Реальная музыкальная история ему тоже не чужда: в творческой копилке уже есть совместные проекты с лидером группы Brazzaville Дэвидом Брауном, с которым он записал полноценный альбом, и российскими авангардными исполнителями Феликсом Бондаревым, Марией Чайковской и Гушей Катушкиным. Самая известная вещь, ставшая популярной в Интернете, — «Эхо тысячи вокзалов», которую Гуша написал на его стихи. Ес Соя открыт для экспериментов, но главным «проектом» своей жизни называет все-таки поэзию в чистом виде, то есть в таком, в каком она рождается у него в голове. MegaБит встретил Женю весенней ночью в Москве, куда он приехал в рамках юбилейного тура со своей новой книгой «Стихи, спящие по чужим комнатам. Издание II» (первое вышло два года назад). Ее он выпустил специально к пятилетию на сцене. Судя по внушительному количеству поклонников в зале столичного клуба, эти годы не прошли даром, с чем «МБ» и поздравил автора, а заодно узнал, в чем задача современного мессии, почему не надо писать стихи о Евромайдане и что общего у Федерико Гарсиа Лорки и поэта ХХI века.
— Женя, с какой отправной точки началась история Ес Сои?
— На самом деле их миллион, и они продолжают возникать, потому что персонаж Ес Соя еще формируется, он подросток, даже младше. Всего лишь пять лет на сцене: я еще не могу даже в школу пойти. (Смеется.) Первая отправная точка — это первое стихотворение, которое было написано, а точнее, которое мне самому понравилось. Между его написанием и запросом в интернет-поисковике «куда молодой поэт может выложить свои стихи?» прошло минут десять. Потом, спустя пару лет с этого момента и после концертов двадцати, было первое выступление в Харькове. И не знаю, почему так сложилось, но именно после него я окончательно убедился, что поэзия — мое призвание, как бы архаично это слово ни звучало. Помню, тогда я очень волновался. Харьков был культурной столицей, и это чувствовалось очень явно — по атмосфере, по публике, которая пришла меня послушать. Это сейчас я мучаю людей поменьше, а тогда читал очень много, больше двух часов. В заведении нельзя было курить. И когда я попросил устроить перекур, ребята сказали мне: «Слушай, давай не будем останавливаться и ты почитаешь еще?». Этот случай запомнился, что-то щелкнуло внутри.
— Лирический герой и твое творческое нутро как-то трансформировались за пять лет?
— Сложно сказать. Мне хотелось бы, чтобы они трансформировалось минимально, потому что это мое главное богатство, у меня больше ничего нет за душой.
— А как ты относишься к слову «рубеж»? Пять лет на сцене — это переломный момент?
— Нет, это не рубеж, это просто повод для тура, не больше. Если говорить о фиксации материала, о промежуточном подведении итогов — именно сейчас вышла книга. Было интересно собрать стихи в одну кучку, было интересно, что из этого выйдет, хватит ли стихов на хороший сборник. Вроде бы хватило.
— Чем он отличается от предыдущего издания и от первой книги «Цветы из ничего»?
— Это же сборник лучшего. Я его безоговорочно люблю, по крайней мере сейчас, и, может быть, буду любить еще пару месяцев. Это та книга, которую я могу подарить своей учительнице по литературе, например.
— Слово «призвание» хоть и архаично, как ты говоришь, но неразрывно связано с определением «поэт». Как думаешь, внутренний вектор, ведущий современных поэтов, схож с тем, который направлял поэтов, скажем, XIX века?
— Я не могу говорить за всех авторов сегодня. Я очень нетусовочный человек и не могу сказать, что вращаюсь в поэтических кругах. У меня никогда не было цели подружиться с кем-то, потому что он поэт. Подобные желания у меня возникали только по отношению к музыкантам — не буду скрывать. Конечно, у меня есть друзья-поэты, например Арс-Пегас, но когда мы встречаемся, то общаемся на отвлеченные темы. Я могу с уверенностью говорить только о своем векторе движения. Он у меня, наверное, такой же, как у некоторых проповедников. Я вижу, что попадаю в цель, когда люди меняются после моих вечеров, как бы громко это ни звучало. Мне радостно, когда приходят письма, в которых они говорят, что мои стихи — а это вся моя жизнь, мои переживания — каким-то образом помогают им, говорят спасибо за надежду, за веру в то, что бывает такая любовь, когда молодые люди, которые приходят на мои вечера, после этого пишут эсэмэски любимым девушкам, с которыми до этого поссорились. Почему бы и нет?
— То есть ты считаешь себя миссионером?
— Ну это сильно сказано. Я просто делаю то, что умею делать лучше всего. Больше я ни к чему не приспособлен.
— Женя, ты всегда говоришь о том, что пишешь о любви, и гордишься этим. А тема «поэт и гражданин» тебе близка?
— Для меня стихи — сакральная вещь. Это как молитва. Есть люди, которые просят у бога новые кроссовки, а есть те, которые просят помочь им обрести внутреннюю гармонию. В своей внутренней молитве я никогда не попрошу у бога кроссовки или бицепсы, потому что и то, и другое я могу приобрести сам. То же самое со стихами: я никогда не напишу о том, что на самом деле не важно. Значение имеет только любовь. Конечно, можно писать о том, что происходит здесь и сейчас — и некоторые люди выполняют эту функцию. У меня другая задача — писать о вечном. Вряд ли через сто лет кто-то захочет прочитать мое стихотворение про Евромайдан, но есть вероятность, пусть и небольшая, что в следующем веке какой-то юноша захочет подарить девушке открытку и напишет на ней мои стихи. Только ради этого и стоит жить.
— Тем не менее то, что происходит сейчас в твоей родной стране, в Украине, каким-то образом на тебя влияет?
— Это никак не влияет на мои стихи, но как гражданина, как патриота меня, безусловно, волнует сложившаяся ситуация. Недавно был случай на выступлении в Рязани. Одна девушка спросила меня: «У вас в этом туре были поэтические вечера в Украине?» Я ответил утвердительно, на что она искренне удивилась: «Как же вы проводили их, если там нельзя говорить по-русски?». И смешно, и жутко одновременно. Но я не вижу смысла поднимать эти темы здесь на выступлениях, как уже и в Украине. За три месяца развития событий у всех уже сформировалось свое мнение по поводу того, кто прав, кто виноват. И я не тот человек, который должен его разрушать.
— Разрушителей и так хватает. Давай о созидании и творческих союзах. Как складывались твои тандемы с музыкантами?
— Всегда спонтанно: наверное, так оно и должно происходить. Первой была история сотрудничества с Гушей Катушкиным и Марией Чайковской. Мы давние друзья. Песню «Эхо тысячи вокзалов» Гуша написал за одну ночь и подарил мне на день рождения, исполнив ее дуэтом с Машей. И три последующие композиции, сделанные с Чайковской, были созданы, когда мы поняли, что «Эхо тысячи вокзалов» вызвала большой резонанс, что есть слушатель, которому интересен этот проект. Внезапным было решение записать пару треков с Феликсом Бондаревым: при знакомстве мы повздорили, а спустя какое-то время встретились снова и подружились. История работы с Дэвидом Брауном тоже сложилась неожиданно. Продюсер Роман Любомиров, мой друг из Петербурга, как-то раз пригласил меня к себе в студию, чтобы записать стихи. Так случилось, что за день до этого, будучи уже большим и давним поклонником Дэвида Брауна, я попал к нему на квартирник. Дэвид достаточно закрытый человек, но после концерта я рискнул предложить ему поужинать. За ужином я рассказал ему про свое стихотворение «Обручение» — по сути, вольный перевод одной из его песен. Он неожиданно согласился поехать со мной на следующий день в студию, чтобы подыграть мне на гитаре, когда я буду читать эту вещь. В итоге мы записали не одну композицию, а целый альбом — «Murmurs».
— Так или иначе, и твои поэтические вечера, и проекты с музыкантами — нишевая история, интересная определенной публике. Как ты думаешь, эту историю можно вывести на более массовый уровень? И нужно ли вообще это делать?
— Искусственно — точно нет. И потом я не вижу, чтобы поэзия и шоу-бизнес шли сейчас одной дорогой. Единственный возможный пример такого совпадения — история Веры Полозковой, и то это пример, притянутый за уши. Должно складываться, и ты никогда не знаешь, что и где выстрелит. Мы, например, не ожидали, что песня «Эхо тысячи вокзалов» после появления в Интернете станет так популярна. А наша с Машей Чайковской новая композиция «Люблю» уже не имела такого успеха, хотя я считаю, что она с точки зрения и текста, и музыки сделана идеально. Правда.
— Тебя это расстроило?
— Нет. Я в принципе спокойно отношусь к реакции публики и никогда не шел у нее на поводу. Что такое отклик в наше время? Это количество лайков? У меня есть много стихов, которые пока не нашли отклика, есть те, которые были написаны давно, но только сейчас стали популярны. Всем стихам приходит свое время. Если возвращаться к разговору о проповеднике, он же не стремится, чтобы его полюбили, он стремится, чтобы кто-то что-то услышал, что-то осознал...
— Стихотворение и текст песни — разные жанры. Ты чувствуешь эту грань?
— Я чувствую эту грань, и мне кажется, у меня не очень получается ее преломлять. У меня нет такого музыкального слуха. Мы пытались сотрудничать с моим другом музыкантом Мишей Бубликом, но пока мне не удалось написать такой текст песни под конкретную музыку, которым я был бы доволен.
— Какие тенденции ты видишь сейчас в современном искусстве?
— Я не слежу за этим специально. У меня давно есть идея взять под крылышко какого-нибудь талантливого поэта, потому что я знаю, что могу ему помочь. Но я уверен, что он сам найдет меня. Мое знакомство с современной поэзией — ленты в соцсетях. Я считаю, что понятия современного искусства не существует. Есть понятие искусства в целом: и в поэзии, и в музыке. Я читаю некоторых современных поэтов, например Дмитрия Воденникова, но я люблю его вещи так же, как произведения Федерико Гарсиа Лорки. И если бы стихи Воденникова нравились мне меньше, я бы их не читал, не делал бы скидки на современность, на то, что это парень из моего города или человек, живущий со мной в одном веке. Искусство не знает времени. Поэтому я просто нахожу то, что мне близко. В целом мне нравится, что происходит сейчас. Я застал еще те времена, когда объявление о поэтическом вечере вызывало недоумение, даже казалось многим смешным, пережитком прошлого. Сегодня все неожиданно завертелось, и я вижу, с какими горящими глазами люди приходят на вечера, как они слушают. Я был приятно удивлен, когда недавно на выступлении в Калуге читатели подходили и говорили, что ждали моего приезда несколько лет. Мне кажется, сейчас поэзия находится в каком-то очень правильном положении: это не тренд, но в то же время она интересна. И дай бог ей пробыть в этом положении еще очень-очень долго.
— А как ты думаешь, появление каких-то новых творческих формаций может способствовать ее развитию?
— Я индивидуалист до мозга костей и никогда не стал бы в них вступать. Джим Моррисон говорил, что предпочитает встречи с друзьями веселью в толпе, а я часто предпочитаю одиночество даже встречам с друзьями. То состояние, когда комфортно писать, когда ты пишешь и ты сам себе судья. Вместе единым фронтом — это не про меня. Я сам свой единый фронт.
Смотрите видео:
А также смотрите видео:
