В июле, когда театральная жизнь повсюду замирает, как кролик перед удавом, только в одном месте на земле она расцветает и бьет яростным фонтаном. Это место — скромный городишко на юге Франции — Авиньон, где 54 года целый месяц дают театр нон-стопом почти 24 часа с кратким перерывом на сон. Что же это за место, куда как пчелы на мед слетается театральный люд Европы? И не только Европы. Место исключительно религиозное, облюбованное еще семь веков назад римскими папами для своей резиденции. По этому случаю они в центре города отгрохали из шершавого камня с бежево-сиреневым отливом дворец. Папы, которые почему-то умирали каждый год, и не подозревали, какое богохульство здесь начнется в 50-е годы ХХ столетия: комедианты, которых хоронили за городской стеной, станут в святых стенах главными людьми. Впрочем, противобожьи дела будут отомщены. Но о возмездии — дальше. Авиньонский фестиваль на самом деле делится на две части — улицу и неулицу, живущих автономной жизнью и на разном топливе. Улица в поте лица добывает себе на пропитание с утра до ночи. Неулица — живет за счет государственных вложений. И неизвестно — кто из них в Авиньоне главнее? Улица К Папскому дворцу, как ручьи, с четырех сторон стекаются узкие улочки. Некоторые до того узки, что, если раскинуть руки, упрешься в стены домов. Вот здесь уже с самого утра начинает завариваться мощнейший паблик рилейшн театральной жизни, который нам и не снился. Группами и в одиночку артисты набрасываются на еще не продравшую глаза толпу из туристов, любителей и матерых театралов. Конкуренция — адская, поэтому крючки, на которых здесь ловят зевак, самые изощренные. Вот, скажем, улочка с названием Тьянтьери — трехсотметровка шириною в десять шагов. На ней — пять театров, восемь ресторанчиков, кафе, баров, и если приземлиться под зонтом, то в качестве бесплатной нагрузки к вину и провансальскому салату можно получить такое... Вот, например, отряд гипсовых изваяний — как будто десять баб с веслом спрыгнули со своих постаментов в парке культуры. Свадебную процессию с жирными невестами в драных платьях, пожарные команды и "скорую помощь" с дудками и барабанами. Веселых зэков в полосатых робах, африканские племена, летучих мышей на ходулях и живые мешки с выпуклостями на местах груди и ягодиц. Размалеванные рожи и клоунские носы здесь не уважают, как вчерашнюю модель компьютеров. Для чего все это? Для того чтобы заманить вас в театр и выкачать денежки за свое нехитрое зрелище. А вот и неправда. А если и правда, то не вся. Она в том, что, во-первых, спектакли в неофициальной программе Авиньона бывают разные — от примитивных фарсовых до утонченных. А во-вторых, и это, может быть, главное: для артистов отлов зрителей — это что-то вроде кайфа, тусовки, игры, но никак не унижение или повинность. Даже если самый приставучий артист не отлипает до тех пор, пока ты не возьмешь у него рекламку выступления, можешь отправить его по известному адресу. На что он с дежурной улыбкой сообщает: — О'кей, мадам. С удовольствием. Только уточните номер дома и дату рождения вашей бабушки с номером участка на кладбище. И песенку затянет: "Ах, мой милый Августин..." Тут невольно возникают параллели. Представить в таких ролях наших артистов?.. Этого не может быть, потому что такого не может быть никогда. Наши артисты гордые, и, как в свое время правильно заметил драматург Островский, их место в буфете. Там они с русской тоской рассказывают друг другу о своей невостребованности, интригах завистников и режиссерском идиотизме. В связи с чем вспоминается бородатый театральный анекдот. Стоят два артиста у писсуара. Один другому говорит: — Ну как тебе новый режиссер? — Говно. Ну полное говно. Из кабинки выходит режиссер. Артист: — Ну я же в самом высоком смысле слова. Так вот, менталитет наших артистов не позволяет им опускаться до улицы при зарплате 10—20 долларов в месяц. Правда, это нисколько не мешает улицам и улочкам Авиньона жить своей стихийной жизнью. Но эта стихия — все-таки шумное оформление серьезной театральной программы — который год формируется серьезными людьми на уровне министерства иностранных дел Франции и субсидируется из государственного кармана. Неулица Попав в Авиньон, все мечтают сыграть спектакль в Папском дворце, но пускают туда избранных. И тут счастливчиков, похоже, настигает час папского возмездия. Во всяком случае, последние годы никто не припомнит, чтобы на престижной сцене случился настоящий шумный успех. На этот раз ставку делали на балет знаменитой Пины Бауш "Мойщик стекол". На сцене лежало около сотни тысяч алых матерчатых гвоздик, но постановка озадачила: минимум хореографии и максимум текста из жизни Гонконга. То же самое и с "Медеей" классика французской режиссуры Жака Лассаля. Красивые декорации из песка, глины и воды с лодками, участие кинозвезды Изабель Юппер не спасли размеренной, но скучной постановки. Юппер, как новичок с небольшим театральным опытом, очень старалась. Она держала 5-тысячный зал мощным голосом, неведомо откуда взявшемся в хрупком теле. — Но у нее же нет женской харизмы, — говорили радикально настроенные художники. Не знаю, как насчет харизмы, но если бы не Юппер, на античную тоску во французском исполнении вообще трудно было бы смотреть. А может быть, все неудачи объясняются просто — ну не нравится папам то, что творится в их резиденции. Зато в других помещениях, тоже весьма экзотических, зрелища вполне удались. Не где-нибудь, а в казармах города известный режиссер из Нормандии Эрик Лакаскад выдал чеховскую трилогию. Среди "Трех сестер" и "Иванова" особенно выделялась "Чайка". Трактовка оказалась радикальной, но изысканной. Здесь талантливые люди любят посредственность: беллетрист Тригорин (в исполнении самого режиссера) — бледная личность, так же, как и Нина — бесцветное существо. Серость их только оттеняет мятущийся талант Треплева, выбравшего посредственность. — Я имел подлость убить сегодня эту чайку. Кладу у ваших ног. Вместо привычной тушки, более или менее натурально исполненной, Треплев выносит на вытянутой руке поднос с белоснежным пухом. И обсыпаемый им будет носиться в бешеном танце за Ниной, совсем загоняв ее по углам, как чайку. Почти что насилие над Ниной Заречной, которое не приняли в спектакле многие, тем не менее казалось убедительным для такой версии. В четвертом действии кучка пуха превратится в белую гору из него же и станет местом самоубийства Константина Треплева, произведенного без выстрела: он просто упадет как подкошенный в пуховую кучу. А все персонажи будут смотреть на это, как на спектакль в первом действии "Чайки", где "люди, львы, орлы и куропатки"... Еще на этом острове есть категория граждан, заслуживающая особого изучения. Это театралы. Во-первых, они не позволяют рассматривать себя как пассивную массу, из которой выкачивают деньги. Они организовывают дискуссии после спектаклей с драматургами и режиссерами, не позволяя профи отлететь от земли. Но за свою страсть выкладывают немалые деньги. Вот весьма средний бюджет одного дня на две персоны. Отель, два раза поесть в ресторане, два-три спектакля в день обходятся в 1000 франков — примерно 160 долларов. То есть недельное пребывание в театральной стихии вылетает в 1000 долларов. Но, судя по толпе, заполнившей улицы Авиньона, это никого не останавливает. Чем хорош Авиньон? Тем, что он не подогревает амбиции, которыми и без того замучен театр. Здесь не раздают призов, не выбирают лучший спектакль, лучших мужчин и женщин с "честью и достоинством". Здесь не отсвечивают декольте и смокингами. Может быть, поэтому демократичность вот уже 54 года остается духом фестиваля на острове Авиньон. И судя по всему, до этого острова нам не доплыть никогда-никогда. Не потому что не можем, а потому что не хотим: раздача премий есть способ управления. А также проявление власти, которой искусство в нашем театре давно принесли в жертву. Когда дождь, зачастивший в это лето, вымыл мостовую, звезды отражались под ногами. Казалось, что маленький город летит куда-то, как корабль. И только бестолковый разноязыкий галдеж его пассажиров напоминал, что это не мираж.
