— Я действительно оказался в проигрыше, — признается мне Виктор Иванович после спектакля. Мы пьем с ним чай в ближайшей кафешке. — Я протянул руку Еремину, хотел завершить с ним трилогию (мы уже сделали в театре «Царство отца и сына» и «Р.Р.Р.» по Достоевскому). И во время коронавируса, когда все театры были закрыты, я предложил ему: «Давай залудим что-нибудь в мой юбилейный год» (в ноябре 2021 года у Виктора Сухорукова юбилей. — М.Р.). Предоставил ему право выбрать любую пьесу, готов был работать не читая, но столкнулся с совершенно другим Ереминым — и по характеру, и по видению мира, и даже по пониманию системы Станиславского. Но не в этом главное, а в том, что я яростно взялся за эту работу и, как мне кажется, в своих фантазиях даже превзошел себя. Но все это режиссеру не понадобилось.
— Виктор Иванович, послушайте, чего только не бывает между актером и режиссером в процессе подготовки спектакля. Такие страсти кипят, что порой со сцены в режиссера летят тяжелые предметы. Может быть, это, извините, ваш каприз?
— А чего мне капризничать? Мне скоро 70 лет будет. В этом возрасте капризничать слишком патологично. Я очень податливый, очень послушный — до плебейства. А здесь я был чужим, неродным и даже ненужным. Поверь, я не капризничал, ничего не требовал, не стелил себе соломку, а существовал в своих фантазиях, которые предлагал режиссеру. Но он словно вычеркивал меня из этого ремесла. Я очень конфликтно трудился с ним, грешно сказать — агрессивно. Были репетиции, безжалостные по отношению друг к другу. Но что получилось, то получилось.
Согласен ли я с результатом? Нет. Тружусь ли я в этом спектакле? Да. Потому что есть профессиональная совесть: я не мог бросить работу на полпути, и тем более сказать «а пошли вы все…». Я никогда так себя не вел, даже в самые тяжелые времена, когда тело мое было в разобранном состоянии. Но здесь я сказал себе: «Хорошо, я дойду до конца, но ни любви, ни благодарности я не отдам вам ни грамма». Мне ответили тем же. 27 марта, в Международный день театра, состоялась премьера, и ни режиссер, ни наш новый художественный руководитель Евгений Марчелли не подошли и не поздравили нас с премьерой. Я надеялся, что новый худрук сцементирует нас на будущее, ведь он спектакль видел, и даже его дочь в нем играет. Можно, наверное, было собрать всех участников и сказать: «Спасибо вам, держитесь, наладится, устроится». Так казалось мне, Сухорукову, но ничего не произошло…
Стоп. Я слушаю его, и, честно говоря, нахожусь в некотором шоке. На моей памяти такое впервые, чтобы актер открыто выступил против работы, в которой сам участвует, впервые пошел на режиссера. Конфликт? Безусловно.
Но надо сказать несколько слов о спектакле «Странник». Это инсценировка Юрия Еремина по пьесе Максима Горького «Старик», написанной в 1915 году, а в 1919-м поставленной в Малом театре. Правда, к ней режиссеры обращались значительно реже, чем, скажем, к «На дне», «Вассе Железновой», «Дачникам». Есть в ней какая-то доля достоевщины, что и не скрывал сам Горький. В частности, в предисловии к американскому изданию он писал: «…Я старался указать, как отвратителен человек, влюбленный в свое страдание, считающий, что оно дает ему право мести за все то, что ему пришлось перенести».
В версии Юрия Еремина главный герой Мастаков (Захар Комлев), судя по всему, хороший руководитель какого-то неопределенного объекта строительства, к которому неожиданно является черный человек из прошлого и начинает шантажировать, душу мотать. Мастаков, в прошлом Гусев, был осужден за убийство, которого не совершал, с каторги бежал, а старик, он же странник, там остался и вот явился, чтобы честному человеку испортить жизнь. Ведет себя как иуда, конченая гнида. И не за ради чего-то там материального, а по природе своего темного нутра. Ну, всех и погубил оборотень.
Постановка, которая за счет актерской игры и хорошего ритма действия начинается вполне себе обаятельно, минут через двадцать теряет живость, становится тягучим, оставляя вопросы. Например, а какое время на дворе, то есть на сцене, — судя по костюмам и отдельным деталям, не то конец 20-х, не то 50-е годы. А до или после смерти Сталина? Довольно бледно выглядят попытки актуализировать Горького, проведя условную параллель не то с жертвами сталинских застенков, не то нынешнего режима. Но, как ни странно, актерская игра как-то примеряет с происходящим на сцене, тем более что странное действие длится чуть менее полутора часов. Порадовали молодые артисты — Алексей Трофимов (Павел), Сергей Зотов (Харитонов), Глафира Лебедева (Татьяна) и опытные артисты труппы — Евгения Крюкова (Софья Марковна), Захаровна (Татьяна Родионова).
Но пальма первенства на сцене, бесспорно, у Виктора Сухорукова, который с первого появления до финала работает на аплодисментах. Даже междометия, поданные одной игрой интонаций, вызывают смех в этой мрачной пьесе. Но вернемся к интервью с артистом.
— Ваш герой — страшный человек, фанатично помешанный на своих страданиях. И за это он присвоил себе право ломать чужие жизни.
— Задача была поставлена режиссером такая — оккупация духа. Но я-то как рассуждал: где дух, там и тело, где тело — там природа. Значит, оккупация природы, личности. Всю работу над ролью я подчинил этой идее. Человек уничтожает не только тот мир, в который он пришел (героя Мастакова, его детей, любовницу, хозяйство, уклад), но он этим самым уничтожает и себя. И моя потаенная мысль — разрушая других, ты разрушаешься сам. Все равно, как в русских пословицах, «не плюй в колодец, придется водицы напиться», «не рой другому яму, сам туда попадешь». Мой старик — такой дьявол в монашеской рясе, который в благородном обличье приходит из мрачного прошлого в настоящее, обнимает, целует, но только после его поцелуев остаются кровавые пятна.
— Простите, но вы, Виктор Иванович, все же актер — исполнитель чужих фантазий и воли. Не думаете ли вы, что можете быть не правы?
— А я и подчинился. Я бунтовал, пока мы были в пути. В результате в спектакле выполняю все то, что велел мне режиссер-постановщик. А мы должны быть соратниками, союзниками, но этого не произошло: мы шли параллельными путями. Я-то категорически знаю, что спектакль мог быть намного интереснее, ярче, масштабнее, если бы режиссер был в союзе с актером Сухоруковым, в согласии с другими актерами. И я не осуждаю Еремина, но мнение имею. Когда он дал мне собственную инсценировку по «Старику» Горького, то мне показалось, что я был во всеоружии готов к работе, а он — нет.
— В театре, если не ошибаюсь, у вас впервые подобная роль?
— В театре да, первая, а в кино была — «Про уродов и людей» у Балабанова. Один к одному — волк в овечьей шкуре. И я хотел своего персонажа по лепесточку открывать. Я начинал закладывать такой образ еще в «Тартюфе» на Малой Бронной. И здесь же хотел распускаться, постепенно превращаясь из бабочки в чудовище.
В кино у меня была одна неудача. И когда мне режиссер показал смонтированный вариант (не хочу называть его фамилию и фильм), я сказал: «Саша, ты меня обманул: ведь я прочитал сценарий и согласился совсем на другую историю. Поэтому если будет удача — она вся твоя, будет позор — без меня».
— Вы перфекционист. Ну а работа партнеров вас удовлетворяет?
— Да. Актеры — молодцы, мне было с ними легко и замечательно. Может быть, я действительно зарываюсь, говоря все это, но мне показалось, что они немножечко были аккуратны, дисциплинированны, даже трусоваты. И я, как многие, так жил всю жизнь. Но сейчас не могу, у меня слишком мало времени, чтобы деликатничать. Я потратил на эту работу непростых пять месяцев. Где причина? Кто виноват? Не знаю. Сейчас идет премьерный период, и я, наверное, не должен был всего говорить. Но когда-то мне надо будет это сказать. Так лучше сегодня.
— Но вы не можете не понимать, что идете на открытый конфликт с режиссером, с театром, последствия которого даже для вас, известного актера, народного любимца, могут быть непредсказуемы.
— Наверное. Но я не скрываю этого, потому что взамен ничего не прошу. Разве я не имею права на собственное мнение уже за закрытыми дверями? Да, дверь закрылась — спектакль пришел к людям. И вот я теперь тебе признаюсь, что праздника лично у меня не получилось. И пусть не обижается на меня публика, я ее люблю. Но к ней мы приходим с ре-зуль-та-том! А если у меня, когда я пришел к публике, остается куча вопросов без ответа, как я могу с этим жить? Или промолчать? А какая мне от этого польза? Чтобы уши оглохли или нервная система усохла? Я же говорю, к чему пришел и что чувствую. Я хотел бенефиса, а мне сказали: «Кто ты такой?» — и я удивился, потому что знал, кто я такой.
