Скрипачи-пианисты всегда единоличники. Они все из себя элита, гении-виртуозы; духовики же (особенно флейта—гобой—кларнет—фагот), напротив, люди цеха. Они тоже солисты, но солисты с оркестровым мышлением, говорящие “мы — оркестр” (скрипач всегда скажет: “я и оркестр”). Так на ком, пардон, все держится? 20-летняя флейтистка Ирина Стачинская обожает свой АСО московской филармонии п/у легендарного Юрия Симонова; она красива, озорна и безумно талантлива (что перечислять ее первые премии!), за нею — музыка будущего…
— А правда ли, Ира, что все флейтистки слегка того? (Согласно утверждению в хрестоматийном фильме Феллини “Репетиция оркестра”.)
— Почему только флейтистки? А флейтисты?..
— Нет, ну правда: дуешь-дуешь, мало ли что с головой приключится? Однажды на моих глазах здоровый детина стал надувать шарик. И потерял сознание…
— У меня было легкое головокружение, но лишь в самом начале занятий, в детстве; а вообще мы (духовики) вправе оформить “духовую пенсию” уже после 20 лет работы. Начнешь в 18, в 38 — уже пенсионер. Но это ничего не значит. Продолжают играть и в очень почтенном возрасте: вон знаменитейший флейтист сэр Джеймс Голуэй отметил 70-летие — и ничего, блестяще музицирует!
— То есть болячки тебя не пугают?
— Я ж не просто так выбрала флейту. Ее очень удобно носить (не виолончель с отдельным билетом на самолет). Разбирается на три составных части, компактно кладется в сумочку, и — вперед!
— Ах, сумочка! Главный атрибут блондинки…
— Мне мама (кстати, классная пианистка, мой концертмейстер) всегда говорила, что именно флейтистки — самые привлекательные девушки.
А если серьезно… уже в три года открылись ярко выраженные способности. Ты ж понимаешь, когда ребенок дома под пластинку “Спящей красавицы” не только танцует, но и дирижирует, это значит, что выбор профессии происходит “по умолчанию”. Да и не берут просто так в Гнесинскую школу.
— А пошла ты на фортепиано?
— С ним не сложилось. Ну не хотелось заниматься. Если сразу не получается — уже неинтересно. А хотелось всего и сразу.
— А как же другие дети учатся? Мучаются и мучаются?
— Не знаю, право… Мой характер мне этого не позволил. Да и физиологически вряд ли мы друг другу подходили, даже мама сказала, что пианизма у меня нет, пальчики (по клавиатуре) сами собой не бегают. Потом были пробы на скрипке. Стою, помню, с нею и думаю: “Нет, никогда больше ЭТО в руки не возьму”. Тогда мама объявила: выбор за тобой. Либо мы остаемся в Гнесинке, либо… Я и сказала: “Остаемся”. Моя подруга как раз год занималась на блок-флейте, позвала: “Давай и ты!” Через какие-то две недели я уже играла “Голубой вагон”, и на комиссии очень известные профессора ставили мне “девятки” и “десятки”.
— Вы друг друга нашли?
— Это однозначно мой инструмент. Причем раньше на духовых начинали учиться лишь с 12 лет, когда по медицинским нормам дыхательный аппарат становился к этому готов. Но вот мой педагог Иван Федорович Пушечников первым доказал, что детей можно учить и раньше, с шести-семи. Так и пошло.
— И с медицинской точки зрения проблем нет?
— Знаешь, это как у вокалистов — важно, чтоб было правильно поставлено дыхание: не “плечами” дышать, а “через брюшную часть”. А как дуть… пробовал свистеть в бутылку? Не всем дыханием, а только частью струи? Ведь только 40% выдыхаемого воздуха попадает во флейту, остальные 60% — мимо... И тут, конечно, очень важна форма губ: скажем, у флейтиста с тонкими губами амбушюр (способ сложения губ) более естественен для игры на флейте-пикколо.
— Не раз говорил с трубачами, и все они утверждали, что курить нельзя, а сами поголовно курили…
— Я бы не сказала, что это сильно на что-то влияет. Я — нет, но многие мои коллеги курят, и ничего. Вообще не слышала, чтоб какой-нибудь старый, умудренный опытом флейтист говорил “у меня все плохо!”; нет у нас вроде профессиональных заболеваний. Кроме, может, зубов. Зубы — да, приходишь к стоматологу: “Ага, девочка, на флейте играешь?..” Сразу видно. Кстати, у меня, например, зубы изначально не очень ровно растут, но менять прикус не стоит. Улучшать опасно. Какой сложился звук (твой звук!), такой и должен остаться.
— А осанка?
— Конечно, по науке, по правилам желательно играть так, чтобы было красиво — прямо держать спинку, прямо держать флейту. Но на практике каждый играет так, как ему удобнее, натуральнее: у всех же свои особенности. Легендарный Жан-Пьер Рампаль вообще играл согбенно…
— Я вот свято был уверен, что флейта — женский инструмент. И что же? В Госоркестре — 4 флейтиста-мужика, в РНО — 4 мужика-флейтиста, в НФОРе из четырех — одна женщина, в Федосеевском из четырех — одна Мария Федотова…
— Сугубо мое мнение: на уровне психологического понимания флейта легче подчиняется женщине. Но говорить, кто из флейтистов лучше — мужчины или женщины, — не приходится: и тех и других хороших — очень-очень много. И по миру, и у нас. Каждый устанавливает с флейтой свой особый контакт. Для меня вопрос звука — определяющий. Ты выбираешь тембр, голос, который созвучен душевной красоте. Ты понимаешь, о чем я? Звук есть душа. И на духовых найти, нащупать его проще, чем на струнных.
— Вот скрипачи-альтисты вечно трясутся над своими эксклюзивными инструментами. Гварнери у них, Страдивари. А флейта — девчонка фабричная…
— Допустим. Но не все так просто. Производство массовое, но звук все равно у всех разный. Нынче ценятся фирмы американские и японские. У меня, например, Muramatsu — целиком серебряная, плюс — ручной работы лабиальное отверстие (куда дуешь) известного мастера Лафена. А есть золотые и даже платиновые инструменты. Вот у сэра Джеймса Голуэя — как раз платиновая. Высший пилотаж. Довольно тяжелая. Он так и сказал: “Флейта как “Кадиллак”.
— Это все здорово, но до сих пор не утихают споры — сколь важен тот или иной материал при изготовлении флейт. Ведь их делали и стеклянными, и из слоновой кости, из дерева, металла… Какая разница, по чему идет воздух?
— По моему мнению, разница есть. Даже мой педагог профессор Владимир Леонидович Кудря утверждает, что серебряные лучше “пробивают” оркестр, а скажем, платина более глубока… Эти нюансы могут быть сразу не видны зрителю, но они есть и для музыканта очевидны.
— Вообще флейта портится?
— Думаю, на жизнь оркестранта одной флейты маловато. Но какого-то дефицита в них нет, хотя стоимости тут приличные (от $10 000). Изредка бывает, что механика разбалтывается, подушечки деформируются, клапаны начинают стучать. Однажды был случай: держала в руках флейту перед экзаменом, и вдруг с нее спало нижнее колено. Оно же крепится без всяких зажимов, просто вплотную — металл к металлу на кремовой смазке… ну и ослабло. Механизм повредился, пришлось идти к мастеру. Но в принципе ничего с нею глобально страшного не происходит.
* * *
— Скрипачка Алена Баева как-то сказала, что музыка — хорошо, но кроме нее есть масса чего интересного в жизни (она, кстати, на тот момент родила), и обделять себя не стоит.
— Абсолютно согласна с Аленой, но времени, увы, на что-то еще почти не остается. Честно. Одна моя знакомая альтистка сейчас в декрете, но я передать не могу — как она скучает по оркестру!
— Ты-то не замужем?
— Пока нет. И знаю точно, что за музыканта не выйду.
— О-па! А все твердят: наоборот, музыкант — за музыканта, иначе понимания не будет…
— Не знаю. Моя мотивация такая: да, все мы эгоисты, все мы люди амбициозные. Но представьте семью: один реализован, другой — нет. Или оба нереализованы, не дай бог. И сразу появляется зажим в отношениях… Не хочу.
— То есть видишь симпатичного музыканта и думаешь: нет, у этого только скрипка на уме!
— Ладно бы только скрипка…
— Ну да, ну да. Встанет перед зеркалом: “Я великий, я великий!”
— Нет, это тоже надо. Но в меру.
— Да, но как мужу-немузыканту объяснить, что ужинать ты не придешь, потому что у тебя на два месяца турне по Штатам?
— Есть же люди, которым близка музыка…
— Да кому она близка, кроме музыкантов!
— Тогда не знаю. И детей своих буду учить этому, только если будут способности и только если ребенок — как я — сам сделает свой выбор.
— У тебя мама — пианист, папа — дирижер, а как же вырастают музыканты в немузыкальных семьях?
— Для меня это загадка. Видимо, человек имеет очень большое желание, артистический позыв. Пусть даже тщеславный…
— А для тебя, значит, никакого перепутья в жизни не было?
— Даже не представляла, чем еще можно заниматься. Уже с 15 лет работала в Московском оркестре для детей и юношества, потом прошла сквозь сложный конкурс в АСО столичной филармонии.
* * *
— Слушай, а на флейте легко сфальшивить?
— Смотря что считать фальшью — фальшивую ноту или фальшивые чувства… Мы же не машины. Бывает, что не так быстро скооперируешься в какой-то ситуации. Но когда много занимаешься, то вероятность таких моментов сокращаешь до нуля, это ж твое профессиональное реноме.
— Меня поражает перечень конкурсов и мастер-курсов, в которых ты принимала участие. Десятки названий, десятки имен. Зачем? Ты играешь в оркестре, да кто будет знать, что ты такая вся деятельная и заслуженная?
— Это спорт, это амбиция, это здоровое любопытство — почему нет? Любому музыканту, каким бы он ни был профессионалом, есть куда стремиться. Хочется узнать, как играют другие. И только если инструмент тебе надоел, начинаешь искать другие пути самовыражения: в дирижеры идешь либо вообще музыку бросаешь — и в бизнес (чему я не раз была свидетелем). Тоже здорово. Любое стремление — всегда здорово.
А мне, например, именно мастер-курсы дали путевку в жизнь…
— Не конкурсы?
— Я не раз брала первые премии, но конкурсы — вещь политическая. А важно развитие. Так, в 13 лет взяла урок у известного профессора Mathias Allin (Hochschule Karlsrue); с мамой перед ним сыграли замечательно. Он сказал: “У нас два варианта. Либо мы помним, что тебе 13 лет, и тогда я развожу руками, говорю, как все здорово, просто нет слов, и браво педагогу. Либо мы обнаруживаем, что тебе 20 лет, и тогда начинаем куда более серьезный разговор об особенностях интерпретации Баха…” Мы, конечно, выбрали второй путь. Стали заниматься. Шли годы…
И вот три года тому назад послала свою запись грандиозному маэстро сэру Голуэю. Он прослушал и пригласил на мастер-курс в Цюрих. А после подарил серебряную флейту.
— Почему именно тебе?
— А вот не знаю! Видно, счел, что та, на которой я играла прежде, не соответствовала моим возможностям… Мало того, сэр Голуэй предложил дать сольный концерт на своем следующем мастер-курсе в июле 2010-го. Когда я увидела фамилии флейтистов, среди которых предстоит играть, лишилась дара речи. Сплошь — знаменитости. Один Андреа Гриминелли (традиционно выступал с Паваротти) чего стоит!
— Но сольная карьера для вас, флейтисток, дело сложное — вот так чтобы взять и выбиться в башметы!
— Слишком разные инструменты. У флейты все-таки оркестровая прописка. Тот же сэр Голуэй хоть и солист, но столько лет был концертмейстером у Караяна. Или новая звезда Эммануэль Пайю — тоже солист Берлинской филармонии — уходил из оркестра на пару сезонов, однако потом вернулся. Что делать, если флейта полнее раскрывает себя именно в коллективе?
— Тогда от обратного: стань сначала дирижером, а потом будешь со своим оркестром играть соло…
— Подобные намеки мне уже делали. Но я — оркестрант, и этим наслаждаюсь. И не надо роль оркестранта принижать. Далеко не всякий солист сядет в центр оркестра и вдохновенно сыграет вместе с гобоем, кларнетом, иными группами… найдет нужные тембры.
— Но часто говорят, что оркестры в России — это монархия, слепое подчинение одному лицу…
— Как вы знаете, мой папа — дирижер. И я знаю ситуацию по обе стороны баррикад. Какого-то объективного мнения тут нет и быть не может. Если уж так сложилось в нашей стране — почему нет? Я не задумываюсь об этом, если мне комфортно в моем оркестре. В любом оркестре должна быть мера: с одной стороны дисциплина, с другой — свобода творчества. У нас — всё в меру. Это же уникальное действо, когда сотни людей играют одновременно и слаженно, а если при этом еще что-то большее рождается (надобразное, сверхмузыкальное) — это как раз то, ради чего стоит жить.
