Политолог Николай Злобин: “Россия рискует превратиться в мировую бензоколонку устаревшего образца”

— Николай, вам не кажется, что если при Хрущеве мы догоняли Америку, то теперь Америка догоняет нас: борясь с кризисом, Вашингтон тоже сделал ставку на увеличение роли государства в экономике?
— Основной инстинкт любого государственного аппарата — воспользоваться кризисом, втиснуться в свободный рынок и что-нибудь там отрегулировать. В этом отношении между Россией и США сейчас действительно много похожего. Роднит сегодня Москву и Вашингтон и другое: Америка тоже затянула с модернизацией своей экономики и финансовой системы.
Но есть и принципиальная разница. Американская экономика точно выйдет из кризиса модернизированной и более конкурентоспособной. Будет ли она столь же мощной в рамках глобальной экономики — не знаю, но более современной — точно. Российское же правительство сконцентрировано на затыкании дыр и на попытке рассчитать: сколько будет продолжаться кризис, хватит ли денег и как эти деньги растянуть. Все сводится к тому, что тяжелые времена пройдут, цены на нефть рано или поздно вновь пойдут вверх и всё вернется на круги своя. Такая позиция — очень большой политический просчет. Она может откинуть страну не только на экономическую, но и политическую обочину в посткризисном мире.
— Учитывая крайнюю зависимость российской экономики от мировой конъюнктуры, у нас разве есть какой-то другой, альтернативный вариант?
— Отчасти вы правы. Но создание экономики, ориентированной на экспорт энергоносителей, было осознанным выбором России. Воспользоваться высокими ценами на сырье, скопить больше денег на черный день и по примеру среднестатистической бабушки положить их под матрац. Примерно так можно описать курс российского правительства последних 8 лет. В результате зависимость страны от мировой конъюнктуры оказалась двойной. Ведь теперь именно от ситуации в мире зависит, хватит ли накопленных денег или нет.
Можно ли было всего этого избежать? Я думаю, что да. Надо было инвестировать не в создание подушки финансовой безопасности, а вложить эти деньги в модернизацию экономики. И тогда народное хозяйство страны не просело бы сейчас столь сильно.
— Но разве можно отрицать, что кризис выбил из колеи не только нас, но и страны с модернизированной экономикой?
— Да, целый ряд других стран — большая часть государств Европы — построили модель по-другому, нежели Россия. Они создали мировые бренды, высокотехнологические компании и монополизировали целые сектора мировой экономики. Да, сейчас эти страны оказались в тяжелом положении. Денег в таких масштабах, как у России, у них нет. Но зато их экономики приспособлены к тому, чтобы выйти из кризиса более сильными и нагнать то, что они сейчас теряют.
Если бы Россия последовала примеру этих государств, ее экономика в социальном плане гораздо острее переживала бы этот кризис. Беда в том, что кризис не сделает Россию лучше. Российская экономика уже стала экономикой, обслуживающей другие экономики. После кризиса страна будет по-прежнему зависеть от цен на энергоносители и соотношения мировых валют. А ведь за это время другие государства уйдут далеко вперед!
— В последние 100 лет мы постоянно жертвовали нормальной жизнью ради туманного светлого будущего. Вы считаете, что мы должны были так поступить и на этот раз?
— Попытки сбить социальный стресс только оправдывались лозунгами заботы о народе. Но в реальности российское руководство сделало социальные проблемы своим приоритетом по несколько иной причине. Главным для лидеров было обеспечение собственной выживаемости. А для этого нужно было добиться лояльности населения, высоких рейтингов для себя.
— А что, на Западе политики не думают о своих высоких рейтингах?
— Нынешний кризис на Западе — кризис рыночной экономики. Нынешний кризис в России — кризис имитации рыночной экономики. Нормальной рыночной экономики Россия, на мой взгляд, не имела никогда. Существующую здесь систему можно назвать псевдорыночной, неокомандной экономикой с огромным прямым и непрямым участием государства, с карманными олигархами и телефонным правом. В этой экономике можно погибать, когда прибыль растет, и процветать, когда она падает. С экономической точки зрения это полное безумие. Но государство, строя российскую экономику, не ставило перед собой задачу заработать. Оно руководствовалось групповыми интересами, решало какие угодно задачи — политические или личные, но только не экономические.
В США кризис не ставит под сомнение основы государственной системы. В России же надо решать проблемы таким образом, чтобы не упустить контроль. Там государство идет в рыночную экономику, чтобы отрегулировать ее провалы. Здесь государство, создавшее нерыночную экономику, думает: как закрыть провалы, чтобы укрепить само себя и не быть выкинутым из экономики.
— Но разве Америка и Россия не делают сейчас одно и то же: обе страны вбухивают деньги налогоплательщиков в спасение своих неэффективных автопромов?
— В США государство идет в рыночную экономику, понимая, что рано или поздно ему придется оттуда уходить. Если “Форд” или “Дженерал Моторс” не переживут этот кризис, Америка со слезами на глазах расстанется с этими двумя национальными символами. Рассталась же она в свое время с авиакомпанией “Пан Америкэн” и другими символами, которые некогда олицетворяли ее мощь в мире. Национальные символы, конечно, важны. Но у каждого поколения они свои.
В России же речь идет не столько об экономическом кризисе, сколько о кризисе государства, которое создало эту экономику для решения своих политических проблем. И если эта экономика рухнет, рухнет и это государство в том виде, в котором мы его знаем, рухнет вертикаль власти.


— Обрушит ли экономический кризис путинский рейтинг?
— А какая разница, есть кризис или нет? Я убежден, что Путин как политик функционирует независимо от мифического образа Путина, некоего народного героя типа Добрыни Никитича. Этот образ олицетворяет скорее ожидания, нежели реальные действия. Это рейтинг от отчаяния, потому что ничего другого нет. Нынешняя путинская популярность не имеет никакого отношения к оценке действий правительства и премьер-министра. Эта популярность сохранится еще довольно долго в силу общественной потребности на позитив и надежду. Даже если Путин провалится как премьер-министр, в народной памяти он все равно останется как великий национальный лидер.
— Но ведь народ очень хорошо чувствует, как изменилось содержание его карманов. Это на путинский рейтинг никак не повлияет?
— Найдется оправдание. Это могут быть американцы, плохие министры, “Единая Россия”, безусловно, пресса. Даже Медведев, хотя это вряд ли.
— Правильно ли считать, что экономический кризис положил конец неофициальному социальному контракту между властью и обществом?
— Период стабильности, безусловно, завершился. Запас общественной потребности на эволюционное развитие и ожидание, что власть сделает нам хорошо, закончился. И в принципе это абсолютно оправдано. Президентство Путина было уникальным шансом для России во всех отношениях. Но Путин оказался лидером неиспользованных возможностей. Конечно, он упустил не все. Но если бы Путин использовал хотя бы большинство из предоставленных ему шансов, Россия находилась бы сейчас в несравненно более выигрышной ситуации — с точки зрения и экономики, и политики.
— Если кризис затянется, какую грань национального характера продемонстрирует население: “бессмысленный и беспощадный бунт” или способность к долготерпению?
— Выйдя из коммунизма, народ переболел обеими “детскими болезнями” — и терпением, и стремлением бунтовать. Бунта нельзя допустить ни в коем случае. Но ельцинский период — возможность ездить по миру и сравнивать — не позволяет рассчитывать и на долготерпение. Надеюсь, что в народе есть понимание, что необходима более тонкая работа с властью. Ведь давление народа на власть — это, собственно, и есть демократия.
— Но разве в стране есть каналы цивилизованного давления населения на власть?
— С каналами действительно тяжело. В 90-е годы были открыты “вертикальные каналы”. И наверху сразу появилось много интересного народа. Значительная часть нынешней элиты родом именно из прошлого десятилетия. Но сегодня эти каналы фактически закрыты. Наблюдается лишь активная имитация их работы типа списков президентского резерва. В развитых обществах никому не придет в голову создавать списки президентского резерва. Есть нормальная политическая борьба, в ходе которой нужно доказывать, что ты лучше, и выносить себя на суд народа. Не чиновники должны составлять списки элиты, а избиратели. Строить политическую систему так, как это сейчас делается в России, — все равно что заниматься инцестом. Это путь к вырождению элиты и государства.
— Раз каналов нет, то либо срыв клапанов, либо застой. Разве не так?
— Механизм смены элиты появится только тогда, когда придет понимание: ты во власти не вечен, рано или поздно придут другие. Этого понимания сейчас нет. Если исключить случай Ельцина, то у России не было опыта добровольного ухода из власти и предоставления другим возможности порулить страной. Поэтому все будет зависеть от степени ответственности тех во власти, кто должен уйти. Если они не будут уходить и их надо будет выталкивать, хорошо не будет. Но каналы будут открыты в любом случае.
— К какой политической стратегии склонится власть в условиях экономического кризиса: закручиванию гаек или наоборот?
— В условиях стабильности и экономического роста монополия на власть еще может прокатить. Монополия — лучший способ сделать ошибки. Но когда все идет хорошо, ошибки можно компенсировать. Когда все вокруг рушится, монополия невозможна. Попытки закрутить гайки — это попытки сохранить монополию. На последнем экономическом форуме в Давосе Путин проповедовал вещи, которые прямо противоположны тому, что он восемь лет делал в стране. Путин призывал к ликвидации монополии на принятие решений в мире. Однако то же самое относится и к самой России.
— Но отказаться от закручивания гаек — подвергнуть себя опасности потерять власть…
— Еще раз повторяю: все будет зависеть от готовности лидеров России поставить свою карьеру и созданное ими государство под угрозу. Если они не готовы это сделать, то после окончания кризиса Россия окажется в роли мировой бензоколонки для Китая и Запада. Причем эта бензоколонка будет предыдущего поколения, технологически отсталая.


— На вопрос: кто сейчас главный в России — президент или премьер? — большая часть экспертов отвечает, что премьер. Вы согласны?
— Думаю, что да. Впрочем, вопрос надо ставить несколько по-другому: кто важнее — Путин или Медведев? — независимо от их постов? Если их сейчас поменять местами, президент опять станет важнее. Путин сейчас важнее в силу многих причин. И главная из них в том, что сегодняшняя Россия — это Россия президента Путина. Он работал над ее созданием восемь лет. Чтобы президент Медведев стал главным в стране, то, нравится ему это или нет, Россия Путина должна быть разрушена. Вся история России заключается в том, что утверждение у власти нового лидера достигается разрушением системы, созданной его предшественником. Путин разрушил ельцинскую систему. Ельцин разрушил горбачевскую. Горбачев пытался разрушить брежневскую. И так до Петра I. Сегодня Медведев не разрушает путинскую Россию. Поэтому в России, в которой он президент, главным остается Путин.
— И собирается ли президент выступать в роли “разрушителя”? Достаточно ли прошло времени, чтобы ответить на вопрос: ху из мистер Медведев?
— Времени прошло достаточно, но ответа по-прежнему нет. Когда Медведев собирался стать президентом, он собирался стать президентом совсем другой страны. В его “повестке дня” не было ни войны с Грузией, ни экономического кризиса, ни нескольких заказных убийств. Но это произошло. И первый год президентства Медведева оказался не таким, каким он себе представлял.
Как независимый политик Медведев пока еще не сформировался. Я считал и до сих пор считаю, что будет раскол — независимо от хороших личных отношений Путина и Медведева. Вначале они прилагали усилия к тому, чтобы их люди сотрудничали. Но потом они решили, что все работает. И как только они в широком смысле слова перестали контролировать своих людей, начались конфликты. В какой степени они способны толерантно сглаживать эти противоречия, не превращая их в персональный конфликт? Все зависит от того, сумеет ли Медведев повести себя как президент или ляжет под давлением правительственных чиновников.
— Кто, по-вашему, будет баллотироваться в 2012 году в президенты: Путин или Медведев?
— Не удивлюсь, если это будет Медведев. Сейчас все мы жертвы того, что Медведев, будучи президентом, учится быть президентом. Путин, став премьер-министром, начал учиться быть премьером. На одной из валдайских встреч я задал ему вопрос: что ему нравится в работе премьер-министра? Он ответил: “Я каждый день работаю и учусь — что такое социальное страхование, как работает медицина…” Это здорово, что он так ответил. Но неужели Россия может себе позволить премьера, который только учится, как работает экономика? Или президента, который тоже только учится? Но смысл в том, что к 2012 году Медведев сможет научиться быть хорошим президентом. И тогда у него будет возможность показать стране и миру, что он не хуже Путина.
— Но на следующих выборах у Путина будет конституционное право баллотироваться в президенты. Зачем тогда это делать Медведеву?
— Если Путин думает о своем месте в истории с точки зрения учебников, которые будут написаны в ближайшие годы, то тогда действительно незачем. Если же он думает о своем месте в истории с точки зрения учебников, которые будут написаны через 20—40 лет, то баллотироваться в президенты Путину ни в коем случае нельзя.
Россия — очень тяжелая страна с точки зрения управления. Здесь говорят, что за четыре года ничего сделать нельзя. Но быть президентом в России восемь лет — это как на рудниках, где год идет за три. Человек эмоционально, интеллектуально, психологически изнуряется. Думаю, что Путин не пойдет на возвращение. Конечно, Бог его знает. Но я очень надеюсь, что выборы-2012 не будут похожи на выборы-2008.