Справка «МК»
Максим Заусалин родился в 1978 году в Тульской области. После обучения в Орле приехал в Москву, где играл во МТЮЗе, в театральной компании Ирины Апексимовой, пока не стал артистом театра Марка Розовского. Лично я впервые познакомился с ним пять лет назад в Сеуле: театр «У Никитских ворот» возил туда «Бедную Лизу» на фестиваль мюзиклов. Отметил про себя: «думающий невыпендрежный артист»; и вот он играет уже в 11 спектаклях у Розовского, последний из которых — трехчасовой «Гамлет» (заглавная роль), благосклонно встреченный критикой. Как сказал сам худрук, Заусалин — наша находка №1. Параллельно Заусалин покоряет «мюзикальный» Олимп: вводился то в «Любовь и шпионаж» (с Долиной и Харатьяном), то теперь ведет вместе с Леонидовым и Кортневым блистательных «Растратчиков» в Театре мюзикла Швыдкого (занят там, кстати, во всех спектаклях).
* * *
— Максим, как-то вы сказали, что в Москве — а окончили вы Институт искусств в Орле, откуда и приехали, — вроде бы всё получается, но... через преодоление. Упирается Москва?
— Что ж, преодоление — это самый верный путь артиста. Москва не то что упирается. Она не благоволит; здесь всё через узкий проход, через узкую калитку. Не получается прокатиться по прямой хоть несколько километров пути. Всё впритирочку, как в метро в час пик.
— А если чуть-чуть оступиться?
— Да ну что вы, нельзя, не расслабишься. Дорожный столбик вправо-влево не сдвинешь...
— А почему? Время такое буйное?
— Ну конечно. Теперь это данность, что творческий человек должен уметь зарабатывать, бегая по нескольким работам. Отсюда внутренняя толчея, неудовлетворенность, разброс и шатания вправо и влево... Ведь ты кормилец, ты мужчина, плюс должен расти творчески, не накидываться на всё подряд, как на объедки или подачки судьбы, а в этом безумстве храбрых все-таки выбирать для себя нечто важное.
— То есть просто талантливым быть нельзя?
— Нет, важен внутренний стержень. Отстраненность от быта... Если Москва — твой город, ты сидишь спокойно и не рыпаешься, не стремишься заработать на съемную квартиру или что-то в этом роде. Я знаю артистов-москвичей — им немного проще, творческий выбор для них главный.
— А для вас первостепенно выживание?
— У меня, естественно, иная ситуация. Тылов нет. Всё зависит только от меня. Иным актерам не нужны никакие блага, они, наверное, куда более художники. А вообще — каждому своё. Стараемся себе потихонечку...
— Гамлет в театре Марка Розовского был для вас подарком с неба?
— Да не принял я Гамлета как нечто глобальное, обрушившееся этаким подарком. Принял как должное. Говорю без высокомерия. Был к нему, скажем так, готов. Вырос до него, плавно творчески дошел. И не считаю эту роль прямо какой-то такой... ну какой все привыкли ее считать.
— Ее привыкли считать веховой.
— Вот-вот.
— Но, по-моему, в Англии Шекспир играется с детского сада, для них это как в куклы...
— Несомненно, эта роль хороша — прекрасная, глобальная, большая, мужская. Много эпитетов разных. Она рваная, она глубокая. Шекспир, туда-сюда... Да, это всё есть в ней. Но это не Эверест. Ролей аналогичных и даже более высоких, более сложных — тьма. Взять образы Достоевского... Во-первых, всё зависит от режиссера. Ты можешь играть и «Три поросенка», если режиссер их классно поставит. Это я, конечно, утрирую, но вектор верный... Гамлет для меня — некая ступень. Важная, но не последняя. А какие вопросы он ставит... Да всё те же, как и полтысячелетия назад.
— Какой главный вопрос вы сформулировали бы от себя, обращаясь к современности?
— Мой вопрос? Если одним словом, то «как?». Путей всяких много, но какой из них верный — вопрос. А верный тот, который не сломает тебя как Человека Нравственного... Потому что сейчас, увы, очень много подмен моральных, этических, духовных. Поди продерись сквозь весь этот обман. И вот как всем этим соблазнам не поддаться, как остаться собой? Как прийти к тому, что сердце твоё просит?
— И ответа нет?
— Ответ в самом поиске. Дорога даст ответ.
— Дорога? А вам не кажется, что культура русская сегодня в пробке на МКАД стоит?
— В пробке? Не знаю. Я могу только отвечать за театр или кино, к которым имею какое-то отношение. Есть внутренний раздрай. Есть проблемы творческого выражения актеров и режиссеров, которые всё тянутся к свежей волне, а волна-то несвежая, совсем несвежая, и не надо бы в нее прыгать... Но тупика не будет в любом случае. Искусство-то живое. А русское — тем более.
— То есть куда-нибудь волна эта да выплеснется.
— Да-да. За искусство в глобальном смысле не беспокойтесь. Надо беспокоиться за себя — чтоб не забрести в дебри невежества или поверхностного отношения. Ведь мы призваны подводить зрителя к катарсису, тянуть публику из обыденной жизни куда-то выше, выше, открывать людям глаза, приоткрывать сердца. Гореть, понимаете? Давать свет. И если этим руководствоваться, поверьте, всё будет хорошо. А что до каких-то административных пертурбаций... Сложно всё это. Вон в Москве театров море. Перебор. А качество... А ведь качество — главная составляющая, учитывая какие деньги люди сейчас платят за билеты.
— Многие считают, что звания народного и заслуженного артиста себя уже изжили. Об этом хорошо сказал Максим Суханов в одном интервью.
— Да, всё это нелепые ярлыки, пережившие себя. Может быть, в советские времена, когда все это придумалось, оно и имело серьезный вес, люди ответственней ко всему подходили — хотя, я думаю, и тогда было полно далеко не народных и не заслуженных, но имевших звания. А сейчас какие-то мелкие привилегии... Причем правила получения этих званий год от года меняются; вот как, например, можно давать только за выслугу лет? Да и глупо это — работать ради звания. Работать надо честно. Гореть на сцене. А какой на тебе ярлык, не имеет значения.
— Другое дело — премии...
— Тоже вещь условная, но любой артист не прочь получить материальное вознаграждение за свой труд. И это нормально. Кстати, актерская профессия — одна из немногих профессий, защищенных от коррупционных рисков. Ибо актеру по определению нельзя дать взятку. Его можно купить, но это условие игры: артист продает свой талант и своё время за фиксированную цену. А левых денег здесь нет.
* * *
— Вы теперь в двух театрах: у Розовского и у Швыдкого. Розовский — понятно, как альма-матер. А чем цепляет новый Театр мюзикла?
— Театр Швыдкого цепляет буквально всем. Я там в трех спектаклях занят, основной из которых — «Растратчики». Кстати, впереди постановка «Золушки», уже приходил режиссер Астрахан, поглядывал на нас, вызревают у него какие-то планы, прикидки. Мы даже первичный кастинг проходили. Но пока ничего конкретного. Впрочем, Михаил Ефимович говорил, что основным костяком «Золушки» станет уже действующая труппа, а там уж как Астрахан решит. Но всё, что происходит в ТМ, мне по душе... Это и огромный живой оркестр, и желание Швыдкого каждому таланту дать максимум работы — это вообще его кредо. Вот я выхожу там на сцену, и со мной рядом нет халявщиков — все работают. Все отдаются, все горят. Это прекрасно.
— Вы еще скажите, что роль растратчика-бухгалтера равнозначна Гамлету...
— Что ж, она не менее весома, чем Гамлет.
— Я сидел в зале: зрители пришли, думали, будет Максим Леонидов, а там вы... Сначала — недоуменные переглядки, в финале — крутая овация и куча новых поклонниц. Не трудно играть «в очередь»?
— Помню, что «игра в очередь со звездой» у меня началась давно — еще с мюзикла «Любовь и шпионаж»...
— ...где играли с Харатьяном в Театре киноактера.
— Правильно. Это был первый подобный опыт, когда ты на скамейке запасных и ждешь от судьбы подачки. Очень переживал: роль-то моя, но играю мало, не выплескиваюсь. Прямо локти себе кусал. И до добра это, короче говоря, не довело.
— А с Леонидовым теперь?
— Это уж иная история. Во-первых, я успокоился. Подумал: зачем мне все эти мелкие переживания? Глупо. Я всегда возьму своё. Мне не надо разевать роток на чужой корешок — сколько надо, столько и дастся. Плещись, твоя волна. Вот с Леонидовым и лабаем, так сказать, пополам. И он молодец, что не оставляет свое детище. Я перед ним преклоняюсь как перед старшим коллегой. А он до сих пор наставляет, помогает. Недавно сам пришел в качестве зрителя и друзей привел. Слышал потом их комплименты, советы... Для меня это всё в копилочку. Ведь мы по-настоящему живем в этом спектакле, там дают выразиться творчески.
— Вам близки образы сильных личностей. Вот как этот отставной штабс-капитан — бухгалтер Филипп Степанович.
— Он, конечно, мощный мужичок, но играть «одностороннюю краску» было бы скучно. Интересно найти его слабиночки, его откаты. Не всегда ж он напористый танк, с шашкой наголо и давай тащить на себя всё одеяло сюжета... бывает и немножко растерянным, слабым. Так что эта роль — одна из самых радужных в смысле наполнения разных красок...
— Кстати, у Швыдкого нет постоянной труппы. Как вы относитесь к введению тотальной контрактной системы? Чтоб никто не сидел в театре вечно?
— Я за, я совершенно не против. Мне кажется, это будет держать тебя в тонусе, потому что многие любят положить ноги на спинку стула и лежать себе спокойно. Но тут тоже надо грань соблюсти. Актер не должен чувствовать себя в подвешенном состоянии и ходить под дамокловым мечом, занесенным над ним. В этом тоже удовольствия нет.
— Вопрос о цензуре и самоцензуре в театре: хочется чего-то такого, ругнуться, раздеться, повиснуть на кресте...
— Это вопрос прежде всего о смысле. Зачем я всё это делаю? И тут, говоря об экстремальных проявлениях на сцене, надо стараться, чтоб тебя не заносило на поворотах. Потому что мы, как люди, имеющие публичную профессию, ответственны за сердца зрителей, ответственны за то, что мы несем. Ведь не каждый театрал такой «продвинутый», не каждый понимает, что здесь ему покажут «условность». Многие идут в театр с открытыми глазами и душами, в них проникает всё насквозь, психологически сшибая с катушек. Это касается в особенной мере людей незрелых, подростков. Они еще не фильтруют, опираясь на жизненный опыт, что надо подпускать к сердцу, а что нет. Опытный скажет: этот спектакль не мой, до свидания. А человек заблудший еще больше сломается.
— Но самовыражение...
— Всех нас, бывает, заносит в поисках самовыражения. Матерщина и богохульство со сцены — это проблемы каждого из нас персонально. Я, Заусалин Максим, должен прежде всего понимать, что именно я делаю и насколько это честно для меня. Чтоб я не сломал и не разочаровал нутро зрителя, а, наоборот, укрепил бы его. Вот это проблема. Надо подвергать цензуре прежде всего самого себя. А что до цензуры внешней... Она всегда была, есть и будет в той или иной степени, по крайней мере в нашей стране. Вот как-то так.
