Один появился по инициативе жены сына писателя, Галины Анатольевны Ерофеевой. Но поддержали ее неохотно, музей живет тускло.
— Хотите узнать, что такое музей Ерофеева для галочки? Поезжайте в Петушки, — говорит “МК” Галина Ерофеева, — чиновники деньги вбухали в музей, а ничего там нет. Ведь в этом году не только 20 лет со дня его смерти, но и 40 лет выхода книги “Москва — Петушки”. Я думала, они сделают хотя бы выставку, ну хоть что-то. Нет, никому там ничего не надо. Ведь у меня дома огромное количество материалов: больше 30 его книг, изданных на иностранных языках, первое издание “Петушков”, афиши и фотографии спектаклей по его произведениям… Во всем мире Ерофеева считают классиком советской эпохи, а не писателишкой-алкоголиком, как у нас. По-моему, Петр Вайль назвал его Гоголем советской эпохи… В его музее в Кировске, где он детство провел, та же картина — денег нет. Николаю Болдыреву для музея на даче Муромцевых денег вообще никто не давал, а люди туда шли, собирались там, дом этот все любили. Был музей, уютное место.
Был и сплыл. Точней, стерт. С лица царицынской земли в марте сего года. Второй и единственный в Москве “живой” (то есть негосударственный, неофициальный) дом-музей Венедикта Ерофеева, где писатель прожил полгода и написал эссе “Василий Розанов глазами эксцентрика”. И хотя музей был совсем “немузейным” — там жили люди, варили картошку, читали стихи, — он был не чем иным, как именно храмом муз.
— Музей держался не только на вещах, но и на рассказах, — говорит “МК” Николай Болдырев, житель дома на 5-й Радиальной улице, уничтоженного по решению властей. — Веничка там в 70-х годах прожил полгода — он тогда потерял все документы, и ему негде было жить. У него были общие знакомые с моей матерью, там просторно, его не трогали, у него были две комнаты… А потом он стал жить с супругой Галиной на Флотской, а к нам постоянно приезжал. Сразу собиралась молодежь, а когда устраивали публичные чтения его пьесы “Вальпургиева ночь, или Шаги командора”, собралось человек 50 народу. Человек на редкость юморной — это юмор по любому поводу, по ассоциациям… Все современные сатирики отдыхают! У нас с ним было двухмесячное путешествие — когда в 80-х партия решила повернуть назад Северную Двину, мы поехали на катерке в те места — посмотреть, запомнить, какими они были. Это была маленькая спасательная шлюпка от теплохода. Веня с нами доехал до Архангельска. Это было потрясающее путешествие. Потом он приезжал к нам после операции, когда из-за рака горла ему вырезали гортань и он не мог говорить, а писал свои ответы нам на бумажках — сначала это записи в трезвом состоянии, к концу, бывает, и разобрать нельзя. Эти рукописи, бинокль, в который он из своей квартиры на Флотской смотрел, что в винный магазин завезли, копии его записных книжек, фотографии — вот то, что было посвящено в музее Ерофееву. После пожара музей почти не пострадал, мы думали, весной все растает, и мы сможем из-подо льда вынуть рукописи. В итоге половина их погибла под бульдозерами, которые сносили “строительный мусор” после пожара. Там же и одна из его записных книжек, видимо, погибла. Бинокль удалось спасти. Мы ведь не ожидали, что 7 марта бульдозеры придут. Власти показали, кто в доме хозяин. А ведь по этому дому, которого нет, еще 12 мая будет суд. То есть до этого никакого решения суда не было…
Музей могут разрушить. Музей может существовать номинально, без всяких там храмов. Остается память. Кстати о памяти. Записные книжки Венедикта Ерофеева — это чтение не менее увлекательное, чем даже “Москва — Петушки”. Его мысли, перемешанные с цитатами из классиков, им переиначенные стихи и анекдоты, его простые, острые, горькие высказывания — вот уж действительно “один из душевноталантливейших людей России…”
Мы с каждым днем все хуже. И каждый, и все человечество с каждым днем все хуже. И поэтому если говорить о качестве людей, то лучше всего тот, кто это чувствует, то есть тот, кому с каждым днем все хуже и хуже.
Чего там развенчивать (меня, например) — вначале еще увенчать надо — увенчан ли?
Человек, идущий за малой нуждой, все-таки ценнее машины, летящей для доклада в СЭВ.
Меня, прежде чем посадить, надо выкопать.
Любить в этом мире следует лишь три вещи: Бога — душу — мать.
Какие бы ты ввел усовершенствования в русской орфографии? Слово “лазутчик” надо писать через “я”, слово “бешеный” — с двумя “р”, а слово “мореплавание” совсем не писать.
Как ты хочешь умереть? Как-нибудь паскудно и в то же время ослепительно. Например, я сижу у себя на даче в деревянном туалетике, какая в грозу, и тут в меня ударяет молния.
Отличие женщины от мужика почти только одно: бабу можно лупить прямо при всех, а мужика — выводить на лестницу.
Когда тебя с похмелья лихорадит, помни — от лихорадки умер Александр Македонский.
За всю жизнь не совершил ни одного обдуманного поступка — апостериорность то есть во всем. Заметил в 25 лет впервые, что родился и продолжаю жить.
Вот видишь. Меня называют одним из душевноталантливейших людей России, а ты меня шпыняешь, п…к малосольный.
О нынешнем режиме. В погребе ихнем темно, в кухне темно, дверь ни одна не скрипит. Итак, глазки скорее сомкни.
Идешь направо — дурь находит,
Налево — Брежнев говорит.
Не то чтобы “без царя”, а междуцарствие в голове.
От пьянства вот чего бывает: у ока расширяется зеница.
А после пятой-шестой становлюсь дерзким, как Ганнибал.
Основные черты русской нации: заколдованность и недорезанность.
Как цену, тебя набью и, как цену, вздую.