Для большинства бывших советских граждан это стало трагедией. Для некоторых — праздником. Но жизнь каждого из нас была перевернута с ног на голову. Скоро со дня распада Советского Союза исполнится десять лет. Событий, которые привели к этому финалу, было множество. Но одно из них произошло ровно 13 лет тому назад в Вильнюсе.
Когда в октябре 1988-го бывший строитель Альгирдас Бразаускас был избран новым коммунистическим лидером Литвы, в политической Москве это не вызвало особого ажиотажа. Но уже очень скоро Литва превратилась в один из эпицентров политического землетрясения в СССР. В декабре 89-го на съезде местной компартии 85% делегатов проголосовали за выход Литвы из состава Союза. Далее события развивались по нарастающей. Новоизбранный парламент республики официально объявляет о восстановлении независимости. Союзный центр опробует на Литве весь имеющийся у него арсенал рычагов давления: уговоры, экономическая блокада, попытка военного переворота... Но каждая новая мера лишь подчеркивает бессилие Москвы и все больше приближает перспективу распада Союза.
Альгирдас Бразаускас принял корреспондента “МК” в том же самом кабинете, в который он пришел 13 лет тому назад. Только теперь офис принадлежит не главе местной компартии, а премьер-министру Литвы. По-прежнему занимаемый г-ном Бразаускасом высокий пост явно не позволил ему быть полностью откровенным. Но даже из этого краткого и очень осторожного интервью видно очень многое...
— Почему из всех советских республик именно Литва первой объявила о выходе из Союза?
— Причин было много. Очень большое влияние имел, например, национальный состав населения. 87% жителей у нас — литовцы. Важным фактором был и национальный состав компартии Литвы. Кроме того, в отличие от большинства других республик СССР, у Литвы был большой опыт собственной государственности. Великое Княжество Литовское было независимым государством в течение пяти столетий.
— Когда вы впервые вошли в этот кабинет в качестве хозяина, вы могли представить, что станете премьером независимой Литвы?
— В момент моего прихода движение за независимость было уже в самом разгаре. Этот дух передавался в том числе и мне. Меня ведь избрали при поддержке “Саюдиса”. В Москве, кстати, многие чувствовали мои настроения и не хотели, чтобы я стал первым секретарем. И местный КГБ, и восьмое управление ГРУ, и оставшиеся верными КПСС местные партийные чиновники обеспечивали центр бесперебойным потоком информации.
— Если Москва знала о вашей ненадежности, как же вас допустили в руководители республики?
— У Кремля просто не было выбора. Ситуация так сложилась, что у меня не было сильной альтернативы. В КПСС все-таки оставались признаки внутрипартийной демократии. Первый секретарь ведь избирался на пленуме республиканского ЦК, в составе которого было около 300 человек.
— В какой момент вы осознали, что Литве позволят получить независимость?
— Признаки того, что это может произойти, были явными уже на съезде народных депутатов СССР в июле 1989 года. Я там сидел в президиуме. Почему-то Горбачев решил, что я должен быть именно там... Я никогда не думал, что в Советском Союзе можно говорить такие вещи. За десять дней мы наслушались такого! В восемьдесят девятом Союз еще казался монолитом. Но именно тогда-то я и почувствовал: “Чем-то все это должно кончиться!”
— А когда в Москве поняли, что контроль потерян?
— После нашего съезда в декабре 89-го я был срочно вызван в Москву и встретился с Горбачевым один на один. Тогда он задал мне вопрос: “Послушай, что вы сделали с компартией?” В тот момент по выражению его глаз я почувствовал, что он понял это. Это был первый важный момент. Вторым этапом был визит Горбачева в Литву в январе девяностого года по поручению ЦК КПСС. Он уже знал, что в марте будет объявлено о независимости. Из настроения Михаила Сергеевича и его выступлений я понял, что он уже почувствовал необратимость процесса.
— Почему Москва пошла на силовой вариант лишь в момент, когда уже было слишком поздно?
— Решение о введении прямого правления Москвы действительно созревало еще со второй половины 1989 года. Было очень много проверяющих и угроз. Меня постоянно вызывали для отчета на комиссию Политбюро по Прибалтике и требовали исключить из партии наших основных руководителей. А во время нашего съезда в декабре 89-го все и вовсе было на пределе. Почему ничего не случилось? Они просто не знали, какое решение принять. Я помню заседание ревизионной комиссии ЦК. Они все были в полной растерянности.
— Кстати, некоторые в Москве по-прежнему считают, что если бы в конце 80-х Литве дали экономическую самостоятельность, о которой она просила, события могли бы развиваться по-другому...
— К вашему сведению, мы получили эту экономическую независимость. Я сам был депутатом Верховного Совета СССР. И вместе с Казимирой Прунскене, депутатами из Латвии и Эстонии мы бились за экономическую самостоятельность и получили ее по закону. Но этого было мало. Поезд уже набирал скорость.
— Когда бывшие члены ЦК КПСС заявляют, что в душе они всегда были сторонниками независимости своих республик, в России многие им не верят...
— Верил ли я когда-нибудь в Советский Союз? Я такого не помню. Я всегда говорил, что в компартии Литвы было “3% коммунистов, а остальные — нормальные”. В советское время большинство людей у нас жили какой-то двойной жизнью. Как и очень многие другие представители моего поколения, я просто работал, делал свое дело. Должен сказать, однако, что я по-прежнему считаю, что в советское время в Литве наряду с плохим было сделано и немало хорошего. Не признавать этого — значит стать конъюнктурщиком.
— Когда уровень жизни в Литве был выше: при Бразаускасе — первом секретаре или при Бразаускасе — премьере?
— Ответ на этот вопрос зависит от понимания термина “уровень жизни”. Я считаю, что это не хлеб ежедневно, а моральный комфорт населения и его перспективы. Если согласиться с этой трактовкой, то нынешний уровень жизни, конечно, выше.
— Как вы думаете, будет ли через двадцать лет большая часть населения Литвы говорить по-русски?
— Если будет, то это очень хорошо. Противопоставлять русскому языку английский или любой другой — это неправильно. Знание любого языка — это богатство человека. Но я думаю, что поголовного знания русского, конечно, уже не будет. Говорить на нем будут только те, кому он будет нужен для работы — как сейчас английский. А таких будет достаточно много. Россия всегда будет нашим соседом, и мы всегда будем с ней торговать.
— Почему Литва так жаждет попасть в НАТО? Вы серьезно боитесь, что Россия может на вас снова напасть?
— Кое-кто, наверное, так и считает. Но не я. Я убежден, что разговоры на тему “нападет или не нападет Россия” бесполезны. Однако я хочу задать вам встречный вопрос: почему в НАТО рвется вся Восточная Европа? Литва в этом вопросе не оригинальна. Почему? Мы уверены, что вступление в этот блок обеспечит долголетнюю безопасность для такого небольшого государства, как Литва. В ХХ веке по ней ходили все кто хотел. Хватит. Я рассматриваю наше членство в НАТО как своего рода предосторожность, гарантию того, что ничего не случится. Кстати, и в Москве многие политики понимают роль НАТО таким же образом. Я убежден, что отношение России к этому альянсу будет улучшаться.
— Если бы в республике было не 9%, а 30% русских, у вас наблюдалась бы такая национальная гармония? Или все было бы так же, как в Латвии?
— Конечно, определенные проблемы возникли бы. Размер общины играет очень большую роль...
