Тот боевой дух, самоотверженный и яростный настрой начала войны — есть он сейчас у военных? Или испарился? Так же твердо они намерены бить террористов до полного истребления? Или остыли? Одним словом это не объяснишь. Дух эфемерен. При каких-то обстоятельствах он расцветает, при других — сохнет, при третьих — умирает. Одного солдата он превращает в профессионального военного, внимательного и осторожного. Другого — в безрассудного дурачка. Третьего — в подонка. Чтоб понять, что творится с боевым духом, лучше всего просто смотреть на разных военных в разных обстоятельствах. И тогда все сразу встанет на свои места. Понятно будет, какой нынче настрой у войск и насколько на самом деле это опасная штука — боевой дух. Вертолет летит, огибая Грозный с запада. Сверху видно, что почти на каждом холме, каждой вершинке Старых промыслов стоят войска. Где-то их много, а где-то — один танк и палатка, но непростреливаемых промежутков практически нет. Город действительно окружен плотным кольцом. Мы летим в 21-ю бригаду внутренних войск. Ее еще называют "Софринской", потому что постоянно она дислоцируется под Москвой, в Софрине. У меня с собой спутниковый телефон — новогодний подарок предприятия "Морсвязьспутник" внутренним войскам. Компания дала мне телефон на неделю в бесплатную аренду, чтоб я ездила с ним по передовой, а встретившиеся мне бойцы ВВ звонили с него домой. Пусть перед Новым годом поздравят родных, услышат их голоса! ...21-я бригада добралась до своего холма только вчера вечером, поэтому сейчас еще устраивается. Налаживает быт. Бойцы чего-то пилят, прибивают, таскают. Здесь их так много, что у нас с телефоном сразу возникает широкий фронт работ. Часа два я без передышки набираю коды городов по всей России — от Крайнего Севера до станицы Курской. Может, потому, что бригада — подмосковная, довольно много ребят звонит в Москву и в область. Так что не верьте, когда говорят, что москвичи на войну не попадают. Еще как попадают. Из сорока позвонивших только один контрактник лет тридцати сказал, что находится под Ставрополем. Все остальные кричали в трубку с хвастливым восторгом: "Да в Чечне я! В Грозном!" — не думая о том, как сжимаются сердца родных. Совсем они пацаны еще. Но зато боевой дух — как у тореро. "В боях принимали участие? Раненые, погибшие были?" — "Нет. Мы пока стояли только. Но, говорят, завтра нас уже в Грозный пошлют". Им и тревожно: "Смотри, раненого понесли. Наш? Нет? Не наш..." И радостно: конец солдатской рутине, ожиданию, грязи и холоду. Завтра идем наконец на бой кровавый, святой и правый! Завтра все узнают, какой я герой! ...Когда у телефона сели батарейки, на время освободив меня от гуманитарной миссии, мы поднялись на горку — посмотреть, как вертолеты стреляют ракетами по Грозному. Здесь стоял последний дозорный пост, но уже не внутренних войск, а армии. Громадина БМП, зависшая на краю широкой ямы-окопа, на дне — палатка, рядом костер, три крошечных щенка, кошка и семеро воинов лет девятнадцати от роду, сидевших на земле без движения и без разговоров, как сидят люди, безмерно уставшие. — Не ходите далеко, — остановил нас один из них. — Здесь уже снайперы достают. Два вертолета делали круги прямо над нами и, заходя на Грозный, выпускали ракеты, метясь в одно и то же место. — По той нефтевышке долбят, — объяснил боец. — Позиции боевиков. Мы вчера там в засаду попали. Еле ушли. Думали, все уж. Конец. Они немножко рассказали нам про щенков и кошку. Сказали, что усыновили их и везде возят с собой. А про засаду им вспоминать не хотелось. Это тема не вызвала у них энтузиазма. Весь энтузиазм кончился. Испарился вместе с боевым настроем... Говорят, самое трудное — идти в бой во второй раз. Потому что в первый раз ты еще не знаешь, что тебя там ждет, и не представляешь, насколько это ужасно. А вот во второй раз — когда ты все уже пережил однажды наяву и сто раз во сне — страх затмевает разум и становится непреодолимым. n n n Совхоз "Родина" — это то же самое Старопромысловское направление штурма, но более северная позиция. Здесь внутренние войска стоят в километре от командного пункта, устроившись среди каменных обломков, в лучшие времена называвшихся "консервным заводом". Фантастические декорации пикника на обочине. Ближе к дороге на КП выстроились палатки бригады, постоянно дислоцирующейся в некой Дыдымке. Как объясняет женщина, заведующая здесь горюче-смазочными материалами, это в районе станицы Курской, на границе Чечни и Ставропольского края. Народу в лагере мало, ранним утром все ушли на Грозный. Остались четыре с половиной бойца для охраны лагеря и хозяйственных нужд, три женщины типа "палец в рот не клади", отвечающие за ГСМ, кадры и медицину, и засаленный до кожаного блеска экипаж сломавшейся бронемашины: "Ремни должны подвезти. Починимся и тоже на Грозный двинем". Здесь же у отдельного костра тусуются человек сорок чеченцев, одетых в новенькую милицейскую форму. "Отказалисся идти в Грозный, испугалисся, — шипит кадровичка и тут же орет на чеченцев. — Палатку мою несите, мать-перемать..." Оказывается, чеченских милиционеров одеть одели, но ни палаток, ни печек, ни питания не выделили. И вот они третьи сутки проводят на свежем воздухе у костра. Ни раздеться, ни прилечь, ни поесть. Приглядели палатку — им показалось, бесхозную. Ночью ее утянули, а утром выяснилось, что это они отдел кадров ограбили. Теперь ходят извиняются. За дыдымкинской бригадой стоят палатки спецназа внутренних войск из Минеральных Вод. Отсюда сегодня бойцы тоже пошли на штурм. Только попозже, часов в десять утра. В лагере остался немногословный сосредоточенный зампотех ("для вас просто Юрий") и человек сорок спецназовцев — тех, кто еще никогда не был в бою. Их пока пожалели отправлять на штурм. Пусть лучше лагерь поохраняют да за дровами съездят. Для этих сорока бойцов я открываю на табуретке переговорный пункт имени великодушнейшего "Морсвязьспутника". Сначала они не верят, что и впрямь можно с этой помойки позвонить домой матери, но как только первому удается дозвониться, спецназовцы приходят в неописуемый восторг. ...Если б вы видели, как меняются их лица, когда они произносят: "Мама, это я". Они слепнут и глохнут, не замечают ничего вокруг, всем существом своим улетая туда, к родному дому и материнскому голосу. Надо сказать, спецназовцы здорово отличаются от бойцов обычных подразделений. Возраст тот же, но они как-то взрослее, что ли. И нет здесь такого резкого контраста между бойцами, как в обычных частях, где сразу видны никчемные сутулые "чмошники" с вечными синяками и выпирающе грубые, жестокие лидеры. А в спецназе все бойцы примерно одинаковые. Спортивные, живые, терпеливые и резкие одновременно. Знают себе цену и в то же время знают и уважают цену коллеги-срочника. Кстати, ни один спецназовец не признался по телефону, что он в Грозном. Наоборот, все говорили: "Не волнуйся, мы в Пятигорске". Что касается боевого настроя, то он несомненно присутствовал, но не высокий и болезненно-истеричный, а, наоборот, крепенький и уравновешенный. n n n По долгу службы мне как журналисту полагалось самой тоже звонить в редакцию и диктовать репортажи. Этим я и занялась, когда начальник пресс-службы внутренних войск полковник Панченков Василий Васильевич, оставив меня в чистом поле, ушел по своим делам на командный пункт. В самой середине процесса диктовки рядом возник чернявый боец разудалого вида. Не обращая внимания на то, что я, между прочим, занята, он заорал: "Мы, защитники Родины, желаем передать родным свой пламенный привет!" И выжидательно поглядел на меня. Очевидно, ждал, что я сейчас же брошу диктовать и примусь обслуживать его коммуникационные потребности. В пятидесяти метрах от нас на дороге стоял танк. Десяток бойцов с интересом наблюдали за товарищем. — Подойдите попозже, — сухо сказала я, несколько рассердившись. Что за хамство, в конце концов. — Я сейчас диктую репортаж и не могу прерваться. Продолжая диктовать, я повернулась к нему спиной и услышала, как он орет: "Ты че? Ты знаешь, кто мы? Да мы 205-я бригада, только с Ханкалы вышли... Эй, где мой автомат? Давай сюда. Сейчас застрелим ее на фиг". Защитник Родины сходил к танку и, вернувшись спустя три минуты, упер автомат мне в бок. Тут я уже по-настоящему разозлилась и, бросив диктовать, обрушилась на этого "щенка войны" так, что наша машинистка на другом конце "спутникового провода" принялась меня успокаивать. Защитник Родины отступил, но, сохраняя лицо, стал нарочито громко уговаривать товарищей нацелить на меня пушку и "дать прямой наводкой". Экипаж, однако, проявил благоразумие и вскорости отбыл, увозя с собой брызжущего слюнями друга вместе с его необычайно высоким боевым духом. Для справки. 205-я бригада — это не внутренние войска, а армия. Постоянно дислоцируется в Буденновске. Бойцы 205-й чуть ли не поголовно принимали участие в первой чеченской войне и покрыли себя неувядаемой славой. В просторечии бригаду именуют "двести пьяной", чем она заслуженно гордится. n n n Стоявшая слева от КП артиллерийская батарея била по Грозному с методичностью метронома. Била громко, но к залпам, какие бы они громкие ни были, привыкаешь быстро и обращаешь на них не больше внимания, чем на кукареканье петуха. Начинало смеркаться. Мы стояли возле вертолета, которому пора было улетать в Моздок, как вдруг уже привычный свист летящей над нами мины заставил меня вздрогнуть. Свист спел не свою обычную мелодию, а ее зеркальное отражение. "Она обратно полетела, — сказала я Василию Васильевичу. — Это чеченцы. Они сюда стреляют". Мина действительно разорвалась совсем недалеко от вагончиков КП, и солдаты, в точности как деревенские пацаны, с криками бросились туда: "Мина, в кого-то мина попала!" К счастью, та мина ни в кого не попала, но КП, спрятанный среди яблонь, сразу перестал казаться надежным убежищем. ...Улетели мы лишь спустя полчаса. Дожидались контуженых спецназовцев из того отряда, где я утром устраивала сеанс связи. Их контузило в Грозном часа два назад. Они пытались вытащить раненых из дыдымкинской бригады, попавшей в засаду. Одного вытащили, поползли за другим — ему оторвало ноги. И тут их накрыло огнем своего же танка. То есть не совсем своего — не внутренних войск, а армейского. n n n На следующий день Чечня утонула в таком тумане, что лететь куда-либо было совершенно невозможно. А на колесах наши военные ездят по Чечне только в самом крайнем случае. Слишком велик риск попасть в заложники или нарваться на засаду. Пришлось нам с телефоном не лететь на передовую, а идти в госпиталь МВД к раненым. Они ведь тоже только из окопов, и им тоже надо звонить домой. В коридоре госпиталя я первым делом встречаю вчерашних контуженных спецназовцев. Они уже выглядят гораздо лучше, и глаза блестят, как у гепардов. — Да, все нормально уже. Выписались. Нечего тут делать. В часть к себе поедем. Здесь можно на электричке доехать, вот только до вокзала не знаю как. Денег-то нет. Вещи там остались, под Грозным. Я "сферу" свою отдал и автомат, и нас тут же в грузовик и к вертолету. Он оборачивается к главврачу, бегущему мимо к носилкам с новым раненым: "Извините, а вы не можете нам с машиной помочь, до вокзала подбросить?" — Сейчас, — обрадованно кивает главврач. — Сейчас я всех раненых на снег выброшу из грузовика и вам его дам. До вокзала. Спецназовцы вздыхают. Надо же, думаю я, какие герои. Точно как по телевизору показывают. Не успели после контузии в себя прийти, а уже обратно рвутся — в Грозный, к товарищам. — Да ты что! — спецназовцы смотрят на меня с изумлением. — Мы в Минводы поедем. Там наша часть. На фиг, хватит с нас Грозного, мы домой. Сейчас та-а-акую дискотеку устроим! Это мне уже понятнее. Они честно выполнили свой долг и теперь нуждаются в компенсации. Нужно вознаградить себя за страхи, которые пришлось пережить, и за то, что не струсили, оказались мужиками. Нужна "дискотека" — полномасштабное снятие стресса всеми доступными способами: выпивка, женщины, "охотничьи" рассказы с друзьями и жестокие драки с недругами. И слава Богу, что у них сейчас денег нет. А то они бы начали снимать стресс непосредственно в электричке и запросто могли бы так и не доехать до своих Минвод. Что же касается боевого настроя, то он у контуженых спецназовцев несомненно присутствует. По "гепардовым" глазам видно, что они сейчас в очень боевом настроении, но вектор настроения сменил направление. Отныне и навсегда они знают про себя, что они — смогли. Выдержали испытание. Хлебнули и хватит, больше на войну их не затащишь. n n n Боевой дух крепнет или слабеет в зависимости от того, чем и как его кормят. Если его вообще ничем не кормят, а держат на голодном пайке — без реальной опасности, без боевых столкновений, в бесконечном ожидании, невнятных перемещениях по чеченским дорогам, в грязи, холоде, сырости, на тушенке, где жира в три раза больше, чем мяса, — боевой дух устает ждать своего часа. Стремление бить врага до последней капли крови заслоняется мелкими бытовыми проблемами, и боевой дух съеживается и замораживается. Давайте смотреть на вещи реально. С каким настроением вы пойдете в бой, если уже месяц не мылись, не меняли белья и не снимали на ночь брюки? Если вас мучает попеременно запор с поносом при отсутствии и туалета, и туалетной бумаги, из носу течет, под мышками чешется, а лицо из-за прыщей стало похоже на драконью морду? Совсем другое дело, если боевой дух накормят сразу и до отвала — так, как случилось со спецназовцами. Дух мигом объедается ужасом, риском и кровью, и больше уже не хочет иметь с ними дело. Он есть, он не умер, в случае необходимости он преодолеет страх и опять пойдет в бой, но лично ему это уже не надо. Он стал мудрым и осторожным, и по своей воле близко не подойдет к опасности. Самое плохое, когда боевой дух кормят маленькими порциями. Вроде и понюхал он риска и опасности, но крови не увидел и настоящего страха не испытал. Тогда дух распаляется и начинает сам искать себе пищу. Перехватит где-нибудь еще немножко риска, и снова ему мало, надо еще. От короткого и сильного страха повышается адреналин в крови, и это бодрит, это даже приятно. Недокормыши становятся похожи на наркоманов — так навязчиво они ищут "место, где стреляют". Подобная беда, кстати, часто случается с журналистами. С новичками, у которых эта война — первая. Из Моздока пресс-служба обычно вывозит корреспондентов на позиции группами человек по десять, и не дай Бог, если в компании окажется такой любитель острых ощущений. Замучает. "Нет, давайте лучше поедем туда, где обстреливают. На передовую. Чтоб хорошая картинка получилась, нам нужны активные действия — чтоб мины взрывались и санитары несли раненых и убитых. А вот эти ваши бойцы в палатках — это нам неинтересно". На такого журналиста смотрят как на идиота. "На хрен мне передовая, — пожимает плечами его оператор, — мне двоих детей надо кормить". Но человек со столь болезненно поднятым боевым духом не видит ничего, кроме своего адреналинового "наркотика". Он не понимает, что выглядит глупо, что над ним смеются. Ему, наоборот, кажется, он один здесь герой, а все остальные — трусы. n n n Кроме спутникового телефона "МК" еще доставил внутренним войскам сотню серебряных елок, гирлянды и елочные украшения. Спасибо предприятию "Иней" и московскому правительству, которые всю эту радость профинансировали. Елки пользуются бешеным успехом. В комнате Управления по работе с личным составом на базе в Моздоке идет сортировка и раздача новогодних подарков, и помимо традиционных пакетов с вафлями, зубной пастой и чаем бойцы получают елочку — одну на целое подразделение. Радости от нее — море. Непрактичный подарок, конечно, но не все же должно быть для тела. Надо и для души иногда. Управление в предпраздничные дни трудится не покладая рук. Каждый день прилетают самолеты с подарками, с гуманитарной помощью. Десятки тонн мешков и коробок, и все надо разгрузить, и рассортировать, и уберечь от разворовывания, и распределить, и доставить на позиции, и всех поздравить. И еще всякие гости, и артисты, и концерты, и всех надо принять и устроить, и подготовить транспорт, и предусмотреть, чтоб никто нигде не опоздал, не застрял и не потерялся. А гости-то разные бывают. Подарки от воинов-афганцев, к примеру, сопровождали в Моздок человек пять ветеранов, которые начали выпивать еще в Чкаловском аэропорту, да так крепко, что один уже там в кровь расквасил лицо. А уж когда они в Моздоке очутились, их и вовсе не унять было. Но зато подарки афганцы привезли богатые. Считается, что Управление трудится в глубоком тылу. Ведь Моздок — это даже не Чечня, а Осетия. Но каждый день кто-то из офицеров летит на передовую или едет на позиции, и рискует собой, и не обращает на это внимания. Они так заняты, что им некогда думать про свой боевой дух. У них есть работа — много работы, которую постоянно надо делать, а иначе войска не смогут воевать. То же самое в Управлении связи. "Сегодня спал два часа, — сообщает лаконичный полковник Сергейчик. По вечерам я приношу на узел связи телефон и оставляю на ночь заряжаться. — До четырех ночи связь налаживал с Автурами. Вручную частоты подбирал". За несколько дней до Нового года в Моздок прибыл заместитель Главнокомандующего по работе с личным составом генерал-лейтенант Кавун. В Управлении он бывал только ранним утром и поздним вечером. Все остальное время — или в Грозном на командном пункте, или там, где стоят внутренние войска. ...Он собирался улететь в Москву 30 декабря, чтоб встретить Новый год дома. За ним специально прилетел самолет Главкома, но 30-го утром ситуация в Грозном опять обострилась. Генерал Кавун вместо Москвы отбыл на передовую, а его самолет полетел в столицу, увозя на праздники Кошмана, Гантемирова, тяжелораненого омоновца и еще кучу всякого народа. ...Чем больше у офицера работы, чем тяжелее его ответственность, тем меньше бросается в глаза его боевой дух. Это как уверенный в себе человек, который не выпячивается, доказывая всем свои достоинства. Он вообще не думает о своих достоинствах. У него другие заботы. n n n В Москву мы вернулись тем самым самолетом, от которого пришлось отказаться генералу Кавуну. Василия Васильевича встречал в аэропорту "уазик". Пока мы грузили вещи, подошел невысокий парнишка лет двадцати пяти, летевший вместе с нами, и попросил подвезти его до ближайшего метро. В машине выяснилось, что наш попутчик вооружен и очень опасен. Он не выпускал из рук автомат, а когда мы спросили, почему он, собственно, направляется в метро с оружием, он весьма грубо отшил нас, заявив, что это не наше дело. Тогда Василий Васильевич сказал, что нам надо хотя бы знать, как его фамилия, а то, может, мы в Москву вооруженного преступника везем в военном "уазике". В ответ товарищ пробурчал, что он сотрудник ФСБ, оперуполномоченный, и имеет право ходить с автоматом где ему вздумается, потому что у него есть соответствующее разрешение. — В Москве не настолько опасно, чтоб ездить в метро с автоматом, — сказала я. — Здесь все-таки не Чечня. Зачем людей пугать? И вообще, мало ли что может случиться? Вам возле дома хулиганы по башке дадут и заберут автомат. И пойдет он по Москве гулять. Кому это надо? — Не ваше дело, — оперуполномоченный говорил нарочито громко и с высокомерной наглостью. — У меня никто не отберет автомат. Уж если я Чечню с ним прошел и никто у меня его там не отобрал. И даже не ранили ни разу. — Лучше вам его сдать у себя на работе в комнату хранения оружия, а потом уже спокойно ехать домой, — миролюбиво посоветовал Василий Васильевич. — Вы сколько в Чечне были? — в голосе оперуполномоченного появились женские истеричные нотки. Он отбыл в Чечне положенные три месяца и теперь так собой гордился, так гордился, что сам черт ему был не брат. Его боевой дух сорвался с цепи и вышел из-под контроля. Во что бы то ни стало ему необходимо было в час пик проехаться в метро с автоматом, чтоб все поняли — вот он, настоящий герой. А потом прийти домой и небрежно повесить автомат на вешалку. Пришел солдат с фронта... — Ладно, — вдруг смирился контрразведчик. Видно, боевой дух все же сообразил, что у него могут быть неприятности. — Высадите меня у дивизии, я автомат к себе в сейф положу. Через двадцать минут мы остановились напротив ворот дивизии. Оперуполномоченный вышел, мило попрощавшись и извинившись, если что не так, но к светофору не пошел. Остался стоять на месте, хотя поток машин в шесть вечера был здесь настолько плотным, что реальных шансов перейти дорогу без светофора у него не было. Судя по всему, он и не собирался переходить ее и относить автомат в сейф, а просто решил, что лучше с нами не связываться, а добраться до метро на попутной машине...
