Живет младший Тарковский во Флоренции, возглавляет Фонд имени Андрея Тарковского. Из Женевы он ездил в соседний городок, куда его пригласили на выставку, посвященную фильму отца «Сталкер». Мы разговаривали в кафе перед кинотеатром, где показывались русские фильмы. Андрей — красивый и, как показалось, немного печальный человек. Прекрасно говорит по-русски, но с едва уловимым акцентом. Свободно переходит на французский, когда к нему обращаются сотрудники фестиваля, проходящего во франкоязычной Женеве.
«Я решился снять картину по сценарию отца»
— В июне на Московском международном кинофестивале представлялся кинопроект «Светлый ветер» по роману Александра Беляева «Ариэль». Вы хотите снимать сценарий, написанный вашим отцом и Фридрихом Горенштейном? Это ваша инициатива или продюсера Дмитрия Клепацкого?
— Мы вместе пришли к этому. Сам я в Москву не приезжал. Наш проект приняли, но никаких конкретных результатов пока нет. Хотя у продюсера появились какие-то контакты, и, возможно, у нас что-то получится. Когда-то я рассказал Дмитрию всю эту историю, о том, что есть такой сценарий, который мне давно хотелось реализовать. Он идеей проникся, заинтересовался и начал действовать. И сейчас благодаря его стараниям все активно пошло.
— Со временем сценарий не утратил своей привлекательности?
— Наоборот, он очень актуален, поэтому меня и заинтересовал. Вовсе не потому, что это сценарий отца. Сейчас он даже более актуален, чем раньше.
— Почему Андрея Тарковского так заинтересовало произведение Беляева?
— Отец же всегда использовал научную фантастику в своем творчестве. Иносказание в те времена было единственным способом говорить о чем-то важном, обойти и обхитрить нашу советскую цензуру. Эти фильмы всегда были наполнены чем-то большим, превосходили уровень фантастики. И в произведении Беляева отец многое изменил. Осталась только идея, а сама история ушла далеко. Он писал сценарий с Фридрихом Горенштейном в 1976 году.
— А почему все-таки ему не удалось его поставить?
— Сценарий не приняли. Сначала отец писал его для другого режиссера, и предназначался он для казахской киностудии. Тогда многие сценарии писались для заработка и ставились на разных советских студиях. Вот и отец писал для того, чтобы заработать. Сценарий получился очень хорошим, и он сам захотел его поставить. Это было как раз между «Зеркалом» и «Сталкером». Но он был занят «Гамлетом», а потом уехал из России снимать «Ностальгию». Проект все время откладывался. И потом, он, конечно, другой, не совсем совпадающий с иными картинами Тарковского. Поэтому я и решился его поставить. Никогда бы не взялся за «Гофманиану». Это только отец мог бы снять эту картину, в ней много личностного. Думаю, что и в «Ариэле» не удастся сделать что-то совсем независимое, без личного влияния Тарковского на меня.
— Это будет англоязычный фильм?
— Да, англоязычный. Потому что это исторический фильм, действие происходит в конце XIX века в средиземноморской стране, в Италии или во Франции. Точно не в России, а в Южной Европе. Очень важен южный колорит. Пока же мы ищем финансирование, партнеров по копродукции. Без этого нельзя приступать к серьезной работе.
— В 2014 году в России будет издана книга «Запечатленное время» Андрея Тарковского? В 2008 году вы уже представляли у нас впервые вышедшие на русском языке «Дневники» отца, названные им «Мартирологом» — перечнем страданий. Пришлось ждать 20 лет, чтобы их прочитать. В нашей большой стране не нашлось средств на их издание. Спасибо итальянскому банкиру Антонио Фаллико, оплатившему наши «долги».
— У нас свое издательство в Италии, там мы и издавали «Мартиролог». Тираж был небольшим и разошелся в течение года. Будем его переиздавать. «Запечатленное время» тоже издадим небольшим тиражом. Это связано с нашими финансовыми возможностями.
— Какие еще намечаются проекты по Фонду Тарковского?
— В России самое интересное и нужное дело — открытие мемориального дома в деревне Мясное, где отец жил. Единственное место, где действительно остались его вещи, сохранился дух Тарковского. Он сам строил этот дом. Работал там над «Ностальгией». Это важное было для него место, он хотел там жить постоянно. Тарковский ведь не имел дома много лет. Фактически это первый его дом.
— Там кто-то сейчас живет?
— Нет-нет. Дом охраняется и принадлежит мне.
— С московским домом Тарковского на Щипке все время что-то происходит. Собственно, его уже нет, не уберегли, несмотря на все старания.
— Я не знаю всех подробностей, но были какие-то сложности со строительным проектом. У нас в России это бесконечная бюрократическая история. Надеюсь, что у нас что-то получится.
— А с Мариной Арсеньевной Тарковской, сестрой вашего отца, вы не разговаривали по этому поводу? Она ведь занимается домом на Щипке.
— Я занимаюсь именно Мясным. Если меня попросят каким-то образом поучаствовать в возрождении музея на Щипке, я, конечно, готов. Там, к сожалению, реально ничего не осталось. Речь ведь идет о его вещах и архивах. Все это требует много сил.
— В Италии вы легко находите поддержку, когда рождаются новые идеи, связанные с наследием Андрея Тарковского?
— В Италии все намного проще, чем в России. Там не надо никому объяснять, кто такой Тарковский. Все понимают, насколько это важно и нужно. Архив всей его жизни — не только бумажный, но и фотографии, видео — все находится под охраной Министерства культуры Италии. Архив отца признан там особо ценным объектом культуры и искусства, наряду с картинами эпохи Возрождения. Причем даже не по моей инициативе, а по их собственной. Так высоко его оценили итальянские специалисты. Архив действительно уникальный, каких в мире мало. В нем и режиссерские материалы, и личная переписка отца.
— Вы находите объяснение тому, что в России все Тарковского почитают, а как до дела доходит, то поддержки и нет?
— Не знаю, что сказать... Видимо, нет пророка в своем отечестве. Может быть, это безалаберность, а может, и невежество в какой-то степени. Вроде бы все понимают и знают, кто такой Тарковский, идут грудью вперед, но когда речь доходит до конкретных вещей, то результата нет. Как в случае со Щипком. Все предыдущие проекты продвигались очень сложно. Может, на этот раз нам повезет.
— А чем вы еще занимаетесь? Продолжаете ли снимать документальное кино?
— У меня было несколько проектов в Италии, это документальные портреты художников. Игровым кино не занимался. Не был готов к каким-то предложениям, поскольку большое количество времени занимает работа в Фонде Тарковского. За другие серьезные проекты не мог браться.
«Я был очень молодым, когда приехал в Италию. Это многое упрощает»
— Вы продолжаете жить во Флоренции? Хорошо вам там?
— Да, я живу во Флоренции. Это прекрасный город. Может, кому-то он кажется провинциальным с точки зрения современной культуры, но меня это не смущает, поскольку я интересуюсь эпохой Возрождения. А Флоренция — идеальный город для этого периода.
— На «круглом столе», организованном фестивалем, вас вовлекли в разговоры об эмиграции. Но вы же были совсем юным? Коснулась ли вас эта проблема?
— Мне было 15 лет, когда я покинул Россию. С этим связаны совсем другие переживания. Я четыре года ждал выезда, чтобы увидеться наконец-то с отцом. Четыре года без родителей — это своего рода тюрьма, катастрофа. Очень было тяжело. Когда я выбрался на свободу, тема возвращения на родину вообще не возникала. Когда я смог вернутся, то той России, которую я знал и в которой вырос, уже не было. Это совсем другой мир. Он изменился не в лучшую сторону. Любить свою родину и жить ею в какой-то степени можно и на чужбине. То, что происходит в России сейчас, все больше ранит и будоражит душу.
— А вы следите за тем, что у нас происходит?
— Немного. Стараюсь ограничивать поток негативных эмоций. Постоянно им кормиться невозможно.
— Легко ли вы, 15-летний московский мальчик, адаптировались в новой стране?
— Да. Сразу же выучил язык. Все было новым и интересным — люди, культура. Отец часто выезжал за границу и много рассказывал об Италии. Ее он любил. Пожалуй, Италия — единственная страна, где он мог как-то жить, не будучи на родине. Несмотря на все страдания, одиночество и ностальгию, там ему было гораздо спокойнее, там он нашел себя. И мне тоже Италия очень понравилась и нравится до сих пор.
— А что в Италии особенного, что делает жизнь приятной?
— Просто жизнь. Может быть, кому-то она покажется хаосом. Но меня в ней привлекают человеческая доброта, восприятие мира, отношения простых людей — от других я далек, как и от активной культурной жизни. В ней, как и в России, царит такой же кризис. Я уж и не говорю о кино. Повседневная жизнь и общение в Италии очень приятны. Я очень люблю природу, не люблю городов. Часто куда-то выезжаю. Итальянские ландшафты, особенно Тоскана, прекрасны. Флоренция — маленький город, где не так много людей. Она не давит. По счастью, город сохранился почти в первозданном виде. Достаточно выйти на улицу и посмотреть на то, что тебя окружает.
— За те годы, что вы живете в Италии, появились близкие люди? Общаетесь ли вы с русскими?
— Да, есть близкие люди. А с русскими я очень мало общаюсь. Их во Флоренции вообще немного осталось. Мои друзья в основном — итальянцы. Я же там учился. У меня и школьные товарищи есть.
— А семья есть?
— Я живу довольно просто и скромно, может быть, замкнуто. У меня есть итальянская девушка. Мы вместе живем во Флоренции.
— То есть вы стали рядовым итальянцем?
— Нет, я живу русской культурой, а я же русский человек по своему менталитету и миросозерцанию, несмотря на то, что живу в Италии. Это мне не мешает жить среди итальянцев, общаться с ними. Постоянно сталкиваешься с разным восприятием, но я живу в толерантном мире. К сожалению, я часто сталкивался с тем, что русские в эмиграции создают вокруг себя маленькую Россию и не живут страной, в которой находятся, от чего и страдают. Нашему человеку тяжело привыкнуть к чему-то другому, перестроиться. А важно прислушаться к окружающему миру. Русские же остаются внутри себя. У меня все было иначе, поскольку я был очень молодым, когда приехал в Италию. Это многое упрощает. С возрастом это тяжелее. Хотя у моего отца были здесь друзья, он много общался, не жил в абсолютно закрытой среде. Наверное, я от него перенял возможность адаптироваться, наблюдать. У него была тяга к общению, желание понять и проникнуть в культуру другой страны.
«Посмотрев «Андрея Рублева», несколько человек стали монахами»
— Ваш отец так рано ушел. Вам, наверное, не хватило времени, чтобы все понять про него?
— Конечно, я был слишком юным, чтобы о чем-то серьезно с ним говорить, расспросить о самом важном. Я до сих пор постоянно сталкиваюсь с нехваткой общения с родителями, особенно с отцом. Тут уж ничего не поделаешь. Но существует внутренний с ним диалог. Единственное, что от него осталось, — это фильмы, которые я постоянно пересматриваю. В них он сказал все, что хотел. Этого достаточно для интеллектуального наполнения, но недостаточно для чисто человеческого общения и любви.
— Читая дневники и письма отца, вы многое для себя открыли?
— Я многое помню и был свидетелем тех историй, которые он описывает. Скорее я открыл для себя ту сторону жизни, которую он скрывал, тему борьбы и мученичества. Его постоянно мучили, начиная от коллег, заканчивая Госкино. Он пытался от этого огородить семью, нечасто говорил дома на подобные темы, но в дневниках все есть — страдания, переживания от невозможности работать. Тяжело перечитывать эти страницы. Они самые страшные.
— С одной стороны, вам повезло стать сыном выдающегося человека, а с другой — это такой груз, который наверняка определяет всю вашу жизнь?
— У меня нет никакого груза. С отцом настолько было интересно! Тот мир, который он мне открыл, то короткое время, что мы были вместе, наполнили меня на несколько жизней вперед. Сейчас этого не хватает. Не только простого человеческого общения, но и его личности, которой он наполнял не только меня и нашу семью, но и людей, с которыми работал. Его можно было слушать бесконечно, что и происходило, когда все собирались по вечерам. Обыденные вещи Тарковский видел по-особенному. Он переворачивал все привычные представления. Его способность показать мир таинственным видна и на экране.
— Андрей, а у вас есть дети?
— Пока нет.
— А с братом вы общаетесь? Родственников видите?
— Довольно редко. Брат живет в Москве. Мы разбросаны по миру. У всех своя жизнь и судьба, свои интересы. (Старший сын Тарковского Арсений, рожденный в первом браке с Ирмой Рауш, — врач, хирург. Самый младший — Александр, родился за три месяца до смерти режиссера. Его мать, шведская танцовщица, сначала поддерживала отношения с сестрой Тарковского, но потом вышла замуж и прервала связь. — С.Х.)
— А что вас больше всего печалит?
— С грустью наблюдаю за тем, что сейчас происходит. Сплошные разброд и шатания. Раньше у людей были идеалы. Они стремились понять какие-то истины. А сейчас такими вопросами люди даже не задаются. Поэтому искусство и кинематограф такие, какие есть. Мало интересных и глубоких высказываний. И так повсюду. Люди перестали задавать серьезные вопросы. Это самое неприятное. Не может возникнуть диалога между ними, как это было в те времена, когда жил и работал мой отец. Тогда уровень разговора за столом был другой. Я все время вспоминаю, как было у нас дома, какие темы поднимались. А теперь нет духовного поиска, пропал интерес к самопознанию. В архиве отца сохранились письма зрителей, которые они ему посылали после просмотра фильмов. Причем не от каких-нибудь интеллектуалов, а от простых людей — рабочих, инженеров. Уровень высказывания был совсем другой. Вряд ли какой-то режиссер сегодня может так понять и проанализировать фильмы Тарковского. Люди жили другим, а сейчас в России восторжествовал воинствующий материализм. Деньги, карьера, слава, «я сам» в искусстве — превыше всего.
— Настоятельница монастыря во Пскове, ныне покойная, рассказывала, как, будучи совсем молодой, подошла когда-то к Андрею Тарковскому после творческой встречи. Она искала для себя новый путь, раздумывала, идти в монастырь или нет. В лоб об этом не спросила, но, поговорив пять минут, сделала выбор.
— Это часто бывало. Я никогда не слышал ни о каком другом режиссере, чтобы ему говорили: «Ваши фильмы изменили мою жизнь». Не просто мировоззрение, а жизнь. В Италии, посмотрев фильм Тарковского «Андрей Рублев», несколько человек стали монахами. Один из них — настоятель бенедиктинского монастыря — ежемесячно показывает своим послушникам фильмы отца, а потом они их обсуждают. Радикальные изменения происходят с людьми, Кто-то из молодых занимался бизнесом, а под влиянием Тарковского и его фильма «Сталкер» посвятил себя искусству, живописи. Не потому, что я сын Тарковского, говорю такие вещи, но мне кажется, что его кинематограф ни с чем сравнить нельзя. Это уникальное явление, которое невозможно до конца постичь.
