И обойдемся без пафосных мелодекламаций, сценное — сцене; а словом печатным Людмила говорит о самом дорогом — маме, родине, вере...
— Россия вас встретила разрухой: родились в бараке...
— И даже не в бараке: то был щитовой дом — с 6-метровой кухонькой, буржуйка стояла, — что дали отцу моему как фронтовику. Он на флоте служил в Кронштадте, всю блокаду Ленинград оборонял, после войны вернулся в Воронеж — никто и не узнал его: как скелет. Маму встретил, полюбил, привез из Липецкой области. Жили в малюсенькой комнатушке, я в корыте спала, первая кроватка. Поставили корыто к печке, тепло. А уж в барак переехали — то целые апартаменты! 18 метров! Так и прожила там 20 лет.
— Вас с трех лет артисткой величали — это в кого ж? В маму?
— И в маму, и в папу. Мама, верно, толк в голосах знает, услышит — замирает. Отец ее хорошо пел: голову наклонит и начинает, будто марево такое, стекла зудят, низкие частоты, а звук не то что красив, но стереофоничен, идет кругами… Как праздник — отмечаем вместе, на улице: мама поет, отец на гитаре играет. А потом пускается в пляс — чечетка, “Яблочко” — а что хотите? Моряк, фартовый парень, красивый, веселый, прикольный. А насчет “артистки”… У нас все ходили в красный уголок “на телевизор”. Стоял он один на высокой подставке, детей не допускали, только взрослые собирались. Но мне разрешали, сидела тихонько. Увидела фильм с Тарасовой “Без вины виноватые” — она такая красивая, в длинном платье со шлейфом, гордая, говорит, грациозно поворачивая голову… Глядела-глядела на нее и решила: “Стану только артисткой! Какое платье…” — а что ждать от ребенка при нашей-то бедности!
— И умудриться выйти из той жизни без комплексов…
— Комплексы? Никогда. Я уж в “Воронежских девчатах” работала, славный коллектив из восьми человек, за рубеж ездила, видела другую жизнь, но ущербной себя никогда не чувствовала. Психология такая была, что Россия, Советский Союз — огромные, все трудности обязательно пройдут, и когда-нибудь мы будем жить лучше всех.
— Мама для вас так и осталась самой обожаемой…
— Они с отцом всю жизнь вместе прожили. Отец давно ушел, еще в 1997-м. А мамочке в декабре 81 год был, так она ко мне в центр пришла, я ей программу посвятила. Мы с нею вдвоем живем. Выполняю все ее капризы. Она мне: “Дочка, да тебе и сказать ничего нельзя, сразу деньги тратишь, то лекарство принесешь, то еще что, разве можно так?” Она-то привыкла каждую копейку считать, но внимание ей все равно приятно.
— Словно в отместку за ту нищету вы впоследствии стали придумывать столь разные и потрясающие костюмы...
— Я ж — художник-оформитель, аппликатор, костюмы — тоже произведения, как и песни. А вот голос прорезался где-то в 14—15 лет. Была потрясена песней “Вниз по Волге-реке”, мороз по коже, потом с этой песней везде поступала — в училище, в хор, вообще чем только не занималась: и в самодеятельности, и с гитаристами пела романсы, и народные песни с баянистами. Четыре года проездила по миру с “Воронежскими девчатами”, но хотелось как-то развиваться дальше, тем более что мне говорили: “Людмила, у вас редкий голос, вы должны стать солисткой”. И вот в 1979 году получила вторую премию на большом конкурсе в Ленинграде, где Райкин был председателем жюри. Илья Резник про меня все время говорил: “Это у нас Утя, талантливая Утя!” Это песня была на конкурсе величальная про Утю… Утя летит и ищет Селезня, а тут пир идет царский. “Где мой Селезень?” — Утя спрашивает. Опричники Уте отвечают: “Он на барском дворе, на дубовом столе, его кушают люди…” Необычная песня, ведь так не хотелось перепевать Русланову, Зыкину…
— Перепевать не хотелось, но все-таки — авторитет.
— Был однажды напряг, когда Зыкина после моего исполнения подошла и высказала свои замечания. А я ей ответила: “Спасибо, обязательно учту”. Она думала, что обижусь, но я человек неконфликтный: всегда иду своим путем, но к замечаниям мастеров прислушаюсь. Всё на пользу. А я вот на общих тусовках встречу кого из современной молодежи, скажу девушке: “А вот если бы ты так сделала, было бы гораздо эффектнее!” — а мне в ответ: “Что?????” — и я сразу смолкаю. Чем ты хуже, тем мне лучше. Я сейчас выйду и в свои годы “уберу” публику. А ты уйдешь под стук каблуков, потому что телевизор — это телевизор, а когда выходишь на площадку — начинается совсем другая песня, там надо отдавать энергию, делать вулканический выброс! Если тебе есть что сказать, если ты отдаешься делу полностью, ты и в 100 лет будешь людям нужен!
— Тем более в русской песне — это ж настоящее драматическое действо!
— У иностранцев просто дух захватывает, когда они читают аннотации к нашим песням. Драматургия очень важна, почему я и закончила режиссерское ГИТИСа (это после красного диплома Гнесинки); у Вячеслава Шалевича училась. И как была счастлива, когда он говорил: “Я сегодня плакал на “Сирано де Бержераке”, когда Людмила читала монолог Роксаны”. Понимаете, петь плохо — себе хуже. Если человек неправильно поет — он болеет, передает людям искаженный звук.
— Песни о России поете, но страна-то меняется. Как поспевать?
— Народные песни — это своего рода классика, только более доходчивая. Хотя это тоже сейчас непросто — показать песню и тему прошлого века. Ну, например, в песне девушку отдают за нелюбимого, она тоскует. Да сейчас сами с удовольствием бегут за старого-богатого! Но только потом это удовольствие во что выливается… Старый и немощный в конце концов теряет свои финансы, ты бросаешь его, он гибнет. Или он делает так, что ты становишься бедной, оставляя состояние детям. Короче, все чревато, если идешь на сделку с совестью, продаешь душу. Надо идти своей дорогой, прямым путем, поверьте, этот путь, как ни странно, самый короткий! Молодые подчас только и думают о том, какое наследство с кого получить после смерти. Не о наследстве думай, а пойди и заработай! Сам, добейся чего-то сам. Тогда ты личность, человек с большой буквы. А если опустился — это твой выбор.
Да, страна меняется, время вносит свои нюансы. Но вот часто даю концерты перед студентами, их там сгоняют на час: “Ну-ка, быстро, артисты приехали!” Но после концерта от автографов отбоя нет: “Вот вы поете, а у нас мурашки-мурашки!” — говорят. А я отвечаю: “Душа ваша просыпается, оживает”. Душа омертвела от агрессивной информации, а тут человек преображается, чище становится, ближе к Богу. Потому что народная песня и есть очищение, в ней — вся мудрость…
