Больше нет актрисы, чей телевизионный образ чертовски обаятельной и легкомысленной пани Моники, к сожалению, затмили многие ее удивительные роли. Трогательную немногословную Любу, невесту несчастного Деточкина из «Берегись автомобиля». Или самоотверженную Анну Павловну в «Стариках-разбойниках». Про театральные работы не говорю — их была масса, одобренных, недооцененных...
Мы дружим давно. Может, лет двадцать. Она приняла меня сразу, назвала бандиткой и наглой в деле и подарила мне эти двадцать лет жизни рядом. Вот я захожу к ней в гримерку после спектакля, хожу к ней в гости, и мы едим самую вкусную в мире рыбную солянку. Под водочку, разумеется. А под солянку и под водочку она рассказывает про старый Театр сатиры: она фантастический расcказчик, у нее острый и цепкий ум, острый язык, на который лучше не попадаться. Я запоминаю ее фразы: «шутить и занимать деньги надо внезапно» или «икра бывает только черная».
За эти 20 лет я не видела в ней возрастных изменений, которые частенько портят любые отношения. Она всегда готова, как... пионерка. К чему? К авантюрам, которые она сама же и зате вала в поисках новой пьесы, режиссера, роли.
- Кажется, я уговорила Коляду - мы будем с ним делать "Ивана Федоровича Шпоньку и его тетушку". Ясное дело, я - тетушка, не Иван же Фёдорович . Он потрясающий, Коляда этот.
И неважно, что Коляда потом пропал и работа не состоялась - для нее важнее всего процесс. Он и был для нее той самой жизнью, которую она любила неистово, вкусно, на зависть другим. И жизнь ей отвечала за это взаимностью.
Два месяца назад. Сезон в театре Сатиры закрыт. Она едет в Баден-Баден, где подлечивается не первый год, приводит себя в форму. Все-таки будет 88.
- Две восьмерки - серьезная цифра. - говорит она мне, когда я завернула к ней туда . Как и в прежние годы она компанию на отдыхе не меняет - приехала с подругой Галиной Волчек.
- Ну как вы время проводите? - спрашиваю. Она похудела сильно, кожа вся в складочках.
- Полтора часа говорим о болезнях. Потом полтора часа - про театр. Черти что творится теперь в театре.
Она рассказывает про старых русских артистов, которых еще застала. Память невероятная. Она строит планы: "Вернусь и тут же поеду в Болгарию. У меня там теперь двухкомнатная квартира, море рядом, приезжай". Неважное самочувствие ни сколько ее не смущает - движение есть жизнь.
Три недели назад. Поселок Внуково. Дача Аросевой.
Она не смогла поехать в Болгарию. Я навестила ее - лежит вторую неделю, не встает. Домработница Оля, которая не первый год помогает ей, говорит мне, что у Ольги Александровны " голова сильно кружится и адская слабость" , к тому же ничего не ест. Врач, которая пользует ее несколько лет, диагностирует - "старость, организм выработался".
Совсем немощная, на себя непохожая лежит она в комнатке со свежим ремонтом - очередная телепрограмма про ремонт отменно здесь поработала.
- Ну, нравится тебе?- Спрашивает она, - видишь, окна новые, лепнина на потолке. Я обожаю ремонт.
Она - строитель. Всего - дачи, бани, но главное - своей судьбы. Ни разу за много лет, что я знаю ее, она не пожаловалась на жизнь, одиночество. Для нее такого понятия просто не существует. "Что значит одна? А мне самой с собой интересно" - и это не поза, не спасательный зонтик - она просто такая. Сильная. Самостоятельная. Витальная. Такой сделали ее родители и Господь Бог.
Она очень любит своего отца - дипломата первого чичеринского призыва. Его расстреляли в 37- ом, как врага народа, как многих невинных, что верой и с чистыми помыслами служили молодой Советской власти. Революция жадно пожирала своих детей. Ольга не отреклась от отца, как требовали от нее на комсомольском собрании в школе - студии МХТ и предпочла остаться дочерью врага народа. А сестра ее, Елена, оказалась слабее духом и публично отказалась, за что Ольга сестру избила - не предавай! Сама не предавала. В горе и безвыходной ситуации нечеловеческого выбора формировался и закалялся ее характер.
Слаба, но ум ясный. Я думаю, что вряд ли откроет сезон. А у нее и тени сомнения нет - поправлюсь, встану, пойду в театр. Время от времени я ей звоню: "Да так же, Маришка, лежу", - говорит она. Удивительно, но по телефону у нее высокий и совсем не старческий голос. Встать не может, не ест, каждый день к ней приезжают врачи из дорогой поликлиники, к которой ее прикрепил экс-губернатор Подмосковья Борис Громов. И хоть это смогли сделать для артистки.
Если я скажу "великая" - это будет неправда, убогая пошлость, которую так любят слушать многие. Чтобы при жизни записали в великие, гениальные... Не понимаю, как такое про себя можно слушать на творческих вечерах или в телепередачах? Так говорят только про покойников - им все равно, они не покраснеют . Так вот Ольга Александровна была НАСТОЯЩЕЙ и никакой другой. А значит, истинной.
Я видела, как затихал огромный зал Театра сатиры, когда она играла свою коронную роль - Памеллу - в спектакле "Как пришить старушку". И как взрывался он в финале, наивно и по-детски принимая эту простую историю про неунывающую старушку. Ольга Александровна рассказывала мне, что когда худсовет, состоящий из коллег-артистов раскритиковал "Старушку", назвал низкопробной, она в костюмерной одна плакала, зарывшись лицом в чьи-то старые платья. Это она плакала?
Неделю назад. Она попала-таки в клинику в Красногорске. Ей делают переливание крови. Я звоню ей — голос тот же, молодой, не тронутый старческими трещинами, но говорит, что адски болит голова. Это последние слова, которые я от нее услышала.
Звоню директору Театра сатиры - Мамед Агаев был другом, помогал ей. Он навестил ее в пятницу - она уже дышала через кислородную подушку.
- Представляешь, она мне сказала, что чувствует себя лучше и через неделю точно намерена прийти в театр. Она не могла без работы жить. В воскресение я ей позвонил в три часа дня. Она засыпала и попросила позвонить утром. В шесть вечера позвонили мне из больницы и сказали — всё, умерла. Как теперь быть? Как жить?
Москва прощалась с Аросевой
Прощание с Ольгой Аросевой пройдет в родном театре Сатиры. Актрису похоронят на Головинском кладбище, где лежит ее мама
Ольга Аросева. Сильная, мудрая, парадоксальная
