В сводках с театра военных действий на Северном Кавказе общее число раненых солдат и офицеров называют приблизительно — около 800. Точной цифры нет, потому что количество "трехсотых", как называют раненых, увеличивается каждый день. Начмед моздокского военного госпиталя подполковник медицинской службы Мурад Беликов распекал своего подчиненного анестезиолога: "Во время боевых действий у офицера восемь часов сна и шестнадцатичасовой рабочий день. На другое времени у нас не предусмотрено". Анестезиолог понимающе кивал головой. Вся его "беда" заключалась в просьбе дать возможность отдохнуть — военный медик последнюю неделю из положенных восьми спал часа по три-четыре и был, как говорится, на излете. Понимал это и начмед, зная, что его врачи валятся с ног от усталости. Моздокский госпиталь сегодня переполнен — это прифронтовой госпиталь, куда раненых привозят прямо с передовой. Пополнение идет каждый день, часто даже по ночам. Счет на десятки — 20—30 человек, иногда больше. К слову сказать, в сводках военных ведомств за последние недели даже намека не было на то, что в Чечне каждый день такое количество военнослужащих получает ранения. Кстати, по законам военной науки число раненых обычно примерно в три раза больше количества убитых. Если тридцать раненых в день, значит, убитых — десять. Но официально на прошлой неделе было объявлено лишь о том, что в субботу на окраине Гудермеса подорвалась на мине машина и погибло двое бойцов. Создается впечатление, что как бы всего два — за неделю... — Но у нас не только раненые поступают. Больные тоже к нам, — говорит подполковник Беликов. — Может, поэтому кажется, что так много людей. Нам, врачам, все равно каких пациентов лечить, и мы считаем общее количество. За спиной начмеда стояли на крыльце брезентовые носилки, с которых только что сняли раненого. Подушка на них пропиталась кровью насквозь. Когда ее приказали убрать, солдатик из выздоравливающих долго не знал, за какой угол взяться, чтобы не замочить руки кровью. "Куда ее нести?" — спросил он с испугом. "На помойку, — буркнул угрюмый фельдшер, — не в стирку же". Госпиталь — своеобразный барометр войны. Если раненые поступают сплошным потоком, значит, войска пошли в наступление. В последний раз это было под Бамутом и Гудермесом несколько дней назад. Тогда у врачей не было времени даже на короткий сон, ведь во время наступления бойцы получают тяжелые ранения — минно-взрывные, осколочные и пулевые. Сейчас раненых меньше. Зато стало больше больных и травмированных. Значит, наступление приостановлено, и огнестрельные ранения получают большей частью от пуль снайперов. О том, в какую сторону колыхнулась стрелка этого барометра, когда в действующей армии появились самострелы, никто говорить не хочет. Самострел — это когда человек выстрелил сам в себя. Чтобы, пусть даже такой ценой, выбраться с передовой, спастись от смерти. Трудно представить, насколько тяжело и страшно человеку, решившемуся изувечить себя, но остаться в живых. Самострелы появились в последний месяц, когда войска втянулись в тяжелые затяжные бои в горных районах Чечни. — Каждый день по три-четыре раза вылетаем за ранеными на передок, — рассказывает командир вертолета-эвакуатора Игорь Стрельцов, чья боевая работа заключается именно в вытаскивании с переднего края "трехсотых". Эвакуатор — обычный вертолет МИ-8, только оборудованный креплениями для носилок да приспособлением для капельницы. Его необычность, пожалуй, только в количестве часов налета — экипаж накручивает их в небе Чечни в два раза больше, чем остальные вертолетчики. В тот день, когда мы летели в эвакуаторе на Сунженский хребет, у ребят был уже четвертый вылет. — Летчики работают на износ, но они уже втянулись в этот ритм, привыкли, — старается перекричать грохот вертолетного двигателя подполковник Александр Выдыш, который и взял нас на борт эвакуатора.Каждый день он вылетает на борту и сопровождает "трехсотых" с передовой до госпиталя. Замены Александру Ивановичу нет — летчики слушаются только его. С одной стороны, Выдыш может любому "зарубить здоровье" и отстранить от полетов, а с другой — пилоты Иваныча любят и уважают, а потому беспрекословно подчиняются только ему. Эта любовь выходит боком — Выдыш третий месяц не получает замены и каждый день вытягивает по десятку взлетов-посадок. ...Наша вертушка стелется над Сунженским хребтом, едва не касаясь лобастой кабиной земли. Над разрушенным и сгоревшим поселком Горагорский проходим буквально по крышам. Выше подниматься нельзя — больше шансов схлопотать пулеметную очередь. Сами вертолетчики такой способ полета называют "облизыванием гор" — иногда кажется, и впрямь макушки вершин можно достать языком. Со стороны — эффектно, а на самом деле очень опасно, ведь весь расчет должен идти даже не на метры, а на сантиметры. Впереди уже виден Грозный. Вертолет, облизав очередной хребет, буквально плюхается на крошечный пятачок земли между палатками и БТРами. Винты, не останавливаясь, молотят лопастями воздух, чтобы взлететь в любой момент. Командир батальона, подбежавший к вертолету, радостно обнимает Выдыша — несколько дней не виделись. Радуется он и по другой причине — увезут больных и раненых бойцов, с которыми на передовой много мороки. В вертушку загружают шесть человек: у одного придавило ногу гусеницей, второй разбил палец и он стал нарывать, третий загрипповал... Занесли на носилках и парня с простреленной ногой. — За сегодня вывезли 16 человек, — подводит итог минувшего дня Выдыш. — Средний в общем-то показатель. Раненный в ногу парнишка жадно смотрит на бутылку воды, и мы даем ему напиться. Алексей благодарно кивает головой и говорит, что ранение у него не тяжелое, кость не задета, а дырка сквозная. — Это самострел, — хладнокровно комментирует Выдыш. — Прострелил ногу, чтобы эвакуировали в тыл... А Леша печально улыбается, догадываясь, что после госпиталя его может ждать не комиссация, а дисбат. Осудить парня не поворачивается язык... Чечня.
