Евгений Киндинов: “Огонь и вода полегче медных труб”

Но знаменитым он точно стал. С тех прошло много лет, и сегодня замечательный актер МХТ им. Чехова Евгений Киндинов отмечает юбилей.

—  Евгений Алексеевич, вы имеете что-то против секс-символа?  

— Да, мне не нравится это выражение. Тогда меня называли другими словами — герой, лирический герой, в общем, конкретнее, что ли. А такой термин “секс-символ” был не в ходу.  

— Но тем не менее в “Романсе о влюбленных” впервые было много откровенных сцен. И я думаю, режиссера Кончаловского с западными взглядами это не смущало.  

— Он, конечно, западный человек, но он и культурный человек. Это было замечательное время, когда в кинематографе режиссеры репетировали. Не то что сейчас, когда достаточно выучить текст и войти в кадр. А тогда сцены репетировали, как в театре. Особенно наши сцены с Ленкой (актриса Елена Коренева. — М.Р.), в том числе и откровенные.  

— Поэтому съемки продолжались полтора года?  

— Были определенные сложности со мной. Дело в том, что я снимался, но не уходил из театра и теперь понимаю, что правильно делал. Поэтому меня в группе ждали, съемки затягивались. А натурные съемки проходили не на Дальнем Востоке, а в Казахстане, где снимали как раз Дальний Восток.  

— Это там, где вы тонули? Без дублера?  

— В Казахстане нашли озеро. Застроили полуразрушенные дома, и было очень смешно. Ведь мы выбрали Казахстан, потому что там тепло, ранняя осень. Но когда мы прилетели туда, в этот день резко упала температура и чуть ли не пошел снег. А съемки уже отменить невозможно. И нас после съемок в воде растирали всеми средствами типа спирта.  

— Который потом принимается вовнутрь?  

— Безусловно, и нам досталось. Съемки были непростые, например, мы, герои, говорим белым стихом, хотя дело происходит в современной Москве. Но, с другой стороны, съемки были легкие с точки зрения атмосферы. Профессиональный режиссер не тот, кто снимет хорошее кино, но и создаст нужную атмосферу на площадке.

 

 Вот в Серпухове, где сначала снимали, Андрон Кончаловский лично побеспокоился, чтобы какая-то тетушка по утрам приносила нам с Леной землянику. И каждое утро мы получали по банке свежайших ягод — он хотел, чтобы мы хорошо выглядели на крупном плане. 

— А ведь начинали вы в массовке. Если не ошибаюсь, студентом снимались у Саввы Кулиша в “Мертвом сезоне”.  

— Да, мы целой группой встречали Баниониса на границе. Подъезжали на трех машинах, и надо было добежать до границы и радостно встретить его. Но я уже к тому времени был выпускником Школы-студии МХАТ. А в школе-студии в то время было железное правило: обучаясь, ты не имеешь права сниматься ни в кино, ни на телевидении. И если вдруг кого ловили, его тут же отчисляли.  

— Евгений Алексеевич, вас не обижало, что в кино и на ТВ вам предлагали в основном играть представителей рабочего класса? Что за собой тянуло ходульные образы, малоинтересную драматургию.  

— Да не так было много у меня рабочих. Согласен, не все было интересно, но в таких ролях, например, как в фильме “Молодые”, существовала сильная лирическая тема, и это для меня было интереснее всего. Ну и потом, какие у меня были партнеры! Ларионова, Мордюкова, Джигарханян… Я учился у них, ну, скажем, скромности крупного плана.  

— А бывает нескромность крупного плана?  

— Бывает, это когда ты болтаешься в кадре, а надо одними только глазами передать, что происходит с героем. Я, помню, спросил Нонну Викторовну: “Что делать? Вроде не первая картина, а руки трясутся, во рту сохнет, текст забываю”. “Ой, милый, я до сих пор волнуюсь, — засмеялась Мордюкова. — Вот когда ты перестанешь волноваться, ты задумайся: чтой-то с тобой не то. А если волнуешься, значит, все в порядке”.  

— Ваши герои в кино в основном положительные.  

— Такое правило кинематографа: удачно сыграл моряка, и тебе дают одних моряков. Нужен рабочий парень? Вот, пожалуйста, Киндинов! Поэтому театр для меня — это кислород, возможность оставаться на плаву. Я сыграл Соленого в “Трех сестрах”, Ваську Пепла в “На дне”. А как Соленого в свое время играл Борис Ливанов! Знаете, его было ужасно жалко, и это при всем понимании того, что он наделал.  

Я с благодарностью вспоминаю своего педагога, даже не по школе-студии, где у меня были прекрасные учителя, а по драмкружку в Доме пионеров, — Александру Георгиевну Кудашову. Это она сумела привить нам любовь к самому прозаическому делу в театре.  

— Что вы имеете в виду?  

— А вот что: ты сегодня играешь, а другие ставят декорации. Завтра — наоборот. Как мой отец говорил: “Жень, запомни — нет плохой работы, есть плохие работники”. Так вот, для меня в театре нет плохой работы.  

— Вы хотите сказать, Евгений Алексеевич, что сами пойдете за костюмом, загримируетесь? Другие артисты, готовясь к спектаклю, такого себе не позволяют.

— Я не судья этим актерам. Я живу по другим правилам.  

— Но, может быть, в этот момент артист входит в образ, выращивает внутри себя зерно роли? И каждый, в конце концов, должен делать свое дело.  

— Я вам так скажу: когда я на сцене Художественного стал говорить слова (а сначала выходил без слов), то, ясное дело, волновался. И как бы аккуратно так у стариков спрашивал: “Скажите, а вот как бороться с волнением перед выходом?” И они рассказали мне, что Добронравов, когда играл царя Федора, приходил в театр часа за два. Но подойти к нему было опасно. Он, готовясь к роли, вымещал свой бешеный темперамент на костюмерах и гримерах. Бедные об этом знали и не обижались на Добронравова. Наверное, можно готовиться к выходу и так. Вот я что думаю: огонь, вода и на третьем месте не случайно медные трубы. Ведь вода и огонь полегче для человека будут.  

— А как у артиста Киндинова обстояло с медными трубами? Или вы всегда были в этом смысле адекватным?  

— А я так скажу — мне везло не только с замечательными режиссерами, но и с партнерами. Много лет я работал на сцене со Смоктуновским Иннокентием Михалычем. Ну не было у него этого, хотя имел все основания. Или Евгений Евстигнеев — просто антизвезда! А позже Олег Даль. Однажды он сказал мне, никогда не забуду: “Жень, в некоторых театрах надо повесить объявление”. — “Какое?” — “Уходя из театра, не забудь выйти из образа”. А некоторые носят его с собой. Ну что делать? Олег Борисов собирал тысячные залы, но никогда ничего себе “звездного” не позволял. А вот те, у кого и труба пониже, и дым пожиже, они вот… Это как раз, на мой взгляд, говорит об уровне актерском.  

— Насколько правда, что вы чуть не придушили на спектакле народного артиста, звезду по тем временам, Алексея Грибова?  

— Это правда, все было на спектакле “На дне”, где я играл Ваську Пепла, а он — Луку. И в одной сцене, где Васька в горячке бросается на Луку, я от зажима так прихватил Алексея Николаевича, что сам испугался. Он хоть и не молодой был, но тоже схватил мою руку. Хотя зритель ничего не заметил, потому что мастера старой школы никогда себе не позволяли на сцене выяснять отношения. Это потом, в антракте, меня пригласили к нему в гримерную. Высочайший профессионал был Грибов. Вот в четвертом акте “Трех сестер” он просто сидел и читал газетку, но взгляда от него нельзя было оторвать. Я в кулисах спрашивал его: “Алексей Николаевич, что вы такое делаете во время чтения газеты?” — “Я гвозди в нашей сцене считаю”. Что за магнетизм? Необъяснимые вещи.  

— А вы верите в необъяснимое в жизни?  

— Есть такая книга в Ветхом Завете — “Исход”. Моисей ведет иудеев из Египта в Землю обетованную. И несмотря на то что Бог дал ему посох, который потом превращался в змею, а змея потом превращалась в посох, люди за ним пошли, поверили ему. Так вот, сомнение и неверие — в этом вся история “Исхода”. И тем не менее люди создали себе золотого тельца, несмотря на то что на их глазах море сомкнулось и разомкнулось, они видели манну небесную, не поверили. То же самое повторяется и с нами. Даже если мы видим что-то необычное, говорим: “Да ладно, это совпадение, просто повезло”. Бытовая реакция на реальные чудеса. Иначе кто же тогда? Иначе все надо пересмотреть? Надо!  

Я ехал на “Мосфильм”, и шофер рассказывал мне, что видел, как у подмосковного храма священник клал книгу на головы людей и тех начинало ломать, крутить. А потом он узнал, что так батюшка отчитывал — бесов изгонял. Или вот сегодня я точно знаю, что под Клином живет женщина, у которой мироточит не то что деревянная, а картонная иконка. Я имел возможность быть помазанным этим миром. Просто нам, я думаю, надо быть повнимательнее.  

Я стал ходить в храм, и мне стало легче, в театре в том числе. Я все вижу, что происходит там, что в театре не все так хорошо, но, с другой стороны, я чувствую силы, я чувствую, что могу помочь людям и помогаю.  

— Столько лет на сцене. Что главное вы поняли про актерскую профессию?  

— Да много чего. Но во всяком случае — не ври себе, тогда в то, что ты делаешь, поверят и другие. Не верю и верую.  

— Все-таки актер — мужская или женская профессия?  

— И мужская, и женская — в ней всё. Другое дело, что ты в ней выберешь. И как ты переживешь медные трубы. И несправедливость: когда тебя не берут, а ты можешь и хочешь играть. Все приходилось пережить. Но труднее всего пережить успех. Но как в одной песне поется: “Неси свой крест и веруй”.