Этой встречи я ждала полгода. Сперва легендарный композитор ссылался на то, что давно живет букой — не дает интервью, не ходит на светские рауты. Затем он плохо себя чувствовал, следом болела жена, а потом пришло время заканчивать симфонию. Я терпеливо ждала. И не потому, что он — знаменитость, обладатель “Ники” и имеет право на каприз. И даже не потому, что собеседнику уже 78 лет. Просто я очень хотела увидеть человека, написавшего песню “Ваше благородие, госпожа удача”... “Успех или неуспех песни — вещь мистическая”Наконец я получила приглашение приехать в поселок Сиверский под Санкт-Петербургом. Постояла и посмотрела с пригорка на сосновую рощу, на полевые цветы, растущие у композитора вместо огурцов и картошки в огороде, и постучала в калитку: “Исаак Иосифович кое-что обещал одной деве юной...”
Дверь распахивается, на пороге — стройная улыбчивая женщина, любимая жена Шварца — Антонина.
— Исаак Иосифович работает, — показывает она на отдаленно стоящий флигель в саду, — пойдемте пока пить чай. На открытой террасе пахнет медом. Из-под скамейки выбивается гречиха и лютики. Я наконец понимаю, почему Шварц забрался в такую глушь...
Сквозь заросли полыни идем на звуки рояля к бревенчатому дому. “Дай мне твою руку, — поднимается с табурета невысокий седоватый хозяин дома, — если почувствую, что твои биоритмы не совпадают с моими, говорить не буду...” Я замираю, как на приеме у врача. “Ты добрый человек”, — слышу я наконец “приговор”. — Говоришь, любишь мои песни? Ну-ка, напой”. Я тихонько блею: “Не везет мне в смерти, повезет в любви...”
— Знаешь, — улыбается маэстро, — я никогда не думал, что эта песня из “Белого солнца пустыни” станет настолько популярной. Конечно, даже признанные мастера иной раз не знают, будет иметь успех то или иное их произведение. Помню, как-то поздней осенью в Доме творчества “Комарово” пришел ко мне в гости Василий Соловьев-Седой. Снимая пальто, из одного бокового кармана он вынул бутылку шампанского, из другого — бутылку коньяка и сверток нотной рукописи. Василий Павлович сел за рояль и спел две свои новые песни — “Дороги, дороги” и “Подмосковные вечера”. “Как думаешь, Исаак, какая из них пойдет, а какая нет?” — спросил он меня. “По-моему, Вася, скорее запоют “Дороги, дороги”: у этой песни мелодия попроще, она будет легко запоминаться, — заявил я тогда маэстро. — Ну, а “Подмосковные вечера” вряд ли запоют...” Время показало, насколько я ошибался... Я тебе скажу, — понижает голос маэстро. — Успех или неуспех песни — вещь мистическая. Важно все: как сочетаются слова с музыкой, кто ее первый исполнитель, если она впервые звучала с экрана, то в кадре ли она звучит или за кадром, положительный или отрицательный герой ее исполняет...
— Если бы “Госпожу удачу” из фильма “Белое солнце пустыни” спел не таможенник Верещагин, а кто-то другой, у песни была бы другая судьба?
— Я уверен, что, появись эта песня сама по себе, она никогда бы не имела столько почитателей. Во-первых, это были замечательные стихи Булата Окуджавы. А потом, когда я сочинял эту мелодию, я все время думал об актере, который эту песню должен был исполнять. Это должна была быть песня одинокого человека, и предназначалась она для Паши Луспекаева. Я прекрасно знал этого прямодушного человека и высоко ценил его талант, — достает Исаак Иосифович из шкафа папку с фотографиями. С черно-белого снимка на меня смотрит могучий человек в бескозырке. — Я ведь для Паши уже писал песню, — задумчиво подпирает подбородок рукой наш хозяин. — В спектакле “Не склонившие головы”, который ставил Товстоногов, Луспекаев пел одну из моих песен. Артист часто бывал у меня здесь, в Сиверском. Он ведь и в жизни был очень похож на своего героя. А вы знаете, что в фильме он снимался, практически не имея ног, — у него были ампутированы пальцы на обеих стопах? Луспекаеву не составило труда песню не просто спеть, а прекрасно сыграть ее в образе своего героя. Музыкальную тему этой песни я стремился провести в фильме как элемент драматургии.
Действительно, сперва ироническую, шутливую “Госпожу удачу” поет немного захмелевший герой. Когда Верещагин взрывается на баркасе, эта песня звучит совсем по-другому, как трагическая тема смерти. Кто не помнит, как очень тихо и грустно звучит голос уже мертвого героя, когда по берегу моря идет обезумевшая от горя его жена... Вообще, фильм “Белое солнце пустыни” Владимира Мотыля стал для Шварца неким талисманом. Когда выдающийся японский кинорежиссер Акира Куросава для своей картины “Дерсу Узала” искал в России композитора, ему дали прослушать произведения двухсот мастеров. Посмотрев “Белое солнце пустыни”, он пригласил для совместной работы Исаака Шварца.“Не обещайте деве юной любови вечной на земле”— Все, устал, пойдем обедать, — встает из-за стола маэстро. — Теперь ты нам о себе будешь рассказывать...
Мы располагаемся на той же солнечной террасе. Из сада выскакивает лохматый эрдельтерьер. Большим перекати-полем он налетает на меня, оставляя лапами на платье грязные следы. Что поделаешь, любимый “ребенок”, ему многое прощается... На столе появляется окрошка и запеченные бараньи ребрышки. “У меня Антонина — отменная кулинарка”, — с нежностью смотрит на жену маэстро.
Они вместе уже два десятка лет. Вторая жена Исаака Иосифовича, инженер по образованию, одна ведет в доме хозяйство, ездит за покупками, отвечает на звонки и письма, составляет график работы композитора... Иначе, как Тонечка, Шварц к ней не обращается.
— Вы согласны со словами другой замечательной вашей песни: “Не обещайте деве юной любови вечной на земле...”? — спрашиваю я у маэстро.
— Это правда. У нас бывает молодость, бывает столько иллюзий... “И все как будто на века”. Я вам скажу, что и эта песня, и вся остальная музыка к фильму Владимира Мотыля “Звезда пленительного счастья” у меня до сих пор вызывает глубокое волнение и слезы. Когда Булат Окуджава дал мне свои стихи, я очень остро переживал личную драму — уходил от одной женщины к другой. Все мои терзания, мечты, надежды воплотились в музыке к этому удивительному фильму. Многие мои знакомые говорят, что они в очередной раз смотрят этот фильм ради музыки, звучащей в картине... Ах жены, жены! Они показали такую силу воли, такую силу духа, такую преданность. Это не просто любовь, это не только любовь. Это чувство долга. Меня потряс этот сюжет, меня потряс подбор актеров. Сергей Соловьев, с которым мы работали над фильмами “Сто дней после детства”, “Станционный смотритель”, говорит, что для него я писал хуже, чем для Мотыля. А у меня просто период в жизни был такой...
Я вижу, что Антонина смущена. “Первую свою песню я писал с отвращением”— Исаак Иосифович, а первые свои сочинения помните?
— Когда я еще был мальчишкой, мы с семьей жили в Средней Азии, во Фрунзе, — говорит Исаак Иосифович, не отпуская руку жены. — По всему городу были разбросаны летние кинотеатры, где вместо крыш было темное, звездное небо. В одном из них я работал тапером. Однажды сижу, долблю по клавишам разбитого рояля под немую картину, вот так, — и маэстро начинает отчаянно колотить по столу. — А шел тогда последний сеанс, у меня уже сильно болели руки. Приходилось играть во всю мощь, ведь никаких усилителей тогда не было. А к каждой картине я тогда придумал свою музыку, не осознавая, что это — музыкальное сочинение. Вдруг подходит ко мне высокий и видный дядя, целует в макушку и говорит: “Ты, мальчик, далеко пойдешь”. У меня было ощущение, что он только что сошел с экрана. Оказывается, это был известный артист кино Коваль Самбурский. Он играл в картине “Человек из ресторана”, которую я только что озвучивал. Он пришел на последний сеанс, и ему очень понравилось, как я импровизировал.
— Первую свою песню помните?
— Конечно, я написал ее для картины “Наш корреспондент”, — смеется композитор. — Я никогда не думал, что написать песню трудно. Для меня труднее было написать музыку к спектаклю “Идиот”. Я интересовался серьезной классической музыкой. Писал квартеты, сонаты, заканчивал консерваторию симфонией. Во время учебы я писал романсы на стихи Пушкина, Фета, Полонского. Я очень люблю поэзию. Но у меня от природы была тяга к театру и кино. Мне посчастливилось писать музыку великому театральному режиссеру Георгию Александровичу Товстоногову. Работы были действительно эпохальные для этого театра: “Горе от ума” Грибоедова, “Еще раз про любовь” Радзинского, “На всякого мудреца довольно простоты” Островского... Однажды меня попросили написать песню к фильму, который снимался по сценарию Сергея Антонова. Парень с девушкой должны были идти по перрону и петь под гармошку: “Ой, железная дорога, все четыре колеса...”. Я без всякого удовольствия писал эту песню. Она напоминала мне не лучшую из частушек... Но первую картину, как первую любовь, всегда помнишь. А вот вторая песня у меня была более удачная. Она была написана мною к фильму “Неоплаченный долг”. Ставил его мой большой друг Владимир Шредер. Слова к этой песне написал замечательный поэт Михаил Светлов. Песня была про проходные ленинградские дворы. Там были такие строки: “...все прекрасно, мой друг, что же ты проходными дворами проходишь...”. Я написал песню, а через неделю уехал отдыхать в Сухуми. Сидел вечером на набережной, пил кофе и вдруг, к моему величайшему изумлению, услышал свою песню. Вдоль моря шла целая ватага, видимо, ленинградских студентов и пела “Проходные дворы”. И тут я впервые в жизни испытал некое подлое авторское чувство. Я не знаю, как его назвать, но оно не очень благородное. Чего скрывать, мне было очень приятно. “Капли датского короля пейте, кавалеры”Наш разговор продолжается под тенистым дубом, где последний летний зной сменяется прохладой. На этой скамейке любил сидеть приезжающий в гости к композитору Булат Окуджава.
— Нам было легко работать вместе, — отмахивается веткой от надоедливой мухи маэстро. — Помню, Окуджава рассказал мне одну любопытную историю. Одному композитору поручили для картины написать песню на стихи Булата. Пришел молодой, очень талантливый композитор с холодными глазами. Они поздоровались, Окуджава провел его в комнату, он сел за пианино, начал петь. И тут Булат видит, что половины его слов в песне нет. Говорит: “Подождите, а где же остальные слова?” Композитор вальяжно ему отвечает: “А мне они не нужны...” Булат лишь развел руками: “Как же так...” Я же всегда уважал поэтов, с которыми работал, — щурится на солнце Шварц.
С творчеством Булата Окуджавы маэстро познакомился в доме кинорежиссера Владимира Венгерова. Он был одним из первых в Ленинграде, кто в самом начале 60-х обладал магнитной пленкой с записями песен тогда еще мало кому известного барда. Однажды Венгеров пригласил Шварца в гости и прямо с порога заявил: “Послушай запись и как композитор скажи свое мнение”. Со старенького магнитофона “Днепр” раздалось тихое, не очень разборчивое пение.
— В песнях Окуджавы была тонкая лирика, юмор, а грусть сочеталась с иронией, — вспоминает Исаак Иосифович. — Слова хорошо ложились на своеобразную мелодию.
Личное знакомство произошло у Шварца с Окуджавой значительно позже.
— Режиссер Владимир Мотыль пригласил меня писать музыку к фильму “Женя, Женечка и “катюша”, который снимался по мотивам повести Окуджавы “Будь здоров, школяр”, — продолжает рассказывать Шварц. — Нужно было сочинить песню, созвучную с образом главного героя — Жени Колышкина. Замечательный актер Олег Даль идеально подходил на роль интеллектуального городского мальчика, привыкшего к чтению романтических книг. И вдруг он попадает на фронт. Мне было над чем подумать... И тут я знакомлюсь с Булатом Окуджавой. Уже достаточно известный поэт и композитор держался очень скромно, был очень просто, даже небрежно одет. Но за всем его обликом стояло неуловимое изящество. Не было в нем никакого гонора, одна святая простота. Меня подкупил и его живой, ироничный взгляд.
Облик Жени Колышкина, вчерашнего школяра, натолкнул нас на мысль, что песню в начале фильма должен исполнять звонкий детский голос. В конце картины, когда погибает главная героиня — связистка Женечка Земляникина, завершающий куплет поет грустным голосом сам Окуджава. Поет не вчерашний школяр, а умудренный жизнью человек. И если в начале фильма еще кажется, что существуют такие мифические “капли датского короля” от всех болезней, то в конце картины становится ясно, что нет их и в помине. Не песня, а целая философия.
Окуджава любил повторять: “У Шварца есть какие-то струны в душе, которые совпадают с моими струнами...” На стихи Окуджавы Исаак Иосифович написал больше тридцати песен. Среди них та самая песенка Анненкова “Не обещайте деве юной” из фильма “Звезда пленительного счастья”, романс “Любовь и разлука” из фильма “Нас венчали не в церкви”, песни из картины “Соломенная шляпка”, романс Книгиной из фильма “Невероятное пари”...
— Все просто, — рубит рукой воздух Шварц. — Булат писал слова, на которые я тотчас отзывался музыкой...
Я уезжала от Шварца уже в сумерках. До последней электрички оставалось совсем мало времени. А мы все сидели, перебирали фотографии в семейном альбоме. На одной из них Исаак Иосифович стоял рядом с Галиной Вишневской.
— Это мы на вручении Царско-Сельской художественной премии, — поясняет композитор. — Я тогда сказал Галине, что всегда мечтал, чтобы она исполнила мои романсы, которые... я еще не написал.
— А для кого-нибудь из современных эстрадных певцов вы хотели бы написать песню? — спрашиваю я напоследок.
— На фоне упадка песенной культуры меня не перестает покорять Аллочка Пугачева. Она поет так, как будто у нее душа разрывается. Искренними на сцене бывают так редко... Я бы мечтал когда-нибудь написать для Аллы песню. Но боюсь, что уже не хватит пороха в пороховнице...
