Играть французам в пьесах Островского — все равно что русским артистам изображать героев Мольера. Сугубо национальная драматургия на иностранной сцене чревата если не провалом, то фальшью. Режиссер Петр Фоменко поставил “Лес” Островского на легендарной сцене Франции — в “Комеди Франсез”. И уже первые спектакли взорвали Париж.
Можно научить французов носить сапоги и плевать на пальцы при пересчитывании денежных купюр. Но как научить иностранцев играть русскую жизнь и уж тем более жизнь русского актера — нищего по сравнению с французским? Или как перевести фамилии главных персонажней Островского — Счастливцева и Несчастливцева? Французы назвали их не иначе как Фортунатов и Инфортунатов, что, соответственно, означает Нефортунатов.
И все-таки... Первые же мизансцены — слуга Карп с Аксюшей, помещица Гурмышская с соседями — твердо обещают классическую постановку в традиционном русском оформлении. На прозрачном тюле огромные сосны вокруг деревянного павильона помещичьего дома красиво подзвучены пением лесных птах. Но после появления Восьмибратова с сыном становится ясно, что Петр Фоменко — режиссер, который не даст соскучиться. Во всяком случае, выход купца Восьмибратова носит балетно-цирковой характер: купец размашисто шагает по сцене, как будто в адажио, кружа вокруг себя сынка. Не хватает только балетных пачек и трико.
Или первая встреча Счастливцева и Несчастливцева... Она убеждает, что лес — то место, где артистам всегда готов и дом и стол, и, пардон, туалет. И трагик, и комик, идя из Вологды в Керчь, а из Керчи в Вологду, начинают и заканчивают свой диалог, справляя малую и большую нужду по краям сцены. При этом комик Аркашка, мало смущаясь, приспускает клетчатые портки и показывает публике задницу. Сценические хулиганства Фоменко на французской сцене окончательно убеждают, что никакой академичности не будет.
Несмотря на низменности, комедия в “Комеди Франсез” получилась тонкая и удивительная. Достаточно рассмотреть “Лес” с точки зрения музыкального оформления. Музыка, а точнее, русский бытовой романс — движущая сила “Леса” у Фоменко. Влюбленные Аксюша и Петр на ломаном русском поют про горькую судьбу. Из граммофона несется томное “как хорошо, как хорошо...”, и это уже подхватывает Гурмышская, похожая на постаревшую певицу Мадонну. Эти же слова, но уже на французском — “се бьен” — противным голосом выводит Счастливцев. И как высший пилотаж в работе с музыкой на сцене — диалог трагика Несчастливцева и Восьмибратова, который выколачивает из купца недостающую сумму. При этом каждый участник спектакля извлекает ритм из бумажного пакета, рюмки, колоды карт. Такое ощущение, что все бытовые предметы на сцене издают звук. Что это? Музыкально оформленное пересчитывание купюр? Вполне может быть — ведь в пьесах Островского люди, как известно, гибнут за металл. И вдруг цитата из увертюры Хачатуряна к драме “Маскарад”. Под эту музыку лишь мгновение кружатся влюбленные Петр и Аксюша.
Настоящий маскарад на сцене устроил Петр Фоменко, который любит актера, умеет с ним работать и добиваться невероятного результата. Французы блестяще держат темп и рисунок ролей, наполняя их подлинными чувствами и делая во многом нетрадиционными. Гурмышская (Мартин Шевалье) — скорее печальная, нелепая, вокруг которой скачет молодой приживал Буланов (Матье Жене) с карикатурной пластикой, ключница Улита (Кристиан Ферсен) стала демонической женщиной... Да все хорошо. И конечно же, дуэт Счастливцев (Дени Подалидес) и Несчастливцев (Мишель Вьермоз) — настоящие комик и трагик.
Финал выстроен неожиданно — каждый из участников спектакля выходит на авансцену, кладет часть костюма или реквизита и произносит ключевую фразу своего текста. “Если я повешусь”, — говорит Аркашка. “Видели и не таких”, — это уже Карп. “Человеки”, — завершает Несчастливцев. Последней Фоменко выпускает Аксюшу в костюме Гурмышской и с ее же коронным словечком “ня” — в смысле “да”. И это, пожалуй, самая большая загадка “Леса”. Публика на спектакле ревет от удовольствия, и бисовка продолжается несколько минут. Такой “Лес” составил бы честь любой русской сцене.
