Пока зрители рассаживаются в небольшом зале «Электротеатра Станиславский», можно рассмотреть декорацию, претендующую на лучшую среди всей социальной сценографии, и подивиться ее промышленному виду. Над сценой смонтирована конструкция с механизмом, какой можно наблюдать на автоматизированном конвейере. Под конвейером — нечто объемное, упакованное в целлофан. Когда уйдет свет и в темноте уберут пленку, под ней окажется электрическое пианино и мужчина с внешностью творческого интеллектуала в цивильном костюме, но в клоунском жабо вокруг шеи, из-под которого, однако, тянется галстук желтоватого цвета.
— Мне 46 лет. Меня зовут Лоран-Клод Лабрус, и я ненавижу свое имя. Им я обязан своим родственникам (закатывает глаза — мамочка, папочка). Это тем более прискорбно, что моих родителей мне больше упрекнуть не в чем. Они сделали все возможное для того, чтобы вооружить меня всем для борьбы за существование. Так что если в итоге я потерпел поражение и жизнь моя заканчивается в печали и страданиях, то в том нет их вины.
Разворот к залу в ракурсе три четверти, голова красиво откинута назад. Перед ним стол с компьютером, по которому он елозит мышкой, и искомое тут же проецируется на стену за его спиной. Стена работает вытянутым и чуть вогнутым экраном. Там и имя его — Лоран-Клод Лабрус, и фотовидеодетали его прежней и настоящей жизни. Причем в большом экране сразу несколько маленьких, и в каждом — своя жизнь, свой пейзаж, застывшие или в движении.
Так, в одном из них фармакологическая тематика — описание первого известного антидепрессанта капторикса, изобретенного в 2017 году и работающего как ингибитор обратного захвата серотонина. Ну, а дальше — больше: что-то про рецепторы нейронов, повышение уровня серотонина в крови. Но важное в побочке — тошнота, полная потеря либидо и... импотенция.
— Ну, на тошноту я пока не жалуюсь, — констатирует Лоран-Клод. Но это не значит, что про секс нам не расскажут.
В 2019 году, когда только вышел роман Уэльбека, он, как и все его предыдущие произведения, наделал много шума. В первую очередь своей актуальностью, непримиримой позицией по отношению к политике Евросоюза, во многом пророческой. Забастовки желтых жилетов, разорение французских фермеров, банкротство общеевропейских идей, на вид вполне себе привлекательных. Тогда еще не было ковида, иначе автор усугубил бы им «Серотонин». Стоит объяснить, что серотонин, несмотря на всю неблагозвучность названия, называют гормоном счастья. Это то, чего так не хватает миру, — если не счастья, то его более скромных вариантов — радости, внутренней гармонии, что искусственно и обеспечивает капторикс. И который принимает обеспеченный чиновник министерства сельского хозяйства Лоран-Клод, честно отстаивая позиции французского фермерства. Но побочка от антидепрессанта лишила его какого-либо интереса к сексу, зато обострила способности как к самоанализу, так и к анализу происходящего вокруг. Ну, тут или секс, или трезвый взгляд на жизнь — третьего не дано.
Внимание зала держит текст Уэльбека, в котором игра ума, цинизм, беспощадность, но элегантная. Социальные проблемы становятся фоном личной драмы героя, круто замешенной на сексе, при всем равнодушии героя к нему. Сексуальное: «…и тогда Юдзу (девушку чиновника) поимел доберман, со всей мощью, присущей его породе. После этой собачьей групповухи я выключил видео, меня тошнило. Я больше переживал за собаку». Или философское про фаллос вообще и конкретный из молочно-белого гипса, стоящий на электрическом пианино, весь в пуховых крылышках, точно ангел. Ну, положим, не ангел, но все же «средоточие мужского существа и самоцель для женщины... Мужская любовь — это финал, тогда как женская любовь — это зарождение».
Но следует признать, что такой изобретательный текст держит актер Иван Волков, продолжатель известной актерской династии. Кстати, мама его — неповторимая Ольга Волкова — в зале и, наверное, волнуется за сына. Совершенно напрасно: роль, по сути состоящая из монолога длиною в два с лишним часа с одним антрактом, актер проживает на одном дыхании. Спокойно, в какой-то степени размеренно, без внутренней суеты. При всей мизансценической неподвижности спектакля (а «Серотонин» — это одна мизансцена) нет ощущения стоячего действа. Напротив, своей игрой Иван обеспечивает и движение, и внутреннее развитие образа на эмоциональном уровне, внешне, что важно, никак не проявляемого. Его герой на вращающемся стуле между пианолой и столом — месье пофигист, и только виртуальная телепортация в прошлое, в юность, где он был счастлив, но простого счастья с другой женщиной не ценил, дает ему шанс вырваться из депрессии, соскочить с антидепрессантов. Даже музыка в этот момент наберет силу.
Увы, реальность, в которой он существует, наблюдает и даже участвует, не спасут. Любимое эго, а тут еще квоты на сельхозпродукцию заставят фермеров перекрыть дорогу, в результате чего девять человек будет убито. Среди них друг детства, который просто хотел жить счастливо, но слишком увлекся своей фермерской мечтой. «А его жена оказалась просто жирной сукой, помешанной на лондонской тусовке. Да и Евросоюз тоже оказался жирной сукой, придумав молочные квоты».
Только в момент наивысшего напряжения или когда действие приходит в важную сюжетную точку, Волков, который еще и музыкант, и композитор, берет аккорды или эмоционально играет, кажется, что-то из Листа.
Промышленного вида декорация Ольги Шаишмелашвили, что в самом начале удивила претензией, как нельзя лучше передает в спектакле образ социума, доведенного до массового автоматизма и обезличивания во всех сферах. И как результат — Лоран-Клоды Лабрусы, сидящие на антидепрессантах, коим нет числа. А автомат доставляет к нему то бывших возлюбленных экзотического вида (экзотика за счет грима и костюмов), то врача-психиатра или старого друга. Их замечательно играют Олег Кудренко и Софья Никифорова, приданные в помощь Волкову.
— Томас Манн, Марсель Пруст — они олицетворяли собой совокупные знания человечества, являлись представителями вершин французской и германской цивилизации — самых ярких и утонченных. Но тем не менее могли пресмыкаться перед первой попавшейся мокрой… (одними губами произносит название женского детородного органа). Поэтому финал «Волшебной горы» еще более печален, чем кажется. Он означает не только банкротство идей европейской культуры, он означает в итоге окончательную победу животного инстинкта. Конец цивилизации, конец истории и конец культуры вообще.
Апофеозом конца станет развалившаяся пианола — ее фрагменты за счет механизма как-то разом повиснут в воздухе. Не декорация, а инсталляция, смысл которой можно трактовать и как сексуальное фиаско человечества, и как мировоззренческое, и как стоп-антидепрессант. Но попадание «Серотонина» в «ЗМ» по четырем номинациям вполне оправданно.
