«А меня много, меня трудно съесть»
— Наталья Леонидовна, скажите, вы считаете себя гайдаевской актрисой или все-таки ваш диапазон шире?
— Диапазон шире, но я считаю себя гайдаевской. Я его порождение, как говорится.
— Да, когда он приступил к фильму «Двенадцать стульев», то сказал, что ему нужна мадам Грицацуева точно такая же, как Крачковская, хотя вас тогда снимать не собирался. Но вы оказались тут как тут!
— Да, я сыграла эту роль.
— А сейчас чем вы заняты?
— У меня три спектакля. Это «Невеста для банкира», где я играю роль очень деспотичной мамы; еще «Безумство любви», где я детская писательница, которая пишет про собачек и про птичек, мечтая выйти замуж за молодого и красивого; а третий спектакль называется «Моя бабушка моложе меня». Так вот я, конечно же, играю бабушку, которая моложе своей внучки. Она бывшая политзаключенная, сильная, волевая, остроумная, веселая, жизнерадостная и жизнелюбивая женщина.
— Вы просто молодец! А в кино уже ничего не предлагают?
— Вы знаете, я плохо двигаюсь, поэтому мне там сложно. Так что сейчас меня больше устраивают спектакли и работа в театре. Вот я уже последние лет десять в театре и все время удивляюсь: как же я раньше могла без него жить?
— Да, вот только что был юбилей у Алексея Баталова, он так и говорит: «Кино меня съело».
— А меня много, меня трудно съесть.
— Ну хорошего человека должно быть много. Вы же хороший человек, я так думаю?
— Надеюсь на это.
— И даже не можете никого обидеть, ну или хотя бы дать сдачи кому-то?
— Дать сдачи могу очень легко и с удовольствием. А обижать сознательно не собираюсь, да и никогда этого не делала. Хотя я живой человек, все могло быть… Все как у людей.
— А по-моему, вы такой оптимистичный, легкий человек. Чтобы быть таким, мне кажется, нужно: а) никому не завидовать; б) прощать; в) идти по жизни смеясь.
— Могу вам сказать, что все эти три пожелания я выполняю. Хотя не скажу, что я совсем никому не завидую, это была бы неправда. Чувство зависти легкое у меня есть.
— Так кому вы завидовали в последний раз по-легкому?
— Даже не помню. А! Приятельнице, которая похудела на семь килограммов.
— О, до боли знакомая тема! По-моему, вы как-то говорили, что вам уже худеть вредно, да и не нужно.
— Сегодня я говорю одно, завтра — другое. Я же женщина.
— Да, женщина, прекрасная во всех отношениях!
— Иногда, знаете, думаешь: ах, я никогда не буду худеть. Но посмотрела на подругу: на ней платье сидит лучше, ей легче — и сразу: «Елки-палки, ну что ж это я так».
— Так мужчины, может, и смотрят на худышек, но любят-то полненьких. Цитата из вас.
— Нет, до худышек мне очень далеко, я даже и не мечтаю. А вот чуть-чуть, конечно, надо. Сейчас собираюсь этим заняться… После Нового года. До Нового года получу все свое удовольствие, а уж потом…
— Худейте, но не сильно, Наталья Леонидовна.
— Я не буду вас огорчать, это гарантирую.
«Да я бы скорее Гайдаю грудь побрила, чем себе голову!»
— Спасибо. Вы знаете, одна из моих любимых сцен, да и вообще афоризмов — «и тебя вылечат, и меня вылечат» из «Ивана Васильевича».
— Да, эта моя жена Бунши до сих пор всех лечит.
— Это случайно была не ваша импровизация?
— Нет-нет-нет, это Гайдай.
— Вам тогда действительно пришлось побриться наголо или это был парик?
— Это были два парика.
— И Гайдай не требовал, чтобы вы соответствовали роли?
— Нет, при всей своей покладистости и глубоком уважении, даже обожании любимого Гайдая, для моего характера побриться… Да я бы скорее Гайдаю грудь побрила, чем себе голову! (Смеется.)
— А в чем специфика именно Гайдая, почему вы его предпочли другим?
— Другие бы снимали меня, если б, как они говорили, я не была гайдаевской. И я этим счастлива. Секрет Гайдая, мне кажется, в том, что он очень любил жизнь, людей, он их понимал. Видел какие-то недостатки, но не старался выставить их так противно напоказ, как делают это сейчас: раздевают человека, как говорится, до аппендицита. Гайдай же смеялся по-доброму, а это иногда больнее. Он был очень умный человек.
— Вас можно назвать актрисой эпизодов?
— Не знаю, я просто актриса. Иногда в эпизоде надо сыграть так много, что ни в одну роль не уложится. Это умение.
— Абсолютно согласен, вы все время запоминаетесь. Одна из моих любимых ваших ролей в «Место встречи изменить нельзя». Вы там только поете: «Мы оба были, я у аптеки, а я в кино искала вас…»
— Да, там крошечный эпизодик, но абсолютно точный по времени. Я считаю, что передала своей героине именно то время, так, как я его видела в детстве. Это было сделано без всякой фальши, придумки и лжи.
— Лучше не скажешь и не сыграешь.
— Да, я двигалась именно так, как те певицы, которые работали на эстраде в 40-е годы. Перед сценой была темная комнатушка, где они ели бутерброд, который сыпался им на платье. Все было именно так!
— Еще один знаковый фильм — «Покровские ворота», где вы сыграли жену Соева, то есть Евгения Моргунова.
— Там нет ни одного слова, но меня все помнят.
— С режиссером Михаилом Козаковым трудно было работать? Говорили же, что он, прекрасный артист, все любил показывать, а вы должны были только повторять.
— Нет, Миша мне ничего не показывал. Так и сказал: «Наташ, ну ты же сделаешь все, чего я тебе буду показывать». Я и сделала. А он мне: «Ну вот видишь».
— На съемках в «Месте встречи…» вы с Высоцким не пересекались?
— Нет. Мы с ним пересекались в «Двенадцати стульях», когда он пробовался на роль Остапа Бендера.
— Но Остапа сыграл Арчил Гомиашвили. А вам, наверное, приятнее было бы сыграть с Высоцким?
— Это была бы просто мечта! Арчил должен был меня обольщать, но… Лучше всех меня обольщал все тот же Миша Козаков, который тоже пробовался на роль Бендера.
— Вы же смотрели фильм «Двенадцать стульев» Марка Захарова? Там мадам Грицацуеву играет Лидия Федосеева-Шукшина...
— И я уверена, что я сыграла лучше. И не только я так считаю.
— Какая же вы честная! А может, это грех, может, стоило промолчать, сказать что-то хорошее про замечательную актрису Лидию Шукшину?
— Я к Лиде прекрасно отношусь, она хорошая социальная актриса, она симпатичный человек. Но она не Грицацуева, это совсем не в ее стиле.
— То есть настоящая Грицацуева — это вы?
— Я! Говорю об этом смело и честно.
«А орала я, извините, очень громко»
— Наталья Леонидовна, кто с вами сейчас, кто помогает по жизни?
— Мой сын, мой внук, невестка. Сестра моя живет в Грузии. Вот моя семья! Она у меня большая, веселая, жизнерадостная, сын — остряк, так что нам весело.
— С вами уж станешь остряком!.. И у вас был замечательный муж, о котором вы все время вспоминаете…
— Володечка был изумительным человеком, удивительным. Он был очень тонкий, русский интеллигент. Много знающий, но не выпячивающий это знание. Вообще он был настоящий человек.
— И вы никогда с ним не ссорились?
— Ссорилась я, он-то молчал. Слушал, как я начинала орать, а орала я, извините, очень громко. На мой крик сразу сбегалась часть дома, и все знали, что я приехала после гастролей: раз ору, значит, Наташа дома. Володя всегда это выслушивал спокойно, а потом спрашивал: «А мы обедать-то будем?». Он умел срезать острые углы, поэтому мы жили дружно.
— Да, для вас он был идеальным мужем.
— Настоящим. Он был другом, любимым человеком… Самый лучший человек на белом свете — это мой муж.
— Мне кажется, что с вами легко жить тем, у кого есть чувство юмора.
— Наверное, потому что я люблю чувство юмора, понимаю его, ценю. Я считаю, что, если в человеке есть чувство юмора, значит, он неглуп. А с неглупым человеком всегда жить удобно: он понимает там, где нужно понимать, и промолчит там, где нужно промолчать. Вот у меня промолчать не всегда получается, а понять — я пойму. Поэтому мой сын со мной живет очень дружно, он большой умница. Так и говорит мне: «Мама, помолчи!»
— А над собой посмеяться?
— Ой, это я с удовольствием. А знаете почему? Если посмеюсь над собой, надо мной уже другие смеяться не будут. Я выбиваю у них это оружие сразу.
— У вас же невестку тоже зовут Наталья Крачковская?
— Да. Она настоящая жена, мама, она занимается домом.
— Чем она еще на вас похожа, кроме имени и фамилии?
— Ничем не похожа, она совершенно противоположна мне. Она волевая, сильная натура, а я — нет. Я раздрызга (смеется), но меня это больше устраивает, потому что я — это я.
