“Посещений нет! Въезд запрещен! Вход по пропускам!” — резко, не хуже любого блокпоста, останавливает объявление у входа.
В холле, впрочем, толпятся несколько человек и, сдав верхнюю одежду, привычным шагом (явно не в первый раз здесь) разбредаются по коридорам — кто в регистратуру, кто к врачам.
— Где здесь шестой этаж-то? — я пытаюсь разобраться в кнопках лифта. — Странный какой-то лифт...
— Здесь все странное, — философски замечает моя случайная спутница, девушка лет двадцати, и, нажав нужную кнопку, вновь погружается в свои мысли.
КАК ОСТАНОВИТЬ ЭПИДЕМИЮ?
На 15 января 2001 года в России зарегистрировано 83 тыс. ВИЧ-инфицированных. Из них в Москве — 11 тыс., в Московской области — 13 тыс. человек. Динамика роста устрашающая: за последний год количество инфицированных почти удвоилось!
“МК” обратился к ведущим специалистам в области СПИДа и наркомании с вечным вопросом: “Что делать?”.
Вадим ПОКРОВСКИЙ, руководитель Общероссийской лаборатории по СПИДу: “Нужны деньги и личный контроль президента”
— Нужна серьезная национальная программа, и надо создать Национальный комитет по СПИДу, как в западных странах, который возглавил бы президент или министр безопасности. Иначе все останется как сейчас: на бумаге деньги на борьбу с эпидемией выделяются, а фактически в прошлом году Минздрав получил только 25% обещанных средств...
И, конечно, следует резко увеличить финансирование программы в целом: речь идет о миллионах жизней. В 2001 году на борьбу со СПИДом выделено 44 млн. руб. Этих денег еле-еле хватит на обследование населения — а на что лечить, где взять деньги на научные разработки новых лекарств?.. Для примера: в США только летом 2000 года на новые разработки было выделено 100 млн. долл. Если мы не остановим темпы эпидемии, то через полтора-два года она перейдет с наркоманов на людей, ведущих активную половую жизнь.
Олег ЗЫКОВ, руководитель Фонда “Нет — алкоголизму и наркомании”:
“Обмен шприцев — это троянский конь в борьбе с наркоманией”
— Обыватели до сих пор считают, что наркоманов спасать от СПИДа не надо: пусть перезаразят друг друга и вымрут. Это глупость! Опыт западных стран красноречив: ВИЧ-инфекция неминуемо переходит на другие социальные группы. Поэтому останавливать эпидемию надо в ее очаге — в первую очередь в среде наркоманов.
К сожалению, правительство Москвы заняло ханжескую позицию: упрекают нас в том, что, меняя грязные шприцы на чистые, мы идем на поводу у наркоманов, потакаем пороку, внедряем наркокультуру и т.д. Наверное, по их мнению, любое влияние на наркоманов возможно только с помощью милицейской дубинки. Однако этими мерами наркоманов только загоняют в подполье, проблема же распространения ВИЧ не решается.
А нужно, наоборот, установить доверительные отношения с наркоманами — чтобы можно было вести пропаганду, объяснять людям, как им избежать заражения. Одна из таких программ — обмен шприцев. На самом деле эта акция — не что иное, как способ вложить в руки наркомана вместе с чистым шприцем информацию о том, как избежать заражения, как снизить (хотя бы снизить!) вред для здоровья. Пришел человек менять шприц — а ты ему между делом объясняешь, как защититься от ВИЧ-инфекции. Насколько подобные программы эффективны? Наглядный пример из опыта Англии. Два соседних города — Глазго и Эдинбург. В Глазго власти ввели для наркоманов программы снижения риска заражения, а в Эдинбурге занялись репрессивными мерами. Через пять лет в Глазго — 5% ВИЧ-инфицированных наркоманов, в Эдинбурге — половина всех употребляющих наркотики...
Страшный диагноз
Всех пациентов московских и областных наркодиспансеров и СЭС, чья кровь на первых анализах дала положительную реакцию на ВИЧ, направляют сюда — в Центр профилактики и борьбы со СПИДом на Соколиной горе.
В Центре человеку делают повторные анализы, и, если подозрения подтверждаются, ВИЧ-инфицированному сообщают диагноз и оказывают помощь. В первую очередь — психологическую.
— На самом деле консультация психолога необходима еще на первом этапе — когда человек только-только решил обследоваться на ВИЧ-инфекцию, — говорит психолог Центра Валентина Беляева. — На дотестовом консультировании можно выяснить, насколько человек готов к диагнозу, что удержит его от отчаяния, от самоубийства.
— Наши опасения подтвердились. У вас ВИЧ-инфекция, — прямо, без околичностей и долгих вводных фраз говорит психолог сидящему напротив нее 27-летнему молодому человеку.
В воздухе повисает звенящая тишина. У парня шок, слова врача с трудом доходят до его сознания. Психолог пережидает. Это затишье перед бурей.
— Я вам... не верю, — как в тумане, глухо, раздельно выговаривает каждое слово молодой человек и через секунду, в бешенстве стуча кулаком по столу, диким ненавидящим криком, — я вам не верю! Этого не может быть... — резко обрывается голос.
Бегающие, полные ужаса глаза натыкаются на уверенный, спокойный взгляд врача. В кабинете опять наступает молчание, но ненадолго.
— Зачем я родился?! Что я видел в своей жизни? — как будто про себя говорит молодой человек. — Я никогда не был счастлив!..
Лицо молодого человека внезапно искажается болезненной гримасой, он плачет — неловко отворачиваясь, стараясь скрыть слезы от женщины-врача. Руки судорожно ищут по карманам носовой платок.
Валентина Владимировна незаметно подсовывает ему бумажный одноразовый платочек — у нее их целая пачка, лежат в ящике стола, специально приготовленные для таких трагических моментов.
Сейчас главное — чтобы пациент не замкнулся, не ушел в себя. Если начнет задавать вопросы — значит, ситуация повернулась в лучшую сторону, с человеком можно установить контакт.
— Я умру? — поднимает голову парень.
— Нет. Сейчас твоей жизни ничего не грозит. Тебе надо следить за своим здоровьем, — объясняет врач.
Ситуация переломилась — парень жадно слушает психолога, ловит каждое слово.
— Ты будешь приходить к нам, в Центр, обследоваться, лечиться, контролировать свою болезнь, — мягким голосом говорит врач.
Таких пациентов у Валентины Владимировны было 400 человек. В жизни каждого из них она принимает активное участие, становится близким человеком. Начинается эта дружба с диагноза, а потом ее пациенты рассказывают ей и о своих бедах, и о радостях.
— Приходят: “Валентина Владимировна, я в институт поступил. Хочу получить второе высшее образование” или “Я женился”.
Благодаря доверительным отношениям врач всегда в курсе всех событий.
— Обязательно раз в два месяца явится какой-нибудь пациент и с горящими глазами сообщит: “Вот новый метод лечения — гомеопатия. Надо два-три месяца голодать!”
Упаси бог такого больного отговаривать. Не поймет, перестанет доверять врачу и начнет лечиться нетрадиционной медициной уже без его помощи. Поэтому психолог обязательно выслушает, вместе с пациентом обсудит все “за” и “против”, и они решат, стоит ли так лечиться.
— Хорошо, что они со мной делятся, — говорит Валентина Владимировна. — А то, представляете, приходит пациент через месяц на обследование, а у него потеря массы 10 килограммов. Если врач не знает, в чем тут дело, сразу забьет тревогу: болезнь прогрессирует! А так все под контролем — и больной, и его “новый” метод лечения.
Бывали в практике психолога и более серьезные ситуации.
— Валентина Владимировна, Леша умирает, а завещание писать не хочет, — прибежали к ней как-то больные из стационарного отделения. — А у него с матерью разные фамилии. Выпишут ее из квартиры, когда он умрет, — и все. Вы заставьте его написать завещание!
Леша действительно был в тяжелом состоянии — СПИД, несколько оппортунистических болезней, организм не реагирует на лечение. Ну как сказать живому человеку: “Пиши завещание”?
— Ну конечно, если именно так и сказать, то он сегодня же выпрыгнет из окна, — говорит Валентина Владимировна.
Вначале она осторожно выяснила, сознает ли Леша, в каком он состоянии. Оказалось — да, сознает. Психолог долго разговаривала с ним. Не знаю, как ей удалось, не ранив человека, подвести его к мысли о завещании, но уже на следующий день Леша попросил вызвать маму и нотариуса.
Одни лечатся, другие ломаются
— Я туда не пойду, не хочу! — упирается пациент и недоверчиво косится на врача. — У вас там, наверное, железные клетки, в которых вы держите больных?
Наконец 20-летний Игорь поддался на уговоры и согласился заглянуть в стационарное отделение — чтобы убедиться, что лечиться он здесь будет в человеческих условиях.
— Я боялся, что вы меня туда специально заманиваете — чтобы закрыть и никогда больше не выпускать, — на полном серьезе признался он врачу после осмотра палаты.
Игорь был уверен, что с диагнозом “ВИЧ-инфекция” его обязательно изолируют в стационаре СПИД-Центра — эдакой резервации для прокаженных, по его мнению.
С заведующим стационарным отделением Борисом Груздевым я иду осматривать палаты.
Пятый этаж. По коридору стелется запах еды из столовой — у пациентов время обеда. Первый, кто попадается на нашем пути, — пожилой, лет 50 мужчина с тарелками в руках. Несет из столовой в свою палату.
— Как себя чувствуете? — останавливается Борис Марленович.
— Лучше, лучше, — охотно объясняет мужчина.
Сейчас в стационаре 24 человека. Возраст — от 16 до 50 лет. 98% пациентов — наркоманы, заразившиеся ВИЧ-инфекцией через иглу.
— Здесь только больные СПИДом? — спрашиваю я у Бориса Марленовича.
— Нет, не только. Большинство лежит с болезнями, связанными с ВИЧ-инфекцией, — объясняет он. — С теми заболеваниями, которые нельзя лечить амбулаторно. С пневмонией, например, — это наиболее часто встречающееся заболевание.
Лечатся пациенты по-разному. Если выполняют все процедуры, не нарушают режим, то выписываются быстрее. Очень тяжело лечить наркоманов, говорит заведующий, потому что они день лечатся, день колются, день ломаются.
— А что, и здесь, в Центре, продолжают колоться? — удивляюсь я.
— Конечно, у нас здесь бывают и ломки, и передозировки. Разве за ними уследишь? Наркоман везде наркотики найдет.
Привозят героин и родители, больше всего боящиеся, что сын или дочь будет мучиться от ломок. Хотя в Центре запрещено посещение, но за тяжелыми больными ухаживают родственники, они-то и проносят героин и суррогаты психоактивных веществ.
Мы заходим в палату. Здесь лежат двое — оба наркоманы, оба вчера кололись. Героин они не достали, поэтому вводили суррогат — так называемую мульку.
— Вместе, что ли, кололись? — удивляюсь я.
— Ну, может, по отдельности, — говорит Борис Марленович, — кто их знает. Пошли в туалет и ввели инъекцию.
На краю кровати сидит растрепанная женщина — мама пациента, кормит с ложечки своего сына, который после мульки сам двигаться не может. Мама неловко улыбается врачу:
— Им уже лучше.
Сами ребята на приветствие врача не откликаются — разговаривать им тоже тяжело. Я краем глаза смотрю на наркомана. Скрюченный, худой, маленький — совсем мальчишка. Лицо настолько бледное, что сливается с подушкой. Глаза — абсолютно мутные и невидящие — кажутся нереально синими, как чернила.
— Как тебя зовут?
— Ваня, — с готовностью отвечает за него мама.
— А сколько ему лет?
— Шестнадцать.
В другой палате тоже наркоманы. Эти постарше — 19—22 года — и выглядят поздоровее, потому что им никто наркотики не подгоняет. Разговаривая с ними, я в какой-то момент неожиданно для себя понимаю: ребята не сознают, насколько серьезная у них болезнь.
— Да, — подтверждает Борис Марленович. — Наркоманы — люди без головы. На самом деле сейчас по ВИЧ-инфекции они сохранны, заражение произошло недавно, и ВИЧ еще не успел поразить иммунную систему. Но они колются, и, как правило, грязными иглами. Вводят себе инфекцию, начинается сепсис — поражаются сердце, легкие, наркотики истощают организм. Но наркоманы об этом не думают.
Были в стационаре и смерти — от СПИДа, от оппортунистических болезней.
Когда врачи видят, что человек умирает, его переводят в отдельную, одноместную палату-бокс. Но иногда смерть наступает и в обычной, рассчитанной на несколько человек палате — при соседях.
— Смерть, наверное, производит на других пациентов очень тяжелое впечатление?
— Да, и вместе с тем позитивное, — говорит врач. — ВИЧ-инфицированный наркоман так же, как он знает, что существует передозировка, должен знать, что от ВИЧ-инфекции умирают. Смерть другого больного — стрессовая ситуация, которая приводит наркоманов хоть в какую-то реальность, заставляет защищаться, лечиться, думать о себе.
У выхода, стоя в очереди в гардероб, я улавливаю обрывки фраз:
— Посмотрите закон 95-го года. Там написано, что никто не может выгнать из института ВИЧ-инфицированного, — говорит женщина.
Я понимаю, что речь идет о Федеральном законе о СПИДе. Оборачиваюсь: стоят две женщины, одна с дочерью-тинейджером, а рядом со второй перетаптывается с ноги на ногу высокий крепкий парень. Матери обсуждают проблемы своих ВИЧ-инфицированных детей. Уходят они тоже вместе — оживленно разговаривающие, обменивающиеся телефонами, породненные одной бедой...
Я почему-то вспоминаю слова врачей: “Это только вначале диагноз кажется страшным, смертельным, потом люди привыкают, начинают бороться, искать выход”.
НАРОД ПРОТИВ СПИДОНОСОВ
Накануне Дня борьбы со СПИДом Служба изучения общественного мнения “Vox Populi” провела среди москвичей опрос на тему: “Стоит ли изолировать ВИЧ-инфицированных от общества?”. Глас народа однозначен: две трети опрошенных считают, что ВИЧ-положительных нужно изолировать в специальные резервации...
