Главной фишкой проекта «Многообразие творчества Елизаветы Бём», приуроченного к 180-летию со дня ее рождения, следует признать экспонирование работ из частных коллекций. Сергей Лях, Михаил Сеславинский, Игорь Вилькин и другие собиратели старины поделились с музеем редчайшими экземплярами, зачастую попавшими к ним в руки непосредственно от наследников Бём. «Донорами» проекта выступили Исторический музей, ГМИРЛИ, Музей изобразительных искусств имени Пушкина, Музей Льва Толстого (дальше станет понятно, почему это важно). Правда, к участию не привлекли Третьяковку и Русский музей, что было бы логично – но, по словам директора Музея Пушкина Евгения Богатырева, это было сделано сознательно. «Иначе масштаб выставки превзошел наши возможности», - сказал Богатырев на церемонии открытия. Большинство артефактов представлены публике впервые, - подчеркивают организаторы.
Все увиденные корреспондентом «МК» произведения можно разделить на пять пластов. Во-первых, украшенный рисунками фарфор, авторские шкатулки, стеклянная посуда и другие изделия декоративно-прикладного искусства. Чего стоит, например, штоф и расписанные золотом и эмалями рюмки, созданные в 1870/1900-х годах. Такую «тару» не видели в народных табаках и трактирах – она была доступна только высшей знати.
Второй пласт – книги, оформленные художницей. Елизавета Меркурьевна в принципе была одной из первых женщин, ставших профессиональной художницей в Российской империи. Но если искусствоведам в ее картинках из детских книг, учебников, азбук и хрестоматий для «первого чтения» (таких, как «Друг животных») видится русский стиль и романтические черты укорененного в традиции модерна, то случайному посетителю бросятся в глаза чисто женская любовь к детям, кропотливость и внимание к деталям.
Чтобы рассмотреть третий пласт – силуэты, героями которых в 90% были опять-таки дети – работающие, играющие с куклами или животными, читающие книги, мастерящие поделки и просто нашедшие время для нехитрых забав – лучше вооружиться увеличительным стеклом. Елизавета Бём действительно не создавала больших полотен, таких, чтобы занять всю стену царского дворца. Но за «антимасштабность» и апофатический тип художественного высказывания (когда образ создается не «светом», а тенью) – ее ценил Репин, называя силуэты Бём «Черненькими». Их великий современник любил больше, чем «Беленькие», то есть обыкновенные цветные картинки.
Четвертый пласт – это открытки пасхальной и прочей праздничной тематики, «пожелания денег и удачи», ресторанные меню и прочее. Они, несомненно, интересны, как, скажем, «военные открытки», персонажами которых выступили богатыри-малыши. Но следует заметить, что немало мастеров на Первую мировую смотрели «детскими глазами», изображая десятилетними солдат, сестер милосердия и даже маленького мальчика - австрийского пленника, которого русский кормит кашей.
Наконец, пятое и самое главное: иллюстрации к русской классике: басням Крылова, произведениям Лескова, Льва Толстого, «Запискам охотника» Тургенева, где писатели и вслед за ними Елизавета Бём показали яркие народные типы. Она создавала картинки сострадательные, отражающие бедность и страдания народа в традициях «Мальчика у Христа на Елке» Достоевского, «Крестьянских детей» Некрасова и великих картин художников-передвижников.
Оторванной от жизни, стучащей в окно зачастую не веткой сирени, а грязной рукой нищего, художница не была. И это очень важный аспект.
Аркадий Аверченко в начале прошлого столетия нещадно высмеивал «слащавое» оформление и содержание современной ему причесанной и приглаженной детской литературы. Журнал для совсем юных читателей сатирик описывал так: на первой странице какая-нибудь «Девочка с яблоком», потом роман «Разными дорогами», опять — «Девочка с кошкой», она же, поздравляющая с днем рождения бабушку… и в конце та же проклятая девчонка с собакой, под названием «Два друга». И так — каждый номер».
Конечно, идиллические сюжеты, отвергаемые Аверченко (а их потребителями, надо заметить, были отпрыски из небедных семей: цветопечатные книжки были дорогими), создавала и Елизавета Бём. Но на то был «заказ» издателей и светской части общества.
Зато ее «пословицы в силуэтах» и «лубочные» произведения были ближе к «широким массам», как сказали бы в СССР. А акварели «Голодный мальчик» (к статье Толстого «О голоде»), «Л.Н. Толстой среди яснополянских ребят у «дерева бедных» и работы, герои которых одеты не в боярские кафтаны, а в деревенскую одежду или облачены в обноски бедняка, духовно роднятся с картинами «Тройка» или «Проводы покойника» Перова.
