Внешний вид премьерного спектакля нарочито актуален: вместо занавеса — карта Евросоюза, которого во времена Клейста не существовало, описанные им события из голландской деревушки перенесены на неопределенный Восток, зал заседаний убирает прислуга в мусульманской одежде и говорящая как бы на арабском.
На столе живой породистый петух с богатым оперением клюет зерно у ног чего-то, кучей валяющегося на том же столе. Когда это нечто растолкает писарь Лихт (Олег Савцов), то из-под одеяла выберется еще то мурло — опившаяся рожа с расцарапанной лысиной, подбитым глазом и в трусах с характерным коричневым подтеком сзади. Писарь и прислуга затыкают носы: «Ну и запашок!» Мурлом окажется сельский судья Адам в исполнении Виталия Коваленко. Его деятельность явится инспектировать судебный советник Вальтер, но не из Утрехта, как обозначено у автора, а из Брюсселя, где, как известно, теперь квартируют многие международные организации. Его как раз и представит Ингеборга Дапкунайте, чей костюмчик никак не проявит однозначную половую принадлежность. То ли супермодная фемина в черном деловом костюме в облипку, к тому же изнурившая себя жесткой диетой, то ли подросток с острыми ключицами и тонкими ножками, обтянутыми черными дудочками.
Все происходящее дальше напоминает анекдот с тремя известными — он, она и любовник. А всему виной — разбитый кувшин, как главная улика против того, кто пришел в ночи к честной селянке Еве. Кто был застигнут в темноте, не опознан, но бит, и на кого судья пытается перевести стрелки. Как судья ведет заседание, как изворачивается, чтобы не быть схваченным за руку, допрос свидетелей — все фарс. И, пожалуй, у режиссера Тимофея Кулябина, известного своими изысканными и тонкими постановками, это первый яркий актерский спектакль.
Что интересно, «Разбитый кувшин» появился на свет как результат эстетического спора, участники которого и не помышляли о том, что когда-то попадут в классики. В 1802 году, когда Клейст был в Швейцарии, он с друзьями — Генрихом Цшокке и Людвигом Виландом — решили средствами литературы передать содержание картины, висевшей в комнате, — она изображала сельскую тяжбу по поводу разбитого кувшина. Один на эту тему выдал сатиру, другой — рассказ, ну а Клейст — комедию. Теперь уж никто не вспомнит, что это была за картина (подозревают, что гравюра французского художника Жан-Жака Ле Во «Судья, или Разбитый кувшин»), но победил Клейст. И вот его детище на сцене Театра Наций.
Фарс, гротеск — обхохочешься. Пройдоха-судья изворачивается, как уж на сковородке. Ловок шельма, чертовски обаятелен, и даже чиновник из Брюсселя в какой-то момент попадет под его чары. Блистательная работа Виталия Коваленко построена на быстрых реакциях, постоянной смене эмоций и их нюансах. Яркие работы у Олега Савцова, Марианны Шульц (Марта Рулль), Рустама Ахмадеева (Рупрехт) и, конечно же, колоритной Анны Галиновой (госпожа Бригитта), которая своим непосредственным поведением доводит публику до хохота. Контрастом на их фоне смотрится Дапкунайте — средний пол во всех смыслах корректен и, в отличие от других участников процесса, говорит не стихом, а бюрократическим языком. Истинный судья безобразной, не поддающейся никакой европейской логике жизни.
Несмотря на простоту сюжета, текст Клейста — изысканный стих (перевод Бориса Пастернака), полный символов, культурных фактов, литературных и исторических отсылов. Имена тут как характеристики: главные герои — Адам (судья) и Ева (его жертва), писарь Лихт в переводе с немецкого означает свет, а Вальтер — полководец, военачальник.
При всем аккуратном и уважительном обращении с классическим текстом авторами спектакля предложена, однако, радикальнейшая развязка. Над судьей, от чьей наглости, распущенности и произвола устали все, учинен самосуд. Все восемь участников судебного процесса нанесут ему восемь ножевых ран: каждый будет бить согласно своему характеру — отчаянно-брутально, как обиженный жених, мрачновато, как охранник, трусовато, как писарь, и ужасно смешно это произведет толстушка Бригитта. Чиновник из Брюсселя не вмешается в самосуд. Возьмет петушка, вздохнет и закроет глаза на расправу. Другого выхода, похоже, нет и не будет у нас с этими судами и судьями. Не так уж и безобиден этот анекдотец.
