лулу. Философия пьесы переходит в прямое обращение к аудитории через различные мультимедийные элементы. Например, предварительно записанные видео с участием актрис в роли различных любовников главной героини.
Лулу Ведекинда становится одной из жертв Джека Потрошителя. Но в своей постановке Крафтизбавляет ее от страшной участи, не показывая зрителю убийства. «Конечно, вы вольны вообразить мою смерть, так же как и я вольна вообразить вашу», – вызывающе заявляет актриса Шарлотта Шваб в конце спектакля.
На немецких сценах новые пьесы часто отходят на второй план перед переработкой классических текстов. Штутгартский театр Schauspiel стал одним из немногих мест, где современная драматургия взяла верх в виде спектакля «Я такая же, как ты. Я люблю яблоки» по пьесе немецкой писательницы Терезии Вальсер. По задумке режиссера Буркхарда Косминского на сцене стоят только три стула и лекционная трибуна. Это тот самый Косминский, оперу которого «Тангейзер» несколько лет назад закрыли в Дюссельдорфе из-за массовых протестов зрителей. В данном случае он был не так радикален: в схематичном конференц-зале пресс-брифинге свел трех вдов свергнутых тоталитарных лидероа. Г-жа Имельда, г-жа Марго и г-жа Лейла пытаются отделить свои имена от свергнутых супругов-диктаторов: филиппинского Фердинанда Э. Маркоса, восточногерманского Эриха Хонеккера и тунисского Зина эль-Абидина бен Али. Когда пьеса была впервые поставлена в 2013-м, все три главные героини были еще живы – Марго Хонеккер умерла в изгнании в Чили в 2016 году.
Странное название, взятое из цитаты бывшего ливийского диктатора Муаммара аль-Каддафи, иронизирует над банальностью зла. В ожидании начала пресс-конференции женщины размышляют о своей жизни, предлагают оправдания участия в репрессиях и хвастаются встречами со Сталиным, Мао и Кастро.
Большая часть пьесы сосредоточена на Марго Хонеккер (Кристиана Россбах), нераскаявшейся после десятилетий изгнания. Она – истинный идеолог, наиболее яростная и жестокая, чем параноидальная Лейла эль-Абидина бен Али (Паула Скорупа) и хвастливая Имельда Маркос (Анке Шуберт). В то время как ее подруги обсуждают, какие актрисы должны играть их в фильме, Марго высмеивает демократическую версию свободы. А на вопрос о ее политических преступлениях категорично отвечает: «У нас были враги. Мне не за что извиняться». Режиссер спектакля отказывается изображать главных героинь как закоренелых злодеек и при этом открыто заявляет перед спектаклем: «Моя трактовка никак не оправдывает их действий».
Тем временем, в Лейпцигском театре Schauspiel зрители посмотрели одну из немногих пост-пандемических премьер – Еврепидову «Медею» режиссера Маркуса Боте. Это, пожалуй, самый известный трагический женский персонаж во всей литературе. А ее преступление против собственных детей до сих пор заставляет кровь стыть в жилах. Большую часть представления два сына Медеи играют с игрушечным кораблем, пуская его взад и вперед по мелководью, которое покрывает всю сцену и рябит всякий раз, когда актеры переходят вброд. Когда бассейн неподвижен, он становится темным зеркалом, в котором отражаются актеры. Продолговатый дом, заключенный в стекло, вращающийся в середине неглубокого бассейна, символизирует землю, из которой была изгнана Медея.
К сожалению, на этом плюсы постановки заканчиваются. Театральные критики разнесли в пух и прах актерскую игру Анны Катрин Бюхц и Дениса Петковича. «Было неприятно обнаружить, что такая смелая постановка плохо сочетается с действиями артистов. Разъяренная до крайности Медея невпопад разбрызгивала желчь с каждой репликой. А Ясон пронес деловитое высокомерие и бессердечие через все сцены, включая последнюю, где узнает об убийстве своих детей», – пишет театральный обозревать New York Times A. J. Goldmann.
По суммарному заключению немецкой прессы, четырёхмесячная передышка странным образом отразилась на театре – вскрыла желание говорить о жестокости и диктатуре. Хотя для многих задача оказалась куда проще – мастерства не хватило.
