20 лет назад не стало Юрия Богатырева — в возрасте неполных 42 лет. Как сказала вчера Наталья Варлей на вечере памяти в Доме актера: “У каждого из нас — свой Богатырев”. И богатырь. И от Бога. Мягкий, ранимый, добрый, огромной силы перевоплощения. Одинокий в жизни, но не забытый после ухода. А нынче стараниями Ии Саввиной вышел замечательный альбом его графики — портреты, шаржи, фантастические зарисовки Счастья. Он жил, как мечтал, — тепло и светло.
Вчера говорилось многое. Что играл Юра совсем не то, о чем мечтал. Мечтал об Обломове, а играл Штольца. Что так и не появилось женщины, достойной его. Что… что так и прожил своим среди чужих. Огромный архив его рисунков (Юрий Георгиевич окончил художественное училище им. Калинина) бесследно исчез после смерти. Но что-то осталось. Ведь очень многое дарил. Зайдет человек, а он вынет из папки рисунок, подпишет и подарит.
Вспоминает актер Владимир Поглазов:
— Юра такой живой, нормальный, безумно жаждавший жизни, игры. Учились на одном курсе, три года прожили вместе на Манежной, в общежитии театра “Современник”.
Кто к нему только не прорывался! Строители, инженеры, связисты, железнодорожники. Паломничество! И для каждого рисовал. Просто так или на день рождения. У меня собака была — он нарисовал портрет собаки с сигаретой. Сам-то он — то бросит, то закурит, то бросит… Или его знаменитое “тук-тук-тук” в мою комнату (жену мою звали Наташей): “Наташ, это я, Юра Богатырев, лауреат премии Ленинского комсомола”.
Александр Адабашьян:
— Все говорят о силе перевоплощения, а я именно в Юре увидел это своими глазами. Вот в фильме “Свой среди чужих” он должен был играть такого подтянутого мускулистого человека. А мы-то жили в одной квартире, Юра спал на диване в гостиной — такой рыхлый, бело-розовый, размягченный, с огромными руками, которые мы с Костей Райкиным называли “верхние ноги”. И вдруг он на глазах, не занимаясь никаким спортом, подтянулся — это было буквально превращение физическое. А потом, напротив, становился рыхлым, пухлым Стасиком в “Родне”, и все это — без физических усилий.
Про того же Стасика — ходил-ходил по коридорам “Мосфильма”, а потом сказал: “Я знаю, как его играть, он хмырь”. Что он в это определение вкладывал, не знаю, но после этого все покатилось. Юра мог, например, фантазировать, что у Стасика в карманах. И мы карманы ему набили, хотя зритель всего этого и не видит. Там резиновый кошелек для мелочи, пластмассовый пакетик, где с одной стороны был единый поездной, а с другой — пропуск на работу, эспандер ручной, много мелочи.
Можно ли представить Юру в старости? Очень легко. Не могу представить старого Пушкина, дряхлого Высоцкого, а Юра был запрограммирован на долгую счастливую жизнь. Так и представляешь, как он, народный артист, в шикарной шубе, распахнутый, идет по Тверской, идет на показы своих студентов.
Иосиф Райхельгауз:
— Я однажды в комиссионке увидел шкаф-модерн, который мне очень понравился. Шкаф стоил 15 рублей. Приличные деньги! Позвонил на Манежную, Юра оказался дома, пришел пешком, а я к этому времени договорился с каким-то грузовиком, чтоб шкаф довезли, потому что там сплошное стекло. И вот дальше замечательный момент — Юра, удивительно щедрый, который не считал, дарил, творил, тратил, и вот он говорит: “А за сколько ты договорился довезти шкаф через Новый Арбат?” Отвечаю: “За 5 рублей”. — “Давай мы его отнесем”. — “Как, Юра? Мы пойдем по Арбату со шкафом?” — “А в этом же все дело!”. Шел по Арбату известный артист и тащил шкаф.
Наталья Варлей:
— Юра мог позвонить в три часа ночи и сказать: “Натуля, мне очень плохо. Можно я сейчас приду с бутылкой водки?”. Приходил, садился, пил, и я с ним, чтобы ему меньше досталось. Как бы он сейчас существовал во всех этих сериальных буднях? Но лучше бы он жил…
