Милиция, “скорые”, оцепление, очередь с 8 утра. Людей просят раздеться в гардеробе. Но очень быстро номерки кончаются. Тогда капельдинерши рвут бумажки и пишут числа на них. Пальтишки вешают друг на друга. Уже за тысячу, за полторы… Пока идешь по фойе — звучат задорные Валины песни, но в траурном зале царит Его Величество Бах — органные фуги и токкаты. Удивительно, но как Валентине Васильевне эта музыка идет…
“Сорок лет назад мы вместе с Валей, Геной Хазановым, Женей Мартыновым, Светой Моргуновой поехали в нашу первую творческую поездку на Камчатку, на Дальний Восток, — тихо говорит Лев Лещенко. — Были тогда никому не известными мальчишками и девчонками, просто радовались жизни. Шутили и веселились. Спали в библиотеках, в каких-то общежитиях моряков. Сами себе готовили; девчонки — Света с Валей — стирали нам рубашки. И вот сегодня жизнь одного из нас — дорогой нашей Валечки — закончилась. Знаете, я ей завидовал: когда заканчивался концерт, к нам подходили за автографами. А к ней подходили за другим: только бы прикоснуться…”
На сцене при гробе — человек двести. Только стульчиков штук 50: “Товарищи, прошу! Это места для близких родственников, им негде сесть!” — но все хотят к Вале поближе. Портрет, ордена, цветы. Пока раздаются последние траурные повязки, пока монументально застывает почетный караул, пока каждый старается взглянуть на Валентину — не украдкой, а как-то жадно, — тихо, прямо здесь при гробе, но как будто вдалеке от этой суеты сидит молодая девушка и… рыдает. До конца церемонии так и не пришла в себя. Почему наши люди так любят подобные церемонии? Оттого, наверное, что только здесь прорывается настоящая искренность, не задавленная бесконечными тройными смыслами…
“Господи, какая светлая, — шепчутся Валины друзья-однолетки на первых рядах, — никогда никого не осуждала. Все у нее хорошие. Нет, чтобы сказать про кого слово дурное… Никогда. Про болезнь все уже знали, а она: “Нет, у меня все хорошо!” — “Да не говори, я только недавно у нее в больнице был, песню репетировали. Она так вся расцвела, оживилась, заинтересовалась. Страшно это — ровесников хоронить. Осиротели мы”.
Зюганов, Крутой, Жириновский, Герасимов, Сличенко, Лужков, Дементьев, Швецова, Третьяк, Винокур, Лещенко, Крылатов, Добронравов, Катя Лель застывали в последнем поклоне: “Настоящая русская женщина!” — повторялось как заклинание. Кто-то из почитателей нес в руке вырезанную фотографию Валентины Васильевны из “МК” — “Я не могу иначе”.
“Она такая одна, уникальная, — с сердцем говорит Александра Пахмутова, — она несла высокий творческий образ как драгоценную свечу, вопреки навязываемым всем нам “форматам”. Это стоило немалого мужества. Господи, она звонила, сколько было планов — хотела дать концерт, посвященный юбилею Победы, надеялась, что все обойдется, хотела, чтобы мы ей песню написали…”
В какой-то момент сквозь органное таинство прорвались вдруг Валины песни: “Я росинка твоя, россиянка!”, “Вы вспомните меня…”.
“Какая глубокая утрата, — сказал Юрий Лужков, — нас покинул уникальный человек. Душевный. Чистый. Открытый. Почти 50 лет талант Валентины Толкуновой радовал всех нас. Когда ее только объявляли в концерте, у людей всегда возникала улыбка и какое-то особое состояние души. Даря нам всем желание жить, она растратила себя. Покинула этот мир. Но навсегда войдет в золотые страницы русской культуры…”
“Солнечная женщина ушла, сейчас во всех домах России траур, — через слезы говорил Андрей Дементьев, — через ее песни все мы становились ближе друг другу”. Какая-то женщина на первом ряду не сдержалась и закричала, не в силах справиться с эмоциями. Ее попытались успокоить… но какой там.
Уже на выходе из Театра эстрады почти каждый получал настенный календарь с Валиной фотографией. Она всегда улыбалась. Особенно вчера; и сквозь ее улыбку не было видно, как гроб давно закрыли, под аплодисменты вынесли из театра, и поехали по Москве.
