Через час принесли мне листочки с ответами.
Храню все, а навек запомнились два. Первый: “Я пошел в первый класс. Все залито солнцем, я в белой рубашке, а рядом мама с папой, оба вместе, и все улыбаются. И мама держала меня за руку”. А второй такой: “Мы с классом ходили в театр. Я думал, будет про смешное, а там девочка в красном фартуке всех заколдовала, надела золотое платье, поехала в карете, все вокруг расцвело, и по сцене летали настоящие бабочки. Вот я удивился. Раньше я зимой бабочек не видел. А потом все думал, как они их поймают назад, трудно работать в театре. А потом все вышли, а мы стояли и хлопали. Я тоже хлопал. И было не так, как всегда”.
Странно, да? Взрослые люди передразнивают друг друга, делают вид, что они кривые, горбатые, изображают царей, королей, лягушек, лошадей, притворяются, что умерли, что убили других, а потом все вместе выходят и кланяются. Что это за люди? И что это за работа такая? И почему другим охота на них посмотреть?
И ведь ничего такого, без чего обойтись нельзя: то, что происходит на сцене, не съешь, не выпьешь, не наденешь на себя, этим нельзя смазать царапину, заклеить дырку — зачем это?
Зачем девятого мая люди пришли в “Современник” смотреть “Вишневый сад”?
История, конечно, запутанная.
У одной женщины было трое детей. Без мужа, конечно. Видно, семья была богатая, но легкомысленная, на уме одни развлечения, вот младший сын пошел на речку и утонул. Наверное, убежал без взрослых, хотя наняли одного прохвоста за ним смотреть, но он студент, сессию не сдал, в очках, за ребенком ему смотреть, конечно, некогда было. Что делает женщина? Оставляет старшую дочь на хозяйстве, берет с собой младшую и усвистывает в Париж. Ну, в Париже все, сами знаете, чем занимаются, и она туда же: влюбилась в одного, купила дачу. Они там жили в свое удовольствие, конечно, за ее счет. Зря наши девушки по иностранцам убиваются, они жадные, но вид, фасон — вот это с толку сбивает. А у нее откуда деньги — ну как же, она поместье заложила в России, можно сказать, вместе с дочерью. И с братом, кстати. Он странный, чемпион России по бильярду и боулингу. Пока она там кутила с любовником, он занимался спортом, во всем себе отказывал, ел одни леденцы.
Потом у этой фифы заболел любовник, она продала дачу, ухаживала за ним, а он видит, что женщина из России, самоотверженная и ни в чем не разбирается, и нашел себе другую. А поместье, если помните, заложено. Вот она, вся такая воздушная, ничего не соображает, с какой-то, знаете, помощницей по хозяйству, как выяснилось, из беженцев, без паспорта, без бумаг, приезжает в Россию. Во всем французском, в нарядах от Славы Зайцева и, конечно, в шляпке.
И тут звонит мобильный телефон.
И она, хотя в Париже ко всему привыкла, так, знаете, вздрагивает и плечиками передергивает. Может, у самой уже не было денег даже на тариф “Экономный”. Конечно, перед началом спектакля какой-то приятный голос обратился к зрителям с просьбой выключить телефоны, но, видно, в зале было полным-полно людей, примчавшихся в театр прямо с заседания правительства, где решался вопрос об экстрадиции Березовского по просьбе Закаева — отключать телефоны запретили, а исполнительница роли Раневской Марина Неелова об этом не знала. Может, радио не слушала, они ведь, актеры, чудные. И дочь ее приемная, Варя, которую играет следователь из романа Марининой Елена Яковлева, тоже на звонки головой трясет, правда, несильно. Играет она трогательно, и связка ключей от заложенного дома так по сердцу и стучит. Одна Галина Петрова, которая играет гувернантку без паспорта и наверняка даже без временной регистрации, плевать хотела на эти телефоны. Ходит по сцене, фокусы показывает, ну ей-то что, она одинокая, ей звонить некому, отсюда и кураж.
Появляется Лопахин.
Мой, говорит, отец был крепостным у вашего деда и отца, но вы сделали для меня когда-то так много, что я забыл все и люблю вас, как родную. Ничего он не забыл. Пока эти субтильные дамочки целуют шкафы и воркуют о детстве, он излагает им проект — откуда, кстати, сын и внук крепостных знает такое модное слово? — в результате которого можно заработать кучу денег. Неслабый, кстати, проект: вишневый сад разбить на дачные участки, рядом река, железная дорога — каждый сам может сообразить, тысяча долларов в месяц с каждого участка, да еще старый дом снести: вот на Полянке, на Пречистенке, на Таганке все старые дома снесли и филиалы разных банков построили, это же искрометные прибыли... Нет, Лопахин очень в теме. И весь светится, оттого что Любовь Андреевна Раневская по миру не пойдет. Тут все понятно. Раньше такие мужики в вишневых пиджаках в свет выходили, а этот — у него манишка белая, зато сад вишневый. Так вот эти мужики, у которых денег завались, а обхождения французского взять негде, они всегда были падки на таких райских птичек, как Любовь Андреевна Раневская. А Сергей Гармаш, который играет Лопахина, похоже, врет, что дед и отец его были крепостными. Играет он так, будто и отец, и дед его были кумирами российской сцены, что, как известно, изменяет формулу крови. И именно такие артисты вынуждают людей делать глупости, заставляют их идти в театр и ловить каждое движение, каждое слово, как будто в этом движении и слове заключен ответ на вопрос о самом главном, а что это за вопрос и что оно — главное, никто ведь не знает, а и знает — не скажет, потому что, может быть, и сказать-то это нельзя, а можно только донести, выдохнуть, вычерпать. И именно вокруг таких людей на сцене летают бабочки.
В антракте я услышала разговор супругов среднего возраста, и он меня насторожил.
— Наверное, — сказала жена, — он в нее влюблен. Как ты думаешь, на сколько она старше?
— По пьесе? — спросил муж.
— По пьесе, — сказала жена. — Конечно, по пьесе: на самом деле вон какая тоненькая, прелесть, а по сценарию она, наверное, его лет на пятнадцать старше.
— Или на двадцать, — поразмыслив, ответил супруг. — Точно влюблен.
В устах подростков эта дискуссия меня бы не тронула. Тело русской литературы давно вынесли из школы, чего уж. Но этим людям было не больше сорока.
Когда в конце третьего действия Лопахин объявил Раневской, что это он купил имение, за моей спиной, в одиннадцатом ряду, приятный женский голос с облегчением произнес:
— Я так и думала, что он купит.
Я обернулась. Догадливой зрительнице тоже было лет сорок.
Что ж, Антон Павлович, не взыщите.
И тут снова зазвонил телефон.
Черт его знает, может, решался вопрос о стоимости барреля нефти. Для нашей страны это важней, чем продажа вишневого сада. Девушка, которая, очевидно, представляла интересы нашей страны, деликатно пригнулась, чтобы не мешать зрителям, и юркнула за портьеры, отделявшие зрительный зал от выхода. Да, малышам тоже кажется, что, если они спрятались за занавеску, их не видно и не слышно. Разговор за портьерой длился не более двух минут. Но, видно, цены в тот вечер скакали как бешеные. Телефон все звонил и звонил, девушка все бегала и бегала, Петя Трофимов все искал свои калоши, а Лопахин так и не сделал Варе предложения. Зато Раневская наконец получила очередную телеграмму от него, от своего мучителя.
— Блин, — сказал кто-то сердито, когда в телефоне заиграл канкан. — Чего звонишь, я же сказал, я в театре.
Да, так что произнес Ермолай Алексеевич Лопахин, купивший имение? “Эй, музыканты, играйте, я желаю вас слушать! Приходите все смотреть, как Ермолай Лопахин хватит топором по вишневому саду, как упадут на землю деревья! Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят тут новую жизнь!..”
Топором хватили, дач настроили. И как вам, Ермолай Алексеевич, новая жизнь? У вас-то, извините, если не в свое дело лезу, какая модель мобильного? Поди, самая последняя?
Понимаете, все перемешалось. Если вишни плодоносят раз в два года, прибыли от них не дождешься. Как те бабочки — ну, летают по сцене. Дальше что? Но по какой-то неправильной логике даже в тюрьме эти бесполезные, бессмысленные бабочки продолжают светиться, освещая единственный незаблеванный угол души. Но о чем, о чем, милосердный боже, говорила весь вечер по телефону та славная девушка, которая то и дело сновала по проходу, аккуратно пригибаясь, чтобы не заслонять Гармаша? Не того, который в плохих экранизациях плохих книг играет беспроигрышного честнягу в погонах, а того, который негнущимися пальцами теребит нескладную манишку, а в это время за сценой играет музыка и стучат топоры, а вишня все равно цветет и будет цвести, хоть вечером говорить по мобильному гораздо выгодней, чем днем...
