— Марк Григорьевич, четыре десятка лет — это целая история. Что вы поняли за этот временной отрезок о себе, о русском театре в общем и о театре «У Никитских ворот» в частности?
— О себе я понял одно — я в этой жизни ничего не успеваю. Мне надо бы сосредоточиться и сделать еще пару десятков спектаклей, выпустить пяток-другой книг и закончить хотя бы одну из трех незаконченных пьес. Успеть важнее, чем преуспеть! О театре я понял, что он грандиозен и мимолетен, и потому нужно работать в нем на высокой скорости, не торопясь. И главное — вечно то, что человечно. Остальное пшики и суета сует.
— Что для вас значит эта дата?
— Мне не хочется повторяться, но я когда-то сказал: юбилей — это катастрофа с оттенком праздника. Что касается театра «У Никитских ворот», то это живое детище, которому отдана вся моя жизнь. Я сорок лет бил в одну точку, было много искушений, много поводов заняться чем-то другим. Но я выбрал эту стезю, и наш театр сегодня — это мощная затея. А что есть театр? Он состоит из триединства: репертуар, публика и труппа. В репертуаре у нас пятьдесят с лишним названий. Что касается труппы, в ней есть выдающиеся артисты, ставшие настоящими мастерами у меня на глазах. (Может быть, я тоже приложил к этому руку.) А что касается публики, то я могу сказать, что почти всегда, за исключением времен ковида, спектакли у нас идут с аншлагами. Постановки наши разножанровые, разноформенные, разноязыкие и разностильные.
— Можно ли ваш театр назвать еще и авторским?
— Я пишу пьесы для своего театра. Не хочу сравнивать себя с Шекспиром и Мольером, но они шли тем же путем. Потому что человеку, руководившему театром, нужно было прежде всего обеспечить его пьесами. И я в меру своих сил это делаю. Но этот путь плодотворен! Настоящая пьеса рождается вместе с актерами, со зрителем и с действующим театром.
Что еще хочу сказать? Мы верны русской классике, верны великой русской культуре, которой я служил все эти годы. У нас огромное количество авторов, которых уважает весь мир. Это неизбывно. Я был учеником Товстоногова, стараюсь следовать авторскому миру, замыслам, авторскому стилю, миросознанию, языку. На этом пути, с виду консервативном, я чувствую себя абсолютно свободным.
На этом же пути мы экспериментируем, отстаивая наше кредо: живой академизм. Оба слова чрезвычайно важны. Живой — значит азартный, страстный, энергетичный театр. Театр, где высокие помыслы не надо актуализировать, искусственно осовременивать, поскольку они абсолютно современны. В конечном итоге это мы называем академизмом.
— Разве следование традиции и новаторство — не «две вещи несовместные»?
— Наш театр способен и экспериментировать, но мы считаем, что всякий эксперимент необходимо выстрадать. Право на эксперимент надо заслужить, своим мастерством и знанием законов театра. Не нарушать эти законы, а создавать новые — вот что такое настоящий эксперимент.
