Виктор Иванович Балашов, кажется, остался последним из телеведущих, кто прошел Великую Отечественную. Его, народного артиста России, заслуженного диктора ЦТ, народ запомнил еще и по сакраментальной фразе: “И о погоде”. Сейчас он работает на радио “Говорит Москва”. А на ТВ его забыли.
—Как вы попали на войну?
— Сначала я проводил отца. Он был комиссаром дивизии. Погиб под Смоленском. Я ушел чуть позже, меня тогда не брали, по годам не подходил.
— Сколько вам было лет?
— Семнадцать. Пошел на фронт я добровольцем, как и многие мальчишки из моего класса, из нашей школы. Подделал документы, ведь год рождения можно было исправить очень легко. Я был высокорослым, крупным парнем, спортом занимался и выглядел старше своих лет. В 41-м попал прямо под Брянск. Помню, когда мы приехали на вокзал, нас бомбили, и, спасаясь, нам пришлось прыгать со второго этажа вокзала. Потом строили оборонительную линию, ждали немецкого наступления, которое через несколько дней началось. Мы отступали, попали в окружение. Из окружения я вышел. В Москве нас переформировали. Я попал в пограничный кавалерийский полк НКВД. Нас, москвичей, никогда в жизни не сидевших на лошадях, бросили на другой фронт — под Душанбе, воевать с басмачами. Каждому было придано по десятку лошадей, и прошли мы верхом походом с боями от Хорога через Курган-Тюбе до Душанбе. Ни одну ночь не спали. Ночи там холодные, темные, а звезды, как лампады, горят. И вот в этой красоте проходили бои с басмачами. Почему-то об этом совсем не вспоминают. И еще одна беда на нас напала: почти все заболели тропической малярией. Многие не выжили. Я лежал в госпитале, лечился, выздоровел. Потом наш кавалерийский полк бросили на Западный фронт. Помню, как в Ельце на пересылочном пункте построили нас в шеренгу и была дана команда: “Желающие в разведку — два шага вперед”. Никто не идет, и я стою, думаю. На третий раз я эти два шага вперед и сделал. Смотрю, потом еще вышло человека четыре.Так я оказался в дивизионной разведке. Мне придали группу в пять человек, которых я стал тренировать приемам дзюдо, джиу-джитсу и самбо. Я был мастером спорта, чемпионом Москвы по самбо. На войне Бог меня хранил. Как-то пришел с задания, стал раздеваться и вдруг увидел, что в нескольких местах у меня прострелены шинель, гимнастерка и даже нижнее белье. Но ведь не задело. Это же удивительно! А еще мне запомнилось ощущение на войне, когда я подумал: “А зачем все это нужно, кому нужна эта проклятая война?” Мы заняли немецкий окоп, и там лежал убитый немец. Огромный такой, рыжий, молодой. Мертвый. За что? Почему? Зачем? Много можно об этом говорить. А закончил я войну на Курской дуге, в деревне Поныри. Опять мы должны были перейти линию фронта, помню последнюю атаку в конце деревни, слева шел штрафбат, разведка и четыре танка. Это было нечто! Вытащили меня девочки-санитарки. А за нами немцы ползли, хотели в плен захватить. Но наши девочки оказались быстрее. Так я с передовой попал в госпиталь.
— Куда вас ранило?
— В ноги. Я демобилизовался как инвалид Отечественной войны. И началась моя гражданская жизнь.
— На телевидение вы попали после работы на радио?
— До войны у меня были две мечты: стать спортивным тренером или артистом. В школе я занимался в драматических кружках, а перед самой войной мне посчастливилось заниматься в студии у великой актрисы Аллы Константиновны Тарасовой. Там я впервые увидел Москвина, Тарханова. Они тогда мне говорили: “Виктор, ты должен быть артистом. У тебя высокий рост, внешность для сцены хорошая.
— Голос...
— Да, голос у меня от отца. И у деда был такой же голос. И я пошел в студию Всесоюзного радио. Меня взяли вне конкурса. А помог мне в этом Юрий Борисович Левитан.
— Но вы из-за ранения уже не могли стать ни артистом, ни тренером.
— Я на костылях приехал из госпиталя. Потом с тростью ходил. Ну какой театр? Тогда меня Москвин еще спросил: “Голубчик, ты скоро бросишь свои палки?” Я говорю: “Михаил Иванович, мне тут еще операции предстоят”. И пошел я на конкурс в радиокомитет по совету моих друзей. А там в комиссии сидели тот же Москвин, Гоголева, Прудкин, Кторов. А я кто — мальчишка в военной гимнастерке, в отцовских штанах, с костылем. Я им читал Маяковского, потом Левитан помог. Я просто прочитал газету “Правда” его голосом: “Внимание! Говорит Москва! Передаем передовую статью газеты “Правда”. Сегодня наши войска...”
— Война еще шла?
— Да, был конец 44-го года. А в 47-м меня пригласили на ТВ. Но я ожидал другого. Нужно было всего лишь сказать: “Вы смотрели фильм “Веселые ребята”. Или: “Сейчас вы увидите исполнение романса “Ах, зачем эта ночь”. И вернулся опять на радио. А уже окончательно на ТВ пришел уже в 50-х. Ушел в 96-м. А последней моей передачей было “Седьмое небо” на Останкинской телебашне. Она снималась в ресторане “Седьмое небо”. Никто до меня туда не забирался. Мои программы были посвящены космонавтам, артистам кино, театра, спортсменам и нашим корифеям-дикторам ЦТ. Это были очень хорошие передачи, теплые, красивые, потому что снимались с высоты птичьего полета. Но на ТВ пришли господа, которые упивались вседозволенностью и нас отправили на улицу.
— Вы обижены?
— Нет, обиды никакой нет. Ведь жизнь коротка, и если еще обижаться... Надо искать причины неудач в себе и как бы ты ни крутился, ни изворачивался, судьба выстроит твою жизнь. Это карма, от нее никуда не денешься.
— Вашу программу “Победители” о ветеранах войны тоже закрыли?
— Нет, она просто куда-то исчезла. Я считаю, что это была одна из самых трогательных передач. Мы снимали участников войны от солдата до маршала. Это была живая история войны. Ужасно, но говорят, что все снятое уничтожено.
— “И о погоде” — вы так подшучивали над своим начальством?
— Я просто любил импровизацию, говорил то, чего не было в тексте. За это мне попадало. Я читал информацию, потом немножко перестраивался, и в конце делал легкую паузу, слегка улыбнувшись, говорил: “И о погоде”. Потом зрители только и ждали, когда я это скажу.
— Теперь те, кого вы назвали “господа”, забыли о старых дикторах.
— Многих нет, оставшиеся тоже забыты. Но люди помнят и узнают нас. Наша “школа” ведущих на ТВ была основана на мастерстве.
— А про нынешних ведущих что вы думаете?
— Посмотрите, как безграмотно сегодня говорят, как неправильно строят речь. Идет скороговорка, какое-то соревнование между информационными ведущими, кто быстрее скажет. Говорят, что это по-американски. Ерунда все это! Иногда ведущие плохо и тихо произносят слова — не расслышать.
— Вы встречаетесь со своими коллегами?
— Мы разобщены. В театре, цирке, кино, на эстраде люди чтут свою профессию и с уважением относятся к прошлому. У нас этого нет.
— А разве в кино нет такого? Вицин умер в нищете. И никто ему не помогал.
— Я хорошо знал Гошу Вицина, это был мой приятель. Он не был забыт, не был нищим, но и не был богатым.
— А что вы хотите от новых людей на телевидении? Чтобы они вам уважение выказывали, или на материальную поддержку надеетесь?
— Я всю жизнь надеюсь только на себя. У меня за последние годы были операции. Я ни к кому не обращался за помощью. Никто не заставляет лезть нам в душу, но интересоваться хотя бы, жив ли еще человек, надо. Вот Аня Шилова умерла в бедности. А можно ведь было поддержать ее морально и материально. Они заняты собой, своей звездностью, бизнесом, ТЭФИ.
— Вас на улице узнают?..
— Да, обращаются порой по имени, вспоминают прежние передачи с моим участием. Многие улыбаются, говорят о том, что им приятно со мной встретиться. Я думаю, что не зря отдал свою жизнь служению людям.
