ПРОКЛЯТАЯ КОЛЛЕКЦИЯ

Молодая женщина кормит грудью младенца. Белый лист, черная акварель. Великий русский график Николай Николаевич Купреянов изобразил свою жену Веру Яковлевну вместе с их 10-месячным сыном Яшей в июле 1933 года. Это была его последняя работа — вскоре 39-летний художник утонул, переплывая небольшую подмосковную речку.

Яше уже под 70. И он давно не упитанный карапуз, а уважаемый человек Яков Николаевич Купреянов, скульптор, чьи работы — памятники героям Великой Отечественной войны — растиражированы по всей стране. Именно он заявляет сейчас права на уникальный художественный архив своего отца Николая Купреянова: рисунки и гравюры — всего больше 700 музейных предметов, оцененных экспертами в полмиллиона долларов.

Собственно, не стоила бы эта коллекция так дорого, у нас одним музеем было бы больше.

В 1990 году Яков Николаевич решил вместе с сыном устроить в квартире своего знаменитого отца музей. А 12 лет спустя вдруг обвинил сына, что тот коллекцию у него украл. Прокуратура возбудила дело о хищении в особо крупных размерах.Статья тянет на 15 лет.


Для человека, имеющего хоть какое-то представление об истории искусства, имя Николая Купреянова говорит о многом — классик русской и советской графики, один из лучших рисовальщиков ХХ века, профессор Вхутемаса, чьи работы представлены в Третьяковке, Пушкинском, Русском и Британском музеях. Его рисунки и гравюры, по заключению экспертов, являются неотъемлемой частью экспозиций русского искусства ХХ века.

Опростившийся барчук

“Он был упрямо невзыскателен в одежде, носил мешковатые профессиональные блузы и простые сапоги, стриг машинкой волосы под два нуля, но всегда выглядел опростившимся барчуком; он в самом деле уважительно берег фамильные реликвии, досконально знал генеалогию своего рода, и, когда произносил слово “Селище”, обозначавшее название бывшего родительского именьица где-то под Костромой, в его голосе звучали наследственные нотки. Один человек боролся в нем с другим — волевой с бессильным, дальновидный с близоруким, реалистический с декадентским, советский со старорежимным, и новый часто терпел неудачу и отступал перед старым”, — так в 1937 году известный искусствовед Эфрос описал художника Купреянова.

Он рисовал взахлеб, выпуская карандаш из рук только когда шел спать. Одни и те же пейзажи, одни и те же образы, десятки, чуть ли не сотни раз, пока картинка не станет совершенной. Но на его любимом Селище, куда он приезжал каждый год и где с удовольствием рисовал, заработать было нельзя. В Советской России в моде были индустриальные темы. Их заказывали художникам, за них платили.

В 30-е годы Купреянова арестовало ОГПУ. С формулировкой “участие в белогвардейском заговоре” забирали тогда многих бывших господ. Его брата посадили на 10 лет, мать сослали в Архангельск, самого Купреянова продержали в кутузке неделю. После этого в его жизни и творчестве начался новый этап — “производственный”. Купреянову так и не простили отца-губернатора и запретили преподавать. Для него — самого молодого профессора Вхутемаса — это было настоящим ударом. Купреянову ничего не оставалось, как ездить по великим стройкам, на рыбный промысел и в армию. Впрочем, именно на этом поприще и пришла к нему слава. Его индустриальная серия — “Завод”, “Морской транспорт”, “Пути” — на выставке “Десятилетний юбилей Октябрьской революции” получила первую премию.

“Он жил ради искусства”

— У меня было две бабушки, и обе — дедушкины жены, — рассказывает внук художника Николай Купреянов. Он, как и дед, тоже художник-график. — С Натальей Сергеевной Изнар они поженились еще до революции и успели пожить сладкой жизнью. В 30-е годы ей захотелось вспомнить былое, и она ушла к высокопоставленному чиновнику из Министерства финансов, очень обеспеченному человеку. А деда познакомила со своей подругой — Верой Яковлевной, дочерью известного мецената и коллекционера Кагана-Шабшая, которого называли еврейским Третьяковым.

Во времена нэпа профессор Каган-Шабшай открыл в Москве на собственные средства институт электромашиностроения и организовал еще несколько вузов. Но истинной его страстью была живопись. Он собирал собственную коллекцию и одним из первых в России начал покупать работы Шагала, Фалька, Лисицкого. У него была мечта — открыть в Москве первую галерею еврейского искусства. С этим предложением он обращался в Моссовет, но получил отказ. В 1931 году Каган-Шабшай подарил свою коллекцию Одесскому музею еврейской культуры. Во время войны в здание попала бомба. Часть работ сгинула под обломками, другую растащили...

Великий художник уже со второй женой, Верой Яковлевной, поселился у тестя, в красивом доходном доме, построенном в начале века и расположенном сразу же за Пушкинским музеем. После “уплотнения” их большая квартира превратилась в коммуналку. Наталья Сергеевна, первая жена Купреянова, тоже недолго наслаждалась сытой жизнью. В 1937 году мужа-финансиста расстреляли, а ее отправили в ссылку.

После нелепой гибели художника его лучшие работы поделили между собой Третьяковка и Русский музей, большинство же рисунков хранилось дома, в той самой коммуналке.

— Когда-нибудь в Москве будет музей Николая Купреянова, — свято верили обе его вдовы. Они по-прежнему дружили и во всем помогали друг другу: Наталья Сергеевна занималась его архивом, Вера Яковлевна растила его сына Яшу. Старинные книги, иконы, мебель, рисунки отца и его друзей — таких выдающихся мастеров, как Фаворский, Митурич, Пименов, Бруни, — окружали мальчика с рождения.

Даже в самые тяжелые времена, когда в доме не было ни крошки, никто из членов семьи не смел прикоснуться к коллекции покойного Николая. “Он жил ради искусства, и мы должны сохранить все, как было при нем”, — интеллигентные женщины, белая кость, разве они могли рассуждать по-другому?

Разрыв

Яша вырос, женился, стал скульптором. У него родился Коля, потом, через 15 лет, Паша. У младшего сына была тяжелая родовая травма, и его сразу же поставили на учет в психоневрологический диспансер.

А через полтора года, возвращаясь с работы на дачу в Абрамцево, не пришла домой жена Якова Николаевича. Ее нашли в лесу убитой.

Вскоре в их доме появилась другая женщина.

— Я очень любил и люблю маму, — говорил тогда Коле отец. — Но ведь Пашка еще такой маленький, мы не сможем за ним ухаживать.

— Сначала я ему поверил, но не прошло и года после маминой гибели, как они поженились, — вспоминает Николай. — Мачеха стала носить мамины шубы, а потом они просто врезали в комнату замок. Меня будто вычеркнули из их новой жизни.

А потом в свою комнату врезал замок Коля.

Никто из них уже не помнит, как потихоньку, год за годом, потомки известного художника становились абсолютно чужими людьми. Они по-прежнему жили в одной большой коммуналке в Малом Знаменском переулке, но при этом практически не общались. Отец часто пропадал в своей мастерской — в советские времена заказов на памятники героям войны хватало — или уезжал с новой женой и младшим сыном на дачу. От былой любви и дружбы, некогда царившей в этой семье, не осталось и следа.

— Окончательный разрыв произошел после того, как отец с семьей переехал в новую кооперативную квартиру, — рассказывает Николай. — Мы с ним договорились, что я не претендую на часть дачи в Абрамцеве, оставшейся от матери — а там кроме дома еще полгектара земли, — он же забирает из этой квартиры все, что хочет, кроме рисунков деда. О том, что коллекция когда-нибудь будет хоть что-то стоить, никто из нас не думал. Я сказал отцу, что теперь вплотную займусь дедовским музеем. И вот прихожу однажды домой, а не хватает нескольких старинных дедовских безделиц. Оказалось, без меня здесь “погостил” отец и забрал их с собой. Как же так?! Мне он запретил даже звонить ему на новую квартиру, а сам по-прежнему бывает у меня и выносит все, что хочет! Я обиделся и поменял замки.

Отец звонил редко, раз в полгода объявится — и ладно. Сын никаких попыток сблизиться с семьей тоже не делал. Оба от этого очень страдали, жаловались друг на друга общим знакомым...

У Якова Николаевича еще периодически бывали небольшие заказы. Коля вплотную занялся изучением истории собственной семьи. Искал работы деда по всей стране, покупал старинную мебель для музея, поставил коллекцию на учет в Министерстве культуры — а это значит, что теперь ее нельзя продавать за границу и право “первой ночи” на покупку купреяновских работ остается за государством. Он делал запросы в архивы КГБ, много раз приезжал в Селище, где до революции было огромное родовое гнездо Купреяновых. И хотя на старинную дворянскую усадьбу существовала охранная грамота — постановление ВЦИК — от разоренного большевиками имения остался лишь один дом. В нем-то, спустя 80 лет после разграбления, внук художника Купреянова и задумал сделать музей имени деда. Отец был двумя руками “за”.

Николай развернул бурную деятельность: переписка, встречи, выставки, приведение архива в порядок. Но чем больше он хлопотал, тем больше убеждался, что ничего из его затеи не выйдет. До музеев ли, когда в стране то перестройка, то дикий капитализм, то война...

Памятник местного значения

В середине 90-х Купреянов окончательно плюнул на музей в Костроме. В центре Москвы развернулось элитное строительство, и все перспективные места, расположенные в охранной зоне Кремля, деловые люди взяли “на карандаш”. В доме в Малом Знаменском проводилось обследование перед капитальным ремонтом. Тогда впервые в квартире художника Купреянова появились эксперты из Министерства культуры.

— Просто поразительно, что квартира так сохранилась! Там все подлинное — рамы на окнах, полы, мебель, рисунки — и все в отличном состоянии. Поверьте, это очень редкий случай, — говорит Надежда Ланчикова, представитель Государственного управления охраны памятников (ГУОП г. Москвы), принимавшая участие в экспертизе.

Квартира художника получила статус мемориальной, и ее как памятник истории местного значения поставили на государственный учет.

...Массовое расселение коммуналок в центре докатилось и до доходного дома в Малом Знаменском. Первые инвесторы, попытавшиеся получить разрешение на снос, обломались на мемориальной квартире Купреянова.

Вторые инвесторы, пришедшие им на смену, оказались умнее и попытались “священный” статус с квартиры снять. Экспертиза следовала за экспертизой, каждый раз подтверждая статус памятника. Тогда же впервые оценили и саму коллекцию — минимум в полмиллиона долларов.

Одновременно появилось два варианта дальнейшей судьбы дома. По одному — в нем проводилась реконструкция и мемориальная квартира оставалась на своем месте. По другому — дом того и гляди развалится и его надо срочно сносить.

Николай Купреянов оставался в дедовской квартире до последнего. Бомбил прокуратуру письмами, предупреждая, что со дня на день разрушат памятник культуры. Его выселили оттуда по суду. А на следующий день квартиры не стало — ее снесли вместе с остатками дома.

— Конечно, обидно, что мы не сумели отстоять такой прекрасный памятник, — развели руками и в московском ГУОПе, и в Министерстве культуры. — Ну что ж, теперь инвесторы должны его воссоздавать. Такое уже было и с квартирой Владимира Маяковского, и с покоями Павла Флоренского.

Сносить памятник культуры можно только с разрешения Правительства РФ. В противном случае — прокуратура обязана возбудить уголовное дело. По документам, в новом доме должна быть воссоздана мемориальная квартира художника Купреянова — на том же месте и в том же виде. На самом деле все двухсотметровые хоромы с подземными гаражами, пока хоть и не построены, но уже проданы. И на месте купреяновской коммуналки нарисованы совсем другие апартаменты.

Дело №207633

Пока Николай боролся за квартиру деда, инвесторы нашли ключик к его отцу. Купили у всеми позабытого скульптора парочку работ, помогли с лечением в больнице. Об этом Павел Купреянов, младший внук художника, рассказал их общей знакомой. Дальше — больше. Родной отец обвинил старшего сына в краже коллекции.

Казалось бы — обвинил и обвинил. Дележ наследства — одно из самых распространенных дел в наших судах, и прокуратура здесь ни при чем. В Гражданском кодексе давно уже написано все четко и подробно.

Двенадцать лет — а в соответствии с законом срок давности “наследственных дел” ограничивается тремя годами — Яков Купреянов не вспоминал о своей коллекции.

Двенадцать лет ею занимался его сын Николай. Устраивал выставки, составлял каталог — т.е., как написано в законе, владел ею “открыто, непрерывно и добросовестно”, что подтверждают работники нескольких московских музеев, с которыми сотрудничал внук великого художника.

Но вместо того, чтобы отреагировать по факту разрушения памятника, Хамовническая прокуратура шьет совсем другое дело.

ИЗ МАТЕРИАЛОВ УГОЛОВНОГО ДЕЛА №207633:

“Купреянов Н.Я. совершил хищение предметов, имеющих особую историческую, художественную и культурную ценность... в период с 1990 года по 2002 год, имея умысел на безвозмездное обращение принадлежащей его отцу на праве собственности коллекции в свою собственность и используя в силу своего родства особые доверительные отношения, сложившиеся между ныне живущим отцом Я.Н.Купреяновым, злоупотребляя доверием последнего, фальсифицируя его сознание и волю (это в юридической практике что-то новенькое! — Е.М.)... преднамеренно лишил своего отца возможности доступа к коллекции, активно этому препятствуя, и безвозмездно, с корыстной целью обратил ее в свою пользу”.

Ни один из знакомых юристов так и не смог мне объяснить, что означает этот набор слов. Тем не менее обвинение активно поддерживает городская прокуратура.

— Лично я считаю, что эта тема вообще не должна освещаться в средствах массовой информации. Сами подумайте — это же просто неинтересно! — вот и все, что смог по существу сказать следователь ОВД “Хамовники” Роман Заика, занимающийся делом Купреянова, и отказался от встречи.

Следуя логике работника милиции, и 15 лет на нарах — а именно столько светит Николаю, — видимо, совсем не срок...

— Дело это — заказное, и при других обстоятельствах никогда бы не было возбуждено, — убежден Константин Горбунов, адвокат Николая. — По существу это попытка осудить совершенно невиновного человека и отобрать у него то, что принадлежит ему по праву.

Неожиданно отказался от встречи и скульптор Яков Николаевич Купреянов.

— Ой, я бы с вами с удовольствием пообщался, но не могу — запретил адвокат, — сообщил он. — Я из-за всей этой истории плохо сплю — переживаю очень. На хорошего адвоката у меня денег нет, а этого мне дали. Ну, сами понимаете кто — инвесторы.

Павел Купреянов, младший сын Якова Николаевича — свободный художник, в том смысле, что нигде не работает.

— Мои увлечения по жизни — это история и политика. Хотя политика, конечно, поважнее будет, — утверждает он.

Началось все с ЛДПР, где он пробыл на партийной службе два года. Потом вступил в Народную национальную партию (ННП), откуда сбежал к монархистам, прихватив, по его собственному признанию, с собой “народную” казну. На эти деньги издавал откровенно профашистскую газету “Сторонний наблюдатель” (под тем же названием она выходила и в гитлеровской Германии). Последнее партийное прибежище — членство в “Единстве” и КПРФ.

— Я своего брата ненавижу. Нет, правда, мне его ни капельки не жалко. И если его посадят, да к тому же надолго, я буду только рад, — говорит младший внук художника. Его, кстати, до сих пор не сняли с учета в психоневрологическом диспансере. — Отцу, конечно, не до коллекции — старый он уже, больной. А что я с ней сделаю? Еще не знаю. Может, продам ее и снова буду газету выпускать. А может, музей открою...

История развивается по спирали. Как и его прадед Каган-Шабшай, Николай Купреянов хочет подарить уникальную коллекцию своего деда родному городу. Еще задолго до возбуждения уголовного дела он написал об этом мэру Лужкову, попросив только об одном — сохранить мемориальную квартиру выдающегося графика Николая Николаевича Купреянова для потомков.

Ответа, как и его прадед, он так и не получил. Квартиры той тоже больше нет. Да и с самим “мечтателем”, похоже, скоро разберутся.

И зачем только художник Купреянов жил “ради искусства”?..

И зачем его внук всерьез верил, что оно кому-нибудь нужно...

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру