“Богатейшее хранилище исторических ценностей...”, “один из культурно-просветительных и научных центров Москвы...”, “живой памятник тысячелетнего бытия России...” — все это о нем, о Государственном историческом музее. Таким его представляют путеводители и рекламные проспекты, таким его привыкли видеть все мы. А вот для Владимира Пугина во времена его далекого детства никакой это был не памятник и не научный центр, а просто большой дом на Красной площади возле Кремля, где Володя жил со своими родителями. Кроме них в том же самом музейном здании в 1930-е годы обитало еще около полусотни семей.
— Красная площадь, дом 2, квартира №18... Наши “хоромы” находились на четвертом этаже внутреннего корпуса, — вспоминает Владимир Николаевич. — Мама, Александра Алексеевна, работала смотрителем в залах музея, отец, Николай Дмитриевич, был сторожем. А на первом этаже главного здания — в том углу, который выходит к Арсенальной башне и Манежной площади, — занимала комнату моя бабушка... Это место было для меня, пацана, особенно ценным во время военных парадов.
Ворошиловское яблокоТакие праздничные мероприятия в те довоенные времена проводились с обеспечением масштабных “антитеррористических” мер. Здание музея (как и все соседние дома) с самого раннего утра брали в кольцо оцепления. Жильцам ГИМа запрещалось выходить на улицу до тех пор, пока не пройдут последние колонны демонстрантов. А во внутренних дворах Исторического на случай какого-либо ЧП были заранее спрятаны “силы быстрого реагирования”: в верхнем дворе — пожарные машины и автомобили “скорой помощи”, в нижнем — эскадрон кавалеристов.
Во всех квартирах, имеющих окна с видом на Кремль или Красную площадь, обязательно сидели сотрудники “органов” и бдительно следили, чтобы хозяева жилплощади ни в коем случае не приближались к подоконникам.
— Но меня, мальчишку, НКВДшники, дежурившие в бабушкиной комнате, порой “не замечали” и позволяли глядеть на то, что происходило на улице... Помню, видел я даже, как Ворошилов скачет на коне в длинной серой шинели!
Зато после завершения праздничного шествия, как только вокруг главной площади страны снимали оцепление, “историческая” ребятня скорее мчалась на гостевые трибуны возле Мавзолея. Там, если повезет, можно было найти всякие вкусности, не доеденные кем-нибудь из “привилегированной публики”, — конфеты, печенье, яблоки...
Впрочем, у детей была и другая возможность заработать конфетку:
— В одной из квартир жил профессор. Мы, бывало, успевали иногда перехватить у почтальона письма, которые ему приходили, и торжественно несли их адресату. За это профессор угощал нас сладостями.Жизнь строгого режимаМожет быть, кому-то и покажется престижным житье возле кремлевских стен, но если знать бытовую сторону этой жизни... В центре огромного “каменного леса” под боком у сильных мира сего условия обитания простых граждан имели свою специфику.
Жилье, где обитали сотрудники музея, назвать элитным было никак нельзя. Кухни — общие, по одной на каждый этаж. А уж с туалетами и вовсе напряженка. Скажем, для восьми квартир, расположенных в правой части центрального корпуса, предусмотрели всего-то пару одноместных комнаток.
Зато с обеспечением “режимности” дело было поставлено на самом высоком уровне. Все музейные обитатели проникали в свои “апартаменты” через единственный “гражданский” подъезд — в правом крыле здания, как раз наискосок от Арсенальной башни. Круглые сутки здесь дежурил вахтер и четко “пеленговал” всякого чужака. Сразу же следовал допрос: куда? к кому? зачем? Потом паспорт гостя перекочевывал в ячейку с номером соответствующей квартиры, а его владельцу делалось строжайшее внушение: чтобы позднее 23.00 в гостях не задерживаться!
— Ближайшими к нам продовольственными магазинами были ГУМ и гастроном на первом этаже только что построенной гостиницы “Москва”. Туда и ходили чаще всего за покупками... На месте уничтоженного Казанского собора, помню, стояло несколько палаток, где торговали булочками с горячими котлетами. Такое искушение было всякий раз, когда возвращаешься домой с уроков!.. Учился я в школе, расположенной на Никольской. Там же, по соседству с Историко-архивным институтом, был открыт детский садик, куда приводили карапузов со всех окрестностей.
А в самом ГИМе работали курсы ликвидации неграмотности для взрослых. На занятия ходила и мама Владимира Николаевича. В семейном архиве до сих пор хранится книжка с пушкинскими “Повестями Белкина”, на титульном листе которой сделана поощрительная надпись: “Отличнице учебы тов. Пугиной А.А. 23 июня 1937 г., в день выпуска из школы неграмотных при Государственном Историческом музее”.Шампиньоны по-кремлевскиХмурые стены Кремля, холеный асфальт центральных улиц и площадей столицы, милиционеры и чекисты, дежурящие на каждом углу... Наверное, скучновато было “историческим” мальчишкам-девчонкам среди столь не подходящей для развлечений обстановки?
Владимир Николаевич только улыбается в ответ:
— Ну как же, разве возможно такое: пацаны — да без игр?! Вот, скажем, устраивали футбольные матчи прямо во внутреннем дворе Исторического. Воротами при этом служила полукруглая арка, перекрывающая проход из верхнего двора в нижний... Там, на задворках музея, вообще много чего интересного обнаруживалось. Одно время, например, в дальнем углу были свалены позолоченные двуглавые орлы, снятые со шпилей огромного здания. Впрочем, детворе от этих “птичек” особого проку не было, зато вот залежи всяких деревяшек нам очень пригодились: зимой мы затевали катание с гор, а в качестве “спортивных снарядов” использовали куски фанеры, позаимствованные в родном музее. Вытаскивали их на улицу, подсунув в щель под запертыми воротами, и бежали затем на горку возле угловой Арсенальной башни. Скатывались прямо от Кремлевской стены по заснеженному склону на брусчатку проезда, ведущего к Красной площади, — под ноги пешеходов. Занятие было тем более рисковое, что неподалеку, у Никольской башни, постоянно дежурили военные. Понаблюдав за нашими “экстремальными” развлечениями, кто-нибудь из охранников не выдерживал и отправлялся наводить порядок. Мы, конечно, при его приближении давали деру, но спустя некоторое время упрямо возвращались на горку.
Одним из самых любимых мест отдыха у Володи Пугина и его приятелей стал Александровский сад. Тогда он был гораздо более заросший — не такой парадный, как сейчас.
— Может, это покажется удивительным, однако первые в своей жизни грибы я нашел именно в Александровском: среди травы на газоне, возле памятника революционным деятелям. Там повылезали из земли отличные шампиньоны, и мне удалось насобирать их несколько десятков штук. Хватило на жарево для всей нашей семьи! Но подобная удача выпадала на мою долю лишь несколько раз. Грибные урожаи доставались в основном сторожам, работавшим в саду и тщательно проверявшим “подшефные угодья” на предмет всякой поживы...
По негласным ребячьим законам весь Александровский сад был поделен на “зоны влияния”. Верхняя его часть считалась территорией “музеевских” мальчишек, а так называемый Средний сад, начинающийся сразу за старинным Троицким мостом, “аннексировали” пацаны, живущие в районе университета на Моховой. Время от времени между ними возникали конфликты, заканчивавшиеся потасовками прямо под стенами Кремля.
Был, конечно, и культурный досуг. Владимир Николаевич вспоминает, что мать не раз водила его по залам музея. А однажды всем сотрудникам и обитателям Исторического очень повезло. Местное начальство устроило для них “эксклюзивный кинопросмотр”: после окончания рабочего дня прямо в главном вестибюле растянули белое полотнище экрана и показали новый фильм “Бесприданница”.
Конечно же, для чекистов, заботящихся о пущей безопасности первых лиц государства, многочисленное “племя музейных жителей”, обитавшее под крышей ГИМа, создавало серьезные проблемы. А потому уже в конце 1930-х их начали активно расселять по другим, более отдаленным местам города. Кто-то отправился в трущобные кварталы Сокольников, кого-то перевезли в деревянные домишки неподалеку от Крымского моста. А многим выделили жилплощадь... в кельях Новодевичьего монастыря! Перед войной в “хранилище исторических ценностей” оставалось прописано лишь несколько человек. Последние “поселенцы” уехали из ГИМа на рубеже 50—60-х годов.
В 39-м покинула свои комнаты во внутреннем корпусе музея и семья Пугиных. С тех пор Владимир Николаевич ни разу не бывал “на обратной стороне” Исторического музея, где прошло его детство.
