Прошло уже 18 лет, как ушел из жизни Георгий Иванович Бурков, но его по-прежнему помнят и любят. Как будто он с нами, как будто играет до сих пор. Все его так называемые маленькие роли незабываемы. В комедии Эльдара Рязанова “Служебный роман” он просто вошел в кабинет на минуточку, почти не говоря ни слова, а какой образ успел вылепить! А “Гараж”? “Я за него Родину продал!” Не забывается такое никогда…
Его не стало в 57…
Сегодня о Георгии Ивановиче вспоминает любимая дочь Маша, актриса Драматического театра им. К. С. Станиславского.
— Маша, какие у вас самые первые воспоминания о папе?
— Для меня папа и мама всегда вместе, потому что мы так и жили маленькой своей планетой. Папа — моя первая любовь. Я же хотела выйти за него замуж и говорила ему это, что его ужасно смущало. Очень хотела походить на него. Хотела, чтобы такой же кадык был, нос. Папа был для меня прежде всего другом. Когда в саду или школе ко мне подходили: “Что, твой папа артист?” — я просто от этого теряла сознание. Ну какая разница, зачем про это спрашивать, это же мой папа!
— Вас родители с пеленок тащили на свои спектакли?
— Нет, я не дитя закулисья. Хотя иногда мама брала меня с собой, сажала на гримировальный столик. Но сама-то я всегда была очень скромной и зажатой. Потом я много раз ходила на спектакль “Маленький принц”, где папа играл Лиса, а мама — Маленького принца. И каждый раз я плакала. А в спектакле “Иван и Мадонна” папа выходил на край сцены и произносил монолог так, что все плакали, даже режиссер Морозов. Мама его жалела: “Жор, может, не будешь так выкладываться…” Но потом сразу испугалась, что это сказала. Когда папа вечером приходил после спектакля, от него пахло кулисами, клеем, которым ему приклеивали усы и бороду. Этот запах стал для меня родным.
— А папа приходил после спектакля выжатый как лимон? Или вы уже спали и не помните этого?
— Да нет, не спала, я “сова” с детства. Я его ждала, он приходил и всегда, даже при нашей бедности, дарил мне конфету, шоколадку. Папа заходил в мою комнату, и мы щекотались, возились или он сказку страшную на ночь рассказывал. Я ему еще свои рисунки показывала, каляки-маляки, а он очень их хвалил, поощряя мое творчество.
“Я посмотрела, а у него голова пробита!”
— Говорят, Георгий Иванович был человеком очень семейным. Значит, шумных компаний не любил?
— Конечно, его всегда тянуло к дому, к семье. Он приходил — и сразу к маме: “Танюрочка моя любимая…” После папиной смерти я залезла в его дневники и увидела запись: “Ну что бы я делал без моей Танюрочки?!” Я видела, какие у них отношения с мамой, поэтому мне было очень трудно построить свою личную жизнь. Я и замуж-то поэтому не хотела выходить.
— Идеал был рядом.
— Абсолютно так. Но когда папа был на съемках, то все — осветители, помощники — окружали его. Он создавал удивительную атмосферу, иногда даже привирал что-то про себя, а все с удовольствием слушали.
— А дома он замыкался в себе?
— Когда папа работал в комнате, в кабинете, мы все знали: папа пишет, и ходили тихо. А писал он все время в стол, для себя. Это были наблюдения, философские рассуждения и планы, планы… Он все себе расписал до 2005 года, был одержим своими идеями.
— Какой он был дома?
— Если бы не знали, никто бы не сказал, что он артист. Моя бабушка, его мама, все время причитала: “Ну что же ты, Жорка, штаны носишь какие-то простые, джинсы?..” Она себе представляла артиста в парусиновых штанах, в шляпе. Он был очень простым человеком, и эта простота многими воспринималась как упрощенность. Но те, кто с ним сталкивался близко по работе, просто открывали его для себя заново, восхищались им. Будучи не принятым ни в один театральный институт, он разработал свою схему образования. Дома был человеком очень веселым и не переносил на нас свое плохое настроение. Но очень много переживал по самым разным поводам.
— Это была творческая неудовлетворенность?
— Не только. Многие говорили ему: “Эх, Жорка, мне бы твою органику!” Ему обидно было это слышать, потому что за такой органикой был мощнейший, тяжелейший труд, работа духа. А люди думали, что ему просто повезло, и эта естественность Богом ему дана, как собаке или кошке. Конечно, он очень хотел играть большие роли, но они ему редко доставались, и тогда он выходил и делал все, что ему предлагали. Библиотека у папы была огромная — история театра, классика, философы, драматургия… Папа в доме — это бытовая катастрофа была; кроме яичницы и кофе, он ничего не умел себе готовить. Папа с гвоздем — это просто кошмар!
— Ну философ, что же вы хотели.
— Однажды во дворе к нему подошли из ЖЭКа и указали на нашу машину: “Георгий Иванович, это ваша?” — “Да”. — “Вы можете ее отогнать?” И папа на машину: “Кыш-кыш-кыш!” В этом он весь. А по своему мировоззрению он был человеком мира. Хотя кто-то наклеил ему ярлык, будто он антисемит. Папа очень страдал от этого. Помню, какие-то “комсомольцы”, малопонятные кабинетные люди, пообещав воплотить его идеи, позвали отца к себе на квартиру, и он поехал. И вот уже вечер поздний, ночь, а его все нет. Такого, чтобы он дома не ночевал, не было никогда. Мы не спим, беспокоимся, я на каждый звук машины бегу к окну. И вдруг в час ночи — звонок в дверь: стоит отец. Первое впечатление, будто он пьяный. Его действительно немного шатало. Я без всяких выяснений: “Пап, заходи”. А он мне: “Посмотри, у меня там голова…” Я посмотрела, а у него голова пробита! Потом выяснилось, что на той квартире собрались товарищи а-ля общество “Память” и стали дониматься: “Вы по какую сторону баррикад?” Он их послал, а они: “Пока не ответишь, отсюда не выйдешь”. И его толкнул какой-то бугай, он головой об косяк… Потом какая-то женщина спасла, до такси проводила.
“Молодежь за ним табунами ходила”
— Георгия Ивановича все любили или у него были завистники?
— Я знаю только тех, кто его любил. Молодежь мхатовская за ним табунами ходила. Еще ветераны войны его очень любили после того, как он сыграл генерала Панфилова в спектакле Шиловского. Но когда он лежал в реанимации в кардиологии в Мясниковском институте, никто из доронинского МХАТа, где он тогда играл, не то что не пришел — даже не позвонил.
— А почему Ефремов при разделении МХАТа его к себе не взял?
— У папы с Ефремовым были хорошие отношения. Но потом он ушел. Поначалу не к Дорониной, а в Театр им. Пушкина. А уже потом возникла Доронина.
— Из-за чего Георгий Иванович первый раз попал в реанимацию?
— Это последствия курения. У него закупорка сосудов произошла. Папа часто ходил пошатываясь. Помню, пришла врач из районной поликлиники, увидела папу, воскликнула: “Да вам срочно в больницу нужно ложиться!” А он никому никогда ничего не говорил, не жаловался.
— Говорят, что, когда во время болезни Буркова доронинский театр уехал на гастроли в Киев, Татьяна Васильевна была недовольна его отсутствием.
— Да он же после инфаркта лежал, а они в Киев уехали! Там играли “Старую актрису на роль жены Достоевского” Радзинского. Вместо папы на скорую руку ввели Аристарха Ливанова, и, конечно, зал принял плохо, не так, как хотелось бы. Надо было спасать ситуацию — Татьяна Васильевна вышла к микрофону и сказала зрителям: “Спасибо, что вы пришли. У нас произошел срочный ввод: замечательный актер Аристарх Ливанов ввелся за короткий срок и приехал к вам. А Бурков, видимо, испугался радиации”. И вот тогда раздались бурные аплодисменты…
— У Георгия Ивановича были друзья?
— Да практически не было. Дружба — редкая штука. Но был один человек у папы, очень близкий, — Василий Макарович Шукшин. Хотя Шукшин — сложный человек, к себе никого не подпускал. А с папой они ночами сидели, пили кофе, курили, говорили обо всем. И на съемках не могли друг от друга оторваться. Василий Макарович умер на съемочной площадке фильма “Они сражались за Родину”. Папа утром открыл дверь в его каюту и увидел, что Шукшин лежит в какой-то неестественной позе. Он вышел, увидел Губенко и сказал: “Пойди посмотри, что с Васей”. Вот так это случилось.
“А мы вашего мужа в винном магазине видели!”
— Маша, когда вы выросли, папа остался для вас другом?
— Удивительно, но когда я училась в школе, он вообще не интересовался, как я учусь. Даже дневник ни разу не проверял. Слово “школа” просто не произносилось. После школы я поступала во все театральные училища и в первый год везде провалилась. На второй год я пошла в Щуку и Школу-студию МХАТ — и выбрала МХАТ. Папа на меня не давил никогда. Только вот когда видел, что я мало читаю, говорил: “Ну, Машка, ты серая, читай”. Он мне многое прощал. Я же была вся в папу, поэтому по отношению к нему могла очень обидно сострить. Но он никогда не обижался.
Хотя при мне вещи называл своими именами, даже материться мог. В общем, по-взрослому. При этом, когда спрашивают, что такое интеллигентный человек, я сразу же вспоминаю отца. Он никогда не был интриганом, очень переживал, когда ему завидовали. Причем завидовали не только коллеги, но даже соседи по дому. Могли подойти к маме и сказать: “А мы вашего мужа в винном магазине видели”. Но больше всех за папу переживала бабушка, мама его.
— А вы все вместе жили?
— Да, бабушка жила с нами. А дедушка умер в Перми, когда к нам переезжать собирался. Папа уехал его хоронить и мне ничего не сказал. Деда я называла “папа Ваня”, так что, получается, у меня два папы было. И бабушку, папину маму, звала “мама Маруся”, так что и мам у меня было две. Мама про смерть деда мне тоже ничего не сказала. И только когда мы потом через некоторое время пошли в театр, она подошла ко мне: “Машенька, извини, я тебе ничего не говорила, но могут ведь спросить… Папа Ваня умер”.
— Своего внука, вашего сына Георгия, он так и не увидел…
— Да, Георгий родился в 92-м, через два года после смерти папы. Он очень хотел, чтобы у меня был ребенок. Когда я впервые забеременела, то первый человек, которому я об этом сказала, был папа. Но, к сожалению, у меня случился выкидыш. Папа, когда узнал об этом, как-то особенно меня жалел, подкармливал.
— Какими у Георгия Ивановича были отношения с вашей мамой?
— Добрыми и очень смешными. Помню, мы отмечали год Петуха, то есть папин год. Мама всегда очень следила за гороскопами, знала, кто как должен быть одет. И вот уже скоро куранты должны бить — мама смотрит на папу: “Жор, ну что же ты все в джинсах ходишь, иди переоденься, надень что-нибудь яркое”. Он вышел в другую комнату, и вот уже куранты бить начинают, мама кричит: “Жора, ты где?!”, и наконец под бой курантов входит отец… в ярко-малиновых кальсонах, а на шее повязан мохеровый шарф. Мы когда увидели… Но иначе быть не могло. Папа всегда был как праздник.
— Папа много зарабатывал?
— Нет, конечно. Но очень любил приносить деньги в дом. Придет и раскинет зарплату на диване — точно как его прапрапрадед.
— А кто был прапрапрадед?
— Бабушка рассказывала, он купцом был.
— Георгий Иванович любил домой гостей звать?
— Нет. Но помню, Ефремов приходил пьесу обсуждать. Бабушка сразу суетилась: “Олег Николаевич, я для вас пельмешки сделала!”
“И тут подходят два уголовника”
— В “Иронии судьбы, или С легким паром!” Георгий Иванович говорил, что никогда не пьянеет. Это действительно так?
— В той сцене в бане поначалу все напились. Кроме папы, который единственный не пил. Рязанов, когда узнал, ух как на них орал — один мат стоял: “Тра-та-та, или работать, или пьянствовать!” Все перепугались и парламентером на переговоры с Рязановым отца послали. Он подходит: “Эльдар Александрович, хотите я дыхну?” “Да что ты-то, — заорал Рязанов, — они-то пьяные!” Потом эту сцену пересняли уже на трезвую голову.
— Но Рязанов все-таки придумал главную роль для Георгия Ивановича.
— Эльдар Александрович под него делал роль предводителя нищих в “Небесах обетованных”, но не успел. Потом эту роль сыграл Гафт.
— Наверное, после того, как Георгий Иванович сыграл Губошлепа в “Калине красной”, все на него пальцем показывали?
— Как-то они с мамой были на гастролях в провинциальном городе. Поехали на автобусе. Вдруг подходят два уголовника, встали над папой: “Ты что, своих не узнаешь?..” Ну, папа с мамой на первой же остановке и побежали. А еще он шел, к нему подходят какие-то люди и действительно пальцем тычут: “Вот он идет, который Шукшина убил”.
— Простите, Маша. С Георгием Ивановичем случилось несчастье после того, как он упал с дивана, доставая книгу?
— Да, так и случилось. В диагнозе это называлось “перелом тазобедренной кости”. Его отвезли в больницу, а там ситуация ухудшилась — тромб.
— Говорят, что на похороны Георгия Ивановича пришло мало его коллег-актеров.
— Это не совсем так. Уже через полчаса после смерти папы у нас в доме были Николай Губенко и Жанна Болотова. На похороны пришли все, кто был тогда в Москве и до кого дошла эта весть. Ведь было лето, все в отпусках, и никто о смерти не знал. Это сейчас сразу же будет программа Андрея Малахова, а тогда… Помню, где-то на сороковой день после смерти папы позвонила девушка, ассистентка режиссера: “Можно Георгия Ивановича?” И таких звонков было очень много.
— Ваш сын Жора напоминает вам отца?
— Очень. Вы знаете, в Жорике я вырастила себе друга.
