Корреспонденту Первого канала Анне Райве свой возраст скрывать не нужно — ей всего 23. Полтора года назад закончила международное отделение МГУ, и вперед — на войну. Сейчас Райва в Кувейте. Как профи не уступит самому матерому журналюге, и дело тут не только в ее обаянии и красоте.
— До Первого я работала на ТВЦ. И тогда первый раз попала в Багдад на две недели. В Персидском заливе разворачивается современная история. В Кувейте я второй раз. Специально сюда не стремилась. Так совпало, что началась война.
— Тебе страшно?
— По телевизору война выглядит страшнее — ужас, кошмар. Ничего не остается, как в это поверить. Здесь все по-другому. Мне это интересно. Страшно? Некоторые журналисты демонстративно надевают бронежилеты, каски и ведут себя по-геройски. Для меня это обычная работа. Пару раз мне было страшно. Когда первый раз попала в Ирак и рядом с нами взорвалась бомба. Психологически я была готова: теперь живу не в Москве, а в другой реальности. Надо просто поменять систему координат.
— Ты поменяла?
— Я не считаю себя ни отмороженной, ни циничной. Я сопереживаю всем страдающим людям. На днях мы были в Южном Ираке, снимали в госпитале, где лежат люди без рук, без ног... Сердце мое разрывалось от жалости. Но мысли: “а снимем-ка это лицо немножко крупнее, а это трогательнее” — у меня не было. Мной не движет жажда адреналина и красивого кадра.
— У тебя нет своей семьи. Ты пока сама ребенок, и родители за тебя переживают?
— У меня есть молодой человек, который за меня беспокоится. Родители, которые очень переживают. Когда я бываю в Ираке, они мне звонят и спрашивают: где ты? Можно, конечно, наврать, но от них ничего не скроешь. Они все узнают обо мне из моего репортажа.
— В Кувейте все-таки относительно спокойно. Ты можешь себя представить в Багдаде?
— Конечно, это тяжелое испытание. Когда каждую минуту звучит воздушная тревога, рядом рвутся снаряды. Когда убивают коллег на твоих глазах... Но лучше думать о другом: как надо работать и что лучше снять, чтобы сделать репортаж. Страх проходит, и начинаешь профессионально мыслить.
— В эту войну меньше чем за три недели погибло 11 журналистов, тебе не кажется, что руководство каналов должно отозвать своих?
— Остаться или уехать — это личная позиция каждого. Антон Степаненко, мой коллега с канала, принял с группой решение остаться. Надо продолжать работать. Думаю, что это не погоня за рейтингом, а желание рассказывать о том, что происходит.
— Ты лично за кого — за Ирак или США?
— У меня были хорошие преподаватели в университете, которые учили: репортер новостей должен быть наблюдателем, а не судьей. В публицистической программе я бы высказывала свое личное мнение. Здесь я созерцаю, впитываю всю информацию и потом это стараюсь просто рассказать, оставляя возможность зрителям судить: кто прав, кто виноват, кто хороший, кто плохой. В разных ситуациях вызывают сочувствие разные люди. Когда я вижу раненых, искалеченных иракцев, я понимаю, что с ними обошлись несправедливо. Я беседовала с парнем, который говорит: я из Нью-Йорка, я видел, как рушились небоскребы, гибли люди, я подумал, что будет справедливо, если я пойду свергать режим Саддама Хусейна. И его я тоже могу понять. От войны страдают все.
— В Кувейте сейчас какая температура?
— Очень жарко. Когда мы приехали сюда зимой, было плюс 25. Почти в каждом репортаже мы говорили: все боятся наступления жары. И вот она наступила. Сегодня около 40 градусов. Говорят, что через пару недель может быть до 50.
— Как ты живешь?
— Это зависит от того, что мы делаем. Если работа в основном городе, то условия вполне приличные, мы живем в гостинице, и все удобства есть. Сложнее, когда выезжаешь на съемку в Ирак, где ничего нельзя найти: ни воды, ни еды. Жителям возят гуманитарную помощь — еду, воду. Нам оставаться в этих городах нельзя, запрещается. Единственное неудобство, которое мы там терпим, — отсутствие еды, ограниченное количество воды. Бытовые лишения на тебя наваливаются в тот момент, когда ты выезжаешь за пределы Кувейта. Но они непродолжительны.
— Ты сталкивалась с тем, что называется “восточным менталитетом”?
— В Москве мы живем в быстром темпе, здесь так не принято. Здесь все делается обстоятельно и не спеша. Хочется осветить какое-нибудь событие — проходит 3—4 дня, прежде чем ты получишь разрешение на съемки этой темы. Первое время я просто горела от нетерпения, думала: боже мой, что ж такое! У арабов есть такое выражение — “букра”, что в переводе с арабского обозначает “завтра”. Очень объемное выражение. Они вставляют его в каждую фразу. Первое время я воспринимала это буквально. Это что касается неспешности. Второе — это отношение к женщине. Здесь нет такого, что можно встретить в Саудовской Аравии, где женщине без черной накидки, закрывающей все лицо, вообще нельзя выйти на улицу. Здесь женщины активно водят машины, иногда ходят в европейской одежде. Но желательно прикрыть руки, плечи, ходить в достаточно закрытой одежде. Нам, которые привыкли ходить в майках и коротких юбках, конечно, тяжко. Еще одно правило: без мужчины вечером лучше на улицу не выходить. Поэтому приходится ходить все время в сопровождении своей съемочной группы, даже в магазин. К этому привыкаешь и начинаешь жить по их законам. Я считаю, что когда приезжаешь в страну с другим менталитетом, нужно соблюдать традиции этого места, и тогда будет все хорошо.
— У кого проще получить информацию: у арабов, американцев или англичан?
— Получение информации здесь — это взаимоотношения стены и человека, который бьется об нее головой. Это касается американских офицеров пресс-службы. Я говорила с коллегой из CNN, и он мне сказал: ты совершенно права, тебе лучше не добиваться у наших, попробуй пообщаться с британцами, они более толерантные по отношению к журналистам, которые приехали из России. А какой-то там канал из России, из Франции... Для них это то же самое, что канал с Марса. Для них мы забавная экзотика или просто навязчивый иностранец, который говорит с акцентом и хочет почему-то иметь равные права с их любимыми журналистами, которых они знают с детства. Конечно, я ощущаю некоторое неравноправие, избирательность. Но все равно работаю.
