Самый маленький из десяти бульваров, длиной всего 400 метров, — Яузский. Название ему перешло от Яузских ворот Белого города, крепостной стены вокруг столицы в ХVI–ХVIII вв. Название ворот дала река Яуза, которой многим обязана столица, как и Москве-реке, ибо на их скрещении зародился город.
Стену Белого города у Яузы снесли раньше, чем на месте других бульваров в 1760 году. Белые камни разрушаемой крепости, утратившей свое значение, понадобились на строительство стен Воспитательного дома для подкидышей и сирот. Это замечательное учреждение времен Екатерины II сохранилось и в наши дни поражает размерами.
Ни Яузских ворот, ни стен Белого города давно нет. Яузский бульвар на месте крепостной стены заложили намного позже других, в 1824 году. Ничего того, что находилось до нашествия Наполеона по сторонам стен, не сохранилось.
Через Яузские ворота отступала в 1812 году русская армия, все строения вдоль дороги сгорели в огне колоссального пожара за исключением Воспитательного дома, который удалось спасти, и нескольких деревянных строений вдали от реки, на вершине холма.
История этой усадьбы началась в ХVII веке. Ею владел стольник Алексей Головин, приближенный царя, ему доверялось обслуживать его трапезы. Сын стольника боярин Федор Головин в царствование Петра I стал его ближайшим сподвижником и другом. По примеру царя он первым сбрил бороду, ведал иностранными делами, участвовал в походах государя. Получил высший чин во флоте — генерал-адмирал. Первым в России возведен в графское достоинство императором Священной Римской империи, существовавшей в Европе до начала XIX века.
На месте сгоревших хором в середине ХVIII века вдова князя Щербатова возвела двухэтажные каменные палаты. В конце века их перестроили в стиле классицизма.
Дом купил генерал-майор в отставке Николай Хитрово, женатый на сестре фельдмаршала Кутузова. В прошлом боевой офицер входил в ближний круг реформатора Сперанского, сподвижника Александра I. (В романе Льва Толстого «Война и мир» в круг общения Сперанского входил князь Андрей Болконский.)
Сперанского по наветам придворных арестовали и сослали в Пермь. Хитрово за близость к нему сослали в Вятку, потом позволили жить в своем имении под Тарусой под надзором полиции. Спустя год Хитрово простили в честь заслуг тестя. Но к вновь возвысившемуся после опалы Сперанскому и в политику Хитрово не вернулся.
Генерал перестроил свой дом в стиле ампир с шестиколонным портиком. Простиравшиеся перед ним дворы двух погорельцев, которые не могли с 1812 года свою землю застроить и платить за нее налоги, выкупил на аукционе. На ставшей его собственностью территории спланировал площадь и подарил ее городу. Построил на площади торговые ряды для продажи мяса и зелени, подворье, где могли останавливаться приезжие. Рынок назвали Хитровским, в просторечье Хитровкой, пользовавшейся дурной славой.
Последний владелец особняка, бездетный полковник гвардии Орлов завещал его городу для бедных. В нем открылась «Орловская лечебница Московского комитета попечения о бедных для приходящих неимущих больных» с операционной на 5 коек и аптекой бесплатных лекарств. Здесь обитателей ночлежек Хитровки лечили и кормили в бесплатной столовой.
Спустя пять лет после революции в доме лечебницы открылись фельдшерские курсы, ставшие школой, медицинским училищем имени Клары Цеткин. Имя соратницы Ленина, вождя Германской компартии по сей день носит колледж имени Клары Цеткин.
Увидеть сохранившийся особняк в стиле ампир можно, войдя в ворота самого крупного здания на Яузском бульваре. И этот восьмиэтажный дом, чей номер 2, считается, как и особняк генерала Хитрово, памятником архитектуры.
Это жилое здание Военно-инженерной академии спроектировал архитектор Илья Голосов, классик конструктивизма, много строивший в разных городах. В Москве он известен Домом культуры имени Зуева на Лесной улице.
Проектировать и строить дом для командного состава Красной Армии Голосов начал, когда в мире и Советской России господствовал конструктивизм, с плоскими стенами зданий. Но пришедшему к власти Сталину, покончившему с оппозицией старых большевиков, конструктивизм в задуманном партией большевиков «образцовом социалистическом городе» категорически не нравился. В мемуарах Хрущева, руководившего до войны городом под началом Кагановича, есть эпизод, проливающий свет на это обстоятельство.
«Помню, как-то раз, когда мы, несколько человек, осматривали новый комплекс, строившийся вокруг Моссовета, Каганович указал на Институт Маркса–Энгельса и спросил:
— Кто, черт возьми, проектировал это страшилище?
Плоская приземистая серая глыба Института Маркса–Энгельса (и Ленина, чье имя мемуарист не назвал. — Л.К.) и в самом деле представляла собой сооружение чрезвычайно мрачное».
Участь конструктивизма в Москве и стране была решена. Илье Голосову пришлось на ходу трансформировать конструктивизм в «социалистический реализм», поэтому, как пишут искусствоведы, «на фасадах появляются рустовка, полуколонны и другие характерные черты сталинского ампира; правда, пока их не так много, как в домах, построенных позже».
С крыши над этажами дома нависает присущий классицизму монументальный карниз. Перед огромной аркой воротами установлены нелепые статуи тружеников, ставших «хозяевами земли». С одной стороны, женщина со снопом и винтовкой. С другой — мужчина с отбойным молотком и книгой.
* * *
По справке Дмитрия Бондаренко, в доме Военно-инженерной академии жили многие военачальники, проявившие себя в дни Великой Отечественной войны. Назову трех из них.
В Москве, в районе Строгино, есть улица Маршала Прошлякова. Его судьба типична для маршалов и генералов Красной Армии. Алексей родился до революции, в селе, в бедной семье, под Рязанью и окончил учительскую семинарию, готовившую преподавателей начальной школы. Но в школу не попал. В Красной Армии начал службу писарем, недолго сидел в штабе с бумагами, перевелся в инженерный батальон и с тех пор служил в инженерных войсках — наводил переправы, рыл окопы, траншеи, противотанковые рвы, сооружал минные поля, не давшие немцам взять Москву и Тулу.
Оборонял генерал Прошляков и Сталинград, с тех пор до Победы служил под командованием великого Рокоссовского: участвовал в форсировании Днепра, Белорусской операции, битве за Берлин. В книге «Солдатский долг» маршал вспоминал:
«На энергию и инициативу этого генерала можно было положиться. Скромный, даже несколько застенчивый, он умел проявить и волю, и непреклонную решимость. Глубокие знания и богатый практический опыт позволяли ему справляться с самыми сложными задачами. Заботливый и требовательный командир, чудесный товарищ, он пользовался всеобщей любовью. Работать с ним было приятно».
Первой награды во время войны — ордена Красного Знамени — генерал Прошляков удостаивается спустя полтора года после ее начала. Триумфальной же и необъяснимой историками стала для него весна 1945 года: 6 апреля его награждают орденом Ленина. Спустя 24 дня второй раз удостаивают тем же орденом. А спустя месяц, 29 мая, он получает третий орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза. Я полагаю, Сталин счел даже два ордена Ленина недостаточными для награды успешного командующего всю Отечественную войну инженерными войсками армий и фронтов.
В энциклопедии «Лица Москвы» нет биографии Гая Туманяна, хотя он жил на Яузском бульваре с 1937 года двадцать лет, был родным братом Ашхен, жены Анастаса Микояна, члена Политбюро, соратника Сталина, избежавшего кары вождя и унижений Хрущева.
(Я хорошо знал Элеонору Микоян, жену сына Ашхен, генерала Степана Микояна, Героя Советского Союза, летчика-испытателя. Элеонора Петровна редактировала в «Детгизе» мои книги о Москве и удивляла знанием города. Однажды попросила избавить детский сад внучки от неудаляемой годами горы мусора у детской площадки, что одним звонком из «Московской правды» удалось исполнить. Под предлогом ремонта Степана и Элеонору выселили из Дома на набережной. Я у них побывал в квартире вдали от центра, куда они переехали и перевезли с собой коллекцию грампластинок, занимавшую на полках всю стену комнаты от пола до потолка. Там мне Элеонора Петровна подарила коллекцию вырезок из газет и журналов о Москве, которую собирала многие годы.)
В Интернете о Гае Туманяне не забыли. Пишут, что в юности, в 16 лет, он помогал Камо передавать деньги из Тифлиса в Баку — те самые, которые знаменитый боевик партии большевиков с подельниками добыл, бросив бомбы в карету казначейства с мешками денег. Их везли с почты под охраной солдат с винтовками и конвоя казаков, погибших от взрывов. Из Баку свыше 300 тысяч рублей (соответствующих ныне примерно 3 миллионам долларов) переправили в конечном счете из России за границу, Ленину.
В члены партии большевиков юный Гай вступил, еще когда она называлась РСДРП, за два месяца до Октябрьской революции. С Кавказа после Гражданской войны попал в Москву и после учебы в Коммунистическом университете и на восточном факультете Военной академии РККА попал в «горячую точку», какой являлся тогда Харбин, в распоряжение Разведывательного управления Штаба РККА. Там служил в консульстве начальником специального отделения «А» (активная разведка, служба диверсионной разведки). Носил звание бригадного комиссара.
После «горячей точки» на Дальнем Востоке оказался в «горячей точке» на Западе. В охваченной гражданской войной Испании советника республиканской армии знали под псевдонимами Андрей и Капитан Мигель. Участвовал и в «незнаменитой» Финской войне — заслужил орден и звание дивизионного комиссара.
В дни Великой Отечественной войны этот «политический» чин приравняли к чину генерал-майора. Гай Туманян формировал первые партизанские отряды Белоруссии, сам командовал партизанским полком. На разных фронтах выступал членом Военных советов танковых корпусов и армий. Окружал 6-ю немецкую армию под Сталинградом, участвовал в Корсунь-Шевченковской операции. Брал Румынию, Венгрию, Австрию, освобождал Чехословакию. Победу встретил генерал-лейтенантом. Последний его бой случился на Забайкальском фронте в Японии.
Все так. Но за что он получил до, во время войны и после нее 6 (шесть!) орденов Красного Знамени — награды, учрежденные «за особую храбрость, самоотверженность и мужество», — я не узнал. Никто не рассказывает о подвигах бывшего начальника специального отделения «А», дивизионного комиссара и генерала Гая Туманяна. Мне остается только сказать словами поэта: «Века уж дорисуют, видно, недорисованный портрет».
