Она идет по жизни, смеясь. В прямом смысле слова. Она всегда улыбается. За кулисами сборных концертов часто можно услышать ее заливистый смех. Она легкая. Она счастливая жена музыканта, мать музыканта, она бабушка, которая не любит, когда ее зовут по отчеству. Елена Преснякова рассказала “МК”, как прожить с гением 40 лет, вырастить сына и ни разу не увидеть, как он плачет, а также чему она научила своего внука Никиту.
— Елена, начнем с главного. Вы с Владимиром Петровичем живете больше 40 лет…
— 41 год в этом году.
— Как удалось?
— Пережить? Трудно сказать. В первое время помогли родители. Были всякие стычки, знаешь, как бывает, пока характеры притираются. Тем более я человек по жизни независимый и в семье такая же. Нас было четверо, я самая младшая, причем со старшей сестрой у меня огромная разница. Я родилась, когда папа уже пришел с войны. Мама долго думала — рожать ли четвертого ребенка. Родила. Меня все очень любили. Так что я росла в любви, но очень независимая. Вообще, у моих братьев, старшего и среднего, по одному браку, понимаешь? И у Петровича, у всех родственников — по одному. То есть раз поженились — и на всю жизнь. Даже не было разговора о том, что можно разойтись. Раньше было такое серьезное отношение к браку, как… вот ты идешь в школу и учишься там до десятого класса, так же и с браками. Вышла замуж — значит, все, живи. Помню, обижусь на Петровича, Вовку схвачу и к маме.
Автобусы не ходят — в Свердловске и свет частенько на ночь отключали, ночь-полночь. Прихожу, она мне дверь открывает, Вовку отберет у меня и говорит: “А ты возвращайся”. И шла я домой. Решать вопросы. Возвращалась, и приходилось мириться, конечно. Петровичу легче было. Он отходчивый. Вспылит, скажет что-то обидное, а через пять минут приходит и говорит: “Ну что ты дуешься, я же тебя люблю. А ты меня любишь?”.
— Недостаточно просто сказать “я тебя люблю”. Все просят доказательств.
— Мне кажется, что цена этих слов сама по себе высока. Просто об этом сейчас меньше говорят. Тогда была еще какая-то наша та система — всегда все хорошо. Хотя все было — и хулиганство, и преступления, но об этом не говорили. А сейчас только и делают, что говорят о плохом. А о хорошем, даже о любви, молчат. С другой стороны, я смотрю на Вову с Наташей. Нормально они общаются и слова хорошие друг другу говорят.
— Вам было достаточно того, что Владимир Петрович приходил и говорил — люблю тебя? Вы все прощали?
— Ну, как тебе сказать… У меня характер такой легкий. Мне все время казалось, что всякие ссоры — это несерьезно. Теперь, прожив жизнь, я могу это анализировать. Теперь я понимаю, что именно то, что это несерьезное отношение и стало, как ты говоришь, секретом долголетия. Хотя по молодости мы оба были очень ревнивые.
— Соблазнов кругом было много?
— Ну не так много, как сейчас у молодых. Раньше не было дискотек, танцы один раз в неделю по воскресеньям в каком-нибудь парке. А потом я же прямо после школы пошла в филармонию работать, к Петровичу. Сейчас вспоминаю, прямо смешно. Я пришла и говорю — ой, я тут петь не буду, здесь одни старики! Я вообще по жизни легко иду, не то чтоб порхаю, просто я очень открыта, много общаюсь с людьми. Я вообще против всяких советов — люди такие разные...
— Как в вашей артистической семье решается вопрос быта?
— Петрович раньше ничего не делал. Я знала, и теперь на самом деле так считаю, — он гениальный музыкант. Он болен этой музыкой. Я его не трогала, даже когда психовала — как любой женщине, мне помощь-то нужна была. Ну попсихую, поругаюсь, внутри себя переживу — и все. При этом он никогда меня ничем не попрекал. Наберется у меня целая гора посуды, а он просто придет и скажет: “Лен, у нас чистой тарелочки нет?” Но в то же время мы сейчас бережнее друг к другу относимся, чем в молодости. Как говорится, не так много осталось жить. Ну что ты на меня так смотришь? Я понимаю, как это звучит, Вовка мне тоже говорит: мама, что ты говоришь такое?! Но это же реальность. Поэтому каждый день жизни на счету, и какие уже могут быть бытовые ссоры?!
— Владимир Владимирович — маменькин сынок?
— Он разный. Когда он родился, все говорили, что похож на Петровича. Потом он вырос и стал очень подвижным. И все говорили — это копия Лены. Сейчас повзрослел, и в нем появилась какая-то степенность. Жесты как у отца.
Недавно смотрю какую-то съемку, Вовка на сцене, меня прямо тряхануло — вот прямо Петрович один в один, только помоложе.
— А слушался-то он кого?
— Ну, не знаю. Вот я, например, как реагировала? Петрович мне: “Ну что ты поешь, Лена? Не можешь взять эту высокую ноточку — встань на табуреточку”. Я комплексовала и запиралась, меня клинило. Меня надо хвалить. А Петрович всех хвалил, кроме своих. А Вовка наоборот. Подростком он сидел, подбирал что-то на фортепиано, сочинял, пел своим высоким голосом. Петрович лежал, читал газеты и в какой-то момент не выдерживал: “Что ты там мяукаешь?!” А Вовке как об стенку горох. Он даже не обижался. Я в жизни, кстати, не слышала, как он плакал. Помню, маленьким совсем был, поругают его за что-нибудь, а он стоит — кулачки сжаты, ползунки, из которых он вырос, отрезаны, висят, в глазах слезы, но не плакал.
— Но со временем папа принял способности сына?
— Папа принял очень хитро, когда Вовка вырос и талант стал явно виден. На какой-то репетиции Вова сел за барабаны и начал ритмично так бить. Смотрю, Петрович прислушался, подошел, взял вторую палочку и стал немножко сбивать Вовку, а сын ровненько продолжал. Потом Вовка спел эти песни для “Выше радуги”. У нас было много знакомых, но Петрович такой человек, что Вовке не помогал. Юрий Чернавский (композитор фильма “Выше радуги”. — С.Д.) попросил Петровича: “Пусть Вовка запишет песни, а то у меня режиссер материал требует прослушать”. Он записал все с ходу на несколько голосов. Чернавский перезвонил и сказал: “Знаешь, Петрович, мне даже ничего не надо переписывать”. Вовка сам записался на брейк-данс, сам занимался музыкой. Нас только перед фактом ставил. Помню, как мы впервые увидели его на сцене. Приезжаем в “Россию”, а там танцевальная команда выступает, и наш в центре, и придраться не к чему — все так классно. Помню, меня тогда просто накрыла гордость — все кричат, хлопают.
— А сын никогда вас не упрекал в недостатке родительского внимания?
— Ему, конечно, не очень нравилось оставаться с бабушкой. Я приезжала, он радостно кричал: “Ой, мама приехала, сейчас наденет на меня модные штанишки”. А я сама шила из джинсов Петровича. И из поездок я никогда не приезжала с пустыми руками. У нас такая традиция сложилась. Я, конечно, чувствовала свою вину, что оставляю сына на бабушку.
Мою старшую сестру, у которой не было детей, Вовка одно время называл мамой. Я не ревновала. Слава богу, у меня золотая мама. Мы его отдали в ясли на пятидневку. Так мама мне на гастроли позвонила: “Лен, я его забрала, я что, ирод, что ли, маленького ребенка бросать!”
— Вы наказывали сына, ругали? За что?
— Ему попадало сильно. Он такой активный был, подвижный очень, все время под ногами бегал. Все разговаривают — и ему надо послушать, поддержать разговор. Хотя мама всегда его жалела. “Лен, — говорила она мне, — только подзатыльники не давай, найди полотенчико мягонькое”. Зато он чистюлей был, очень аккуратным ребенком. За собой убирал сам.
— Как папа?
— Совсем не как папа. За папой ходила я. А Вовка самостоятельный был — приходилось. Потом наступило время, когда ему уже понравилось оставаться одному. Сначала мы жили 9 человек в хрущевке. Вовка был девятым. Ему негде было спать. Его кроваткой была детская ванночка. Потом нам дали двадцатиметровую комнату. Такое было счастье, такой шик! Так вот, когда мы переехали, все друзья Вовкины жили у нас. Гера, с которым он дружит до сих пор и который играет на клавишах в его коллективе… Да много кто. Мы приезжали, а в доме все чистенько, все нормально.
— Лена, а вы прочувствовали этот момент, который бывает в жизни женщины с одним ребенком, — когда надо отпускать его во взрослую жизнь?
— Знаешь, чтобы вот так отпустить, надо держать, а чтобы держать, надо, наверное, родить поздно. Бывают, конечно, молодые мамы-клуши. Но не я. Вовка со мной не очень делился. Все-таки парень. Помню, как Петрович вскользь заметил: “Ой, наш-то уже боец”. А я там белье какое-то стираю. Уже в Москве жили, в общежитии. Я спокойно отреагировала. А когда Петрович ушел, я закрыла дверь, села на ванну и заплакала — так жалко было, что он вырос. Я даже не могу это объяснить.
— А когда папой стал, какие были ощущения?
— Они очень ждали Никиту, он долгожданный ребенок. Тут уж мы с Петровичем все взяли в свои руки. Кристина — человечек очень заботливый, она мать потрясающая. Но стеснительная слишком была. А я с радостью приняла роль бабушки, говорила ей: “Кристиночка, ты покорми и иди”. Я уже не так много работала.
— Лена, как вы отреагировали на то, что в жизни сына появилась дочь Пугачевой? Шок был?
— Конечно. Для меня Алла Борисовна — певица номер один. Я ей подражала. Пела, как она, даже платье себе сшила, как у нее, с рюшечками один в один. И вдруг Вова говорит: “Мы придем с Кристиной”. — “С какой Кристиной?” — “Да с дочкой Пугачевой”. Так спокойно сказал, тихо. У меня был шок: “Как?! У нас не убрано, надо накормить, напоить”. А Кристина потом рассказывала, что она боялась — как это она придет к Вове, у которого родители музыканты известные.
Я еще долго не могла называть Аллу Пугачеву по имени. Теперь я ее зову Алусик. А тогда все говорила — Алла Борисовна. Она уже меня ругала: “Лен, ну сколько можно Алла Борисовна, да Алла Борисовна!” А первый раз, когда Кристина осталась ночевать, мы с Петровичем к двери на цыпочках подошли, прислушались — телевизор работает, вроде все в порядке. “Когда разбудить-то?” — кричали мы в закрытые двери. Все было понятно уже, конечно, но мы не влезали. Крикнули — и скорее в свою комнату. А она мне в ответ: “Я сама встану”. И она вставала в 6 часов тихонечко, как мышка. Я тут же вскакивала, чтобы завтрак сделать, а она ничего не ела. А Алле мы сами позвонили, чтобы она не волновалась. Она же Кристину ни с кем не отпускала. Вова был первым человеком, которому Алла доверила дочь. Он ее с ходу уговорил. Хорошее было время.
— В личную жизнь сына, я так понимаю, вы никогда не вмешивались?
— Никогда. Хотя я всегда была на стороне Кристины, например, Вовка говорил: “Мама, она же не права”. А я ему: “Права, сынок, права”. Я же понимала, что девочка пришла в другую, в сущности, в чужую семью. Они же жили у нас какое-то время. Хорошо, кстати, жили, весело. Вовка был экстремалом и всюду с собой Кристинку водил. Она недавно в каком-то интервью вспоминала, как это было здорово... А теперь я все больше на расстоянии от сына. Приезжаю иногда.
— Да вы просто гениальная свекровь...
— Да прекрати, у меня все подружки такие же. Понимаешь, многие воспринимают меня как подругу, а не как свекровь.
Вот Лена (вторая жена Преснякова-младшего. — С.Д.) так воспринимала. Она как-то мне сказала: “Может, я в чем-то и не была права, когда приходила к тебе жаловаться, но я к тебе как к подруге относилась, с которой поделиться можно”.
— А сын делился? Жаловался?
— Никогда. “Вов, как дела?” — “Все супер!”. У него всегда все супер. (Смеется.) Уже когда совсем плохо стало, тогда было понятно. Когда Вовка с Ленкой развелись — ни с его, ни с ее стороны не последовало никаких публичных упреков. Они слухов не собирали. А вообще Вовка как мужчина — молодец.
— Насколько я знаю, вы общаетесь не только с Кристиной, матерью вашего внука, но и с Леной.
— Да, конечно. Мы постоянно с Петровичем бываем на ее показах, на ее дне рождения, мы поддерживаем нормальные отношения.
— Владимир Владимирович не против?
— Абсолютно. Я не делаю ничего, что может причинить боль сыну, Лене, Наташе. Я помню, как было тяжело Лене когда-то. Ведь у Вовы с Кристиной был общий ребенок. Они часто созванивались, что-то обсуждали, вспоминали. Лена, понятно, переживала. Но Вова всегда был тактичен.
— Вы так же хорошо, как с бывшими девушками, нашли общий язык и с Наташей Подольской?
— Да. Более того — я последнее время звоню ей чаще, чем сыну, потому что не знаю, занят ли Вовка. А она мне говорит: “Лена, Вова обижается, почему Петрович и мама ему не звонят”. (Смеется.)
— Никита ласковый внук?
— Никитусик-то? Для меня это золото, солнышко. Он на Вовку в этом смысле похож. Вовка со всеми бабушками во дворе здоровается: “Привет, бабулечки!”. На обратном пути мороженое им купит. И Никита такой же. Все зависит от родителей. Хотя, мне кажется, нельзя этому научиться — улыбаться людям. Я приезжаю в какой-то город, и люди мне говорят, что здесь был Вова, как они его любят, как он тепло к ним отнесся. Для меня это очень важно.
— Его наверняка спрашивали, какую бабушку он любит больше. Что он отвечал?
— Точно спрашивали. Уверена — он отвечал, что бабушки у него обе мировые, одна бабушка научила его рисовать, другая сальто делать. Он добрый мальчик. Как папа.
