— По Петербургу скучаешь?
— Конечно. Это моя самая больная точка. Когда сюда приезжаю, просто не хочется никуда уезжать — не нужна никакая работа. Ничего! Хочется просто быть здесь, гулять, наслаждаться всей этой красотой. Всегда тяжело уезжать, конечно. Но приятно даже сознавать, что я все-таки очень близко, рядом.
Мечта для мамы
— Сергей, как ты вообще пришел в балет?
— Я до Академии русского балета Вагановой танцевал в Доме пионеров. Мне было 6 лет, и я ходил на занятия в детский кружок танца «Мозаика». Я узнавал, он до сих пор существует. Я около трех лет в этом кружке протанцевал. Особенно много разучивали народных танцев. Естественно, участвовал в разных концертах — мы тогда по многим площадкам города выступали.
— Вот странно: мальчишки обычно хоккеем и футболом бредят, а ты — народные танцы. Почему туда, а не в спортивную секцию?
— Между прочим, параллельно я начинал ходить на баскетбол и в секцию хоккея. Но у меня все это само собой отпало, и остался только танец. Хотя я не помню, чтоб я маленький горел уж таким желанием и говорил: «Мама, отдай меня на танцы». Это, скорее, ее инициатива была. Она рассказывала, что в детстве занималась в какой-то самодеятельности и мечтала танцевать. И свою несбывшуюся мечту на меня перенесла.
«Лежу на диване и мысленно танцую»
— Вряд ли мама твоя тогда думала, что ее сын окажется в Варшаве, станет солистом знаменитой труппы?
— Не только мама, но и я такого развития не ждал. В Варшаве я занял ведущее положение, и осуществилось то, о чем мечтал. В моем репертуаре — главные партии и в «Баядерке», и в «Лебедином», и в «Спящей красавице», и в «Золушке» Аштона, и в «Щелкунчике», несколько партий в балетах нашего директора Кшиштофа Пастора, Вронский в «Анне Карениной» Ратманского.
— Ты сразу понял, когда приехал в Варшаву, что не прогадал?
— Ну, не сразу, конечно! Очень тяжело всегда на новом месте. Тем более у меня никогда даже и в мыслях не было менять театр. Но так произошло… Помню, я готовил в первый сезон в Варшаве партию Зигфрида в «Лебедином озере» в редакции Ирека Мухамедова. Была назначена премьера, я очень волновался, готовился, репетировал — и в день моего дебюта в России разбивается самолет с президентом Качиньским и членами правительства Польши. Спектакль, конечно, отменяют. Но потом, конечно, я станцевал этот спектакль, и сейчас он один из самых любимых в моем репертуаре.
А вообще в Варшаве жить интересно. Вацлава Нижинского они, например, считают польским танцовщиком и очень этим гордятся. У них, естественно, есть и улица его имени. Вот я вчера гулял по Петербургу и был на Моховой. В доме 20 на этой улице великий артист, которого называют богом танца, прожил 7 лет — и на этом доме нет даже мемориальной доски!
— Как проводишь свободное время?
— Его очень мало. Кроме работы много времени приходится тратить на восстановление сил и работоспособности — массаж, бассейн, спортзал, а то и врачебные процедуры. Потом все равно приходится тратить время на просмотр видеозаписей — и своих, и того материала, над которым работаешь. Не знаю как другие, но я зачастую продолжаю работать и просто лежа дома на диване: то музыку слушаешь, то продумываешь логику роли, то пытаешься мысленно разобраться в каких-то технических приемах. В общем, часто мысленно танцую...
— Интересно, у таких трудоголиков балетного станка остается время просто на жизнь?
— Пытаюсь рисовать, мне это очень нравится. В свое время накупил много книжек — самоучителей по рисунку и живописи, хотел даже брать уроки, но руки так и не дошли. Иногда долго не рисую, а иногда без этого прямо не могу. Все это, конечно, очень по-дилетантски, но для меня это важная отдушина и, видимо, один из способов самореализации.
Дома любил ездить по пригородам. Причем не туда, где все туристы и горожане кучкуются, а в какие-то заповедные места — где пусть не было особой реставрации, но сохранился ландшафт, какие-то, может, запущенные, но подлинные постройки. В Польше тоже стараюсь находить какие-то интересные или необычные маршруты. Два года подряд проводил отпуск на море в Хорватии. А в этом году, понимая, что совсем отрываюсь от России, предпринял путешествие по Волге. И еще побывал в Кижах. Впечатлений масса, до сих пор не могу переварить.
«Мариинка-2 не вписывается в исторический район города»
— А когда приезжаешь домой, ходишь на какие-то спектакли в Мариинский театр? В новой Мариинке ты уже побывал?
— Да, обязательно. И стараюсь общаться с друзьями, которые остались в театре. Был и в новой Мариинке: здание, на мой взгляд, совершенно не вписывается в исторический район, в котором построено. Зрительный зал очень большой. Я смотрел балет «Корсар» с 15-го ряда партера, а было ощущение, что сижу далеко, а многие зрители сидят и дальше, и выше. Ребята говорят, что в закулисной части тоже не очень уютно, но это, наверное, из-за того, что здание новое, необжитое. Хотя размер сцены и оборудование, конечно, впечатляют.
— И все-таки: почему ты ушел из Мариинского театра?
— Так сложилась ситуация. Я не получал тех партий, о которых мечтал, и не чувствовал какой-то возможности роста. А возможности совершенствования у артиста происходят с выходами на сцену, с исполнением разных партий. Ну, и я решился на откровенный разговор с руководителем балетной труппы. Он сказал, что в принципе мной доволен, что я занимаю хорошее положение в театре, приезжающие хореографы ко мне хорошо относятся и занимают в своих спектаклях. Но мне хотелось большего. Я ему так и сказал, потому что если артист ни к чему не стремится, то развитие и творческая жизнь у него заканчиваются.
Я сразу не увольнялся из театра, он меня отпустил на полгода в отпуск. В общем, оставил мне возможность вернуться. В Варшаву тогда пришел директор балета Кшиштоф Пастор. Сразу после собеседования он мне предложил контракт премьера. И я решил попробовать. Сегодня, после четырех лет работы, точно могу сказать, что для меня, для моей карьеры решение танцевать в Варшаве было правильным.
Танцы Пастора под проливным дождем
— Театр Вельки (Великий, Большой) считается одним из самых старых и крупнейших театров мира. В варшавском театре сцена больше, чем сцена Большого театра. Не пугает такой размер?
— Ну, привыкание к новой площадке, к новой сцене, конечно, было, но все это преодолимо… Особых проблем я не испытывал… Когда тяжелый спектакль, это больше сил отнимает, пока с одной стороны кулисы на другую перебежишь…
— Какой паритет в польском театре классики и современных постановок?
— Много современных балетов. И вообще я замечаю, что такая тенденция во всей Европе — мало классики… Мало стремления восстанавливать, возобновлять, делать редакции старых классических спектаклей. В основном новые, модерн…
— А что предпочитает публика польская?
— Могу сказать, что когда идут классические спектакли — зал всегда полный, а когда современные, то есть проблема с продажей билетов, заполнением зала.
— А почему же тогда театры все равно это ставят это себе в убыток?
— Я до сих пор эту загадку не могу разгадать. Как на афише стоит «Лебединое», «Щелкунчик», «Золушка», «Спящая красавица» — билетов не достать уже через несколько дней после объявления спектакля. На современные же названия идут неохотно.
— Кто из хореографов повлиял на тебя?
— Мне довелось работать с Георгием Дмитриевичем Алексидзе. И для меня встреча с ним — до сих пор самое значимое, самое весомое событие в моей жизни. С Кшиштофом Пастором мне очень интересно работать, и я чувствую себя комфортно в предлагаемой им пластике. Очень для меня важной была работа с ним над балетом «И дождь пройдет…» на музыку польского композитора Хенрика Гурецкого. Пастор ставил на меня главную партию, по-польски Tchnienie («Тхненье»), «Дыхание». Там тяжелый финал — большой монолог, который нужно делать под настоящим проливным дождем, на сцене включают пожарный водопровод, танцуешь весь мокрый, холодно, линолеум скользкий. Но это одна из моих любимых партий.
Еще Патрис Бар из парижской Оперы ставил на меня Шопена. Это был специальный проект к 200-летию Шопена, двухактный спектакль о его биографии. Спектакль привозили в Петербург в Мариинский театр, и весь театр был увешан афишами с моим изображением. Но станцевать там не получилось, у меня была травма, в это время я как раз был в госпитале после операции. Сейчас мой коллега-танцовщик и начинающий хореограф Яцек Тыски (он, кстати, много лет работал у Ноймайера) делает со мной «Гамлета», музыка Бетховена, премьера будет в октябре.
Считаю большим везением, что Джон Ноймайер сразу выбрал меня на роль Оберона в своем балете «Сон в летнюю ночь» по Шекспиру. Но что означает работа с ним, понял только в процессе постановки. Он всю душу из тебя выщит. И требует не только техники, а понимания смысла. Это невероятная школа!
— В Польше у тебя появились друзья? Это все танцовщики или есть люди и из других профессий?
— Большинство друзей остались в России. В Польше, скорее, товарищи. В основном, конечно, коллеги по работе, тем более что в труппе много русских. Разумеется, есть уже много знакомых поляков. Несколько человек поначалу просто по-человечески помогали осваиваться в чужой стране, и это дорогого стоит.
— Никогда не жалел, что стал артистом балета?
— Балет стал жизнью, смыслом ее. Ничего другого более стоящего из занятий я пока и не представляю…
