В раю всегда хорошая погода, щебечут диковинные птицы и растут причудливые деревья. В начале 70-х в современном Эдеме — на необитаемом островке посреди Индийского океана — поселились двое. Англичанина Брендона Гримшоу и креола Рене Лафортуна тут же назвали новыми Робинзоном и Пятницей. Ими восхищались. Им завидовали. Ими гордились. Еще бы — они сделали то, о чем другие не смели даже мечтать. Теперь на легенде зарабатывают деньги. Буднично, цинично, как везде. Тридцать лет спустя от красивой сказки остался лишь пшик.
До острова Муаен — частной собственности Робинзона — от Виктории, столицы Сейшельских островов на острове Маэ, полчаса на катере. 450 метров в длину, 250 в ширину. За час этот Эдем можно облазить вдоль и поперек.
Дорожки аккуратные, все деревья подписаны, над домом развевается пиратский флаг. Годы упорного труда — и буйные джунгли превратились в образцовый парк, а сам Муаен теперь больше похож на обычный курорт. Не хватает только санатория для туберкулезников. Кругом, нехотя переставляя лапы и не обращая на людей никакого внимания, бродят гигантские черепахи. У каждой — метка на панцире: пара огромных красных букв. В глубине острова блестят черепицей несколько крыш. Под одной из них и живет Робинзон.
— Не факт, что вам удастся с ним поговорить. Он часто бывает не в духе, и вообще, по-моему, ему все уже надоели, — поднимаясь по ступенькам, предупреждает наш провожатый.
На открытой веранде обычного двухэтажного дома пьет чай поджарый загорелый дядька. Легкая седина, движения резкие, быстрые, взгляд цепкий. Нашему Робинзону 78 лет, а этому на вид слегка за 50. Значит, не он.
— Он самый, — словно читает мысли проводник. — Только не называйте его мистером Гримшоу, ему это не нравится. Бренд или Брендон — он у нас парень простой.
Вообще-то в “прошлой”, доробинзонной жизни Брендон был журналистом, причем очень хорошим. Родился он в Йоркшире, в Англии, много ездил по стране, а потом по всему миру. Побывал даже в Советском Союзе — в 1967 году проехал по Транссибу на поезде.
— Я мотался по миру, пока не оказался на Сейшелах. Помню как сейчас: заброшенный остров, полночь, а вокруг — пальмы, океан и сумасшедшие звезды, — поудобнее устроившись в кресле, рассказывает Робинзон. — Вместе с приятелями-французами мы рассуждали о смысле жизни. Я посмотрел на часы: четыре минуты первого. Именно в этот момент, не знаю почему, я окончательно понял, что хочу остаться в этом раю навсегда. Знаешь, будто что-то щелкнуло в голове, и все вдруг встало на свои места: новые герои, страны и континенты, то, ради чего я жил почти полсотни лет, вдруг стали какими-то ненастоящими и ненужными. Согласитесь, ведь все — или почти все, — сам себя поправляет Робинзон, — с детства мечтают о собственном острове посреди океана. Я и подумал: сколько можно мечтать? Надо это сделать!
Дальше — дело техники. Уговорил прежних хозяев, не знавших, что с бесполезным Муаеном делать, продать его. За мечту детства попросили недорого — всего 8 тысяч английских фунтов, поставив при этом только одно условие: на острове от рук человеческих не должна погибнуть ни одна божья тварь. Гримшоу, сам в душе большой гуманист и пацифист, проработавший много лет в голодающей и воюющей Африке, с радостью согласился.
Брендон вернулся в Англию, чтобы окончательно покончить с надоевшими серыми буднями. Родина встретила буднично: лил серый монотонный дождь, вокруг бродили серые мрачные люди, настроение всю неделю было таким же серым, если не сказать поганым. Достал чемодан, кинул в него пару джинсов и кучу футболок, логично рассуждая, что другая одежда на острове вряд ли понадобится. На следующий день на столе главного редактора белела служебная записка: “Прошу уволить меня по собственному желанию в связи с отправкой на необитаемый остров”.
“Наш-то Брендон совсем сбрендил!” — услышав о столь радикальном желании уйти из большой жизни, крутили у виска бывшие коллеги. Гримшоу лишь загадочно улыбался.
Через пару лет, когда о чудаке, поселившемся на необитаемом острове, стали писать газеты всего мира, чопорные экс-товарищи по перу записывались к нему в очередь на интервью.
К слову, если бы Брендон захотел прикупить аналогичный островок сейчас, то выложил бы за него не один миллион долларов. Да и то взял бы его не в частную собственность, а в аренду, лет на 50. И хотя из 115 Сейшельских островов лишь 24 считаются обитаемыми, торговля райскими уголками в Индийском океане уже давно категорически запрещена.
— Пару лет назад один ваш (в смысле российский. — Е.М.) бизнесмен сделал своей несговорчивой юной зазнобе непристойное предложение, кинув к ее шикарным ногам прекрасный остров. Красотка стала более покладистой, да как на грех о щедром подарке прознали совладельцы компании, откуда он через офшоры увел на Сейшелы деньги, а следом за ними и жена. До смертоубийства в раю, правда, дело не дошло, но с Эдемом сбежавшей парочке, видно, все же придется расстаться. Он снова сдается в долгосрочную аренду, — смеется информированный Робинзон. И скромно добавляет: — Так что я единственный частный собственник острова.
Как и положено настоящему Робинзону, вскоре у него появился Пятница. Вернее, он сам его нашел. Узнав, что Муаен когда-то был обитаемым, Брендон решил обязательно отыскать хоть кого-то из бывших поселенцев. Рене жил на Муаене до 10 лет, а потом вместе с родителями переехал на Маэ.
История их отношений достойна отдельного повествования, своего романа. Когда они нашли друг друга, Робинзону было 48, Пятнице — 23. Загорелый мускулистый рыбак, ничего не видевший, кроме нескольких островов, открыв рот, слушал энергичного англичанина, в красках описывавшего ему красоты такого большого мира, который он объездил вдоль и поперек.
Про Робинзона и Пятницу ходили разные слухи. У Рене-Пятницы раньше была полноценная семья: жена и две дочери. А когда он познакомился с англичанином, то дома почти перестал появляться.
Интрига, впрочем, заключалась не в этом. Дело в том, что сам Брендон никогда женат не был и вообще о своих любовных похождениях не распространялся, что среди креолов считается чуть ли не смертным грехом. Свободная любовь без табу и ограничений — в этом смысл жизни настоящего сейшельца. Женщины ни в чем не уступают мужчинам. Чем больше у красотки романов и детей от разных отцов, тем лучше. Иметь ребенка от белого, который в большинстве случаев никогда об этом даже не узнает, и вовсе престижно. “Бог послал...” — увидев знойную креолку с выводком разноцветных малышей, умиляются островитяне. “...Или ветер надул”, — со знанием дела добавляют другие. Надо ли говорить, сколько местных прелестниц крутилось поначалу возле богатого, к тому же известного на весь мир англичанина?
— Женщинам уют подавай, а где тут его возьмешь? — отмахивается Робинзон. — Я же поначалу жил в шалаше, без воды, нормальной еды и прочих удобств. Ну какая бы дамочка это выдержала?
Между деревьями мелькает чья-то слегка покачивающаяся тень. Робинзон отворачивается и недовольно морщится.
Неужели Пятница?
Пятница небрит, нечесан и видно, что с похмелья.
— Раньше я на Муаене только работал, помогал во всем Брендону и лишь на выходные уезжал домой, на Маэ. А потом окончательно сюда перебрался. Одна дочь у меня в полиции служит, другая в аэропорту, мы иногда видимся, — докладывает он.
Первое время все было прекрасно: о них практически все забыли.
— Утром мы ловили рыбу, загорали, гоняли мяч, — счастливо улыбается Пятница. — И, конечно же, много работали. Зарослей тут было — тьма, несколько месяцев прорубали дорогу наверх. Это потом уже, когда нашу жизнь превратили в шоу и стали возить туристов, сделали здесь ступеньки.
Пятница хмурится и тяжело вздыхает — откуда-то из-за дерева высовывается соломенная шляпа пожилого немца. Он что-то шепчет своей сморщенной спутнице и тычет пальцем в нашу сторону. “От славы не спрячешься даже на необитаемом острове”, — написано на понуром лице креола.
— “Почему вы живете вместе?” — вечно спрашивают ехидным голосом. И так и норовят засунуть свой нос к нам в дом — вдруг мы еще и спим в одной спальне? — сплевывает с досады Пятница. — Мне с Брендоном очень интересно. Вот и весь ответ.
Возле ног крутятся собака и черепаха. Рыжая дворняга по кличке Просто Пес — раз в пять меньше Дерека в панцире — так и норовит засунуть ему нос под “броню”.
— Черепахи все с именами и все помечены. Они у нас редкие, с Альдабры (остров в тысяче километров от Муаена, где обитает больше 15 тысяч гигантских “тортил”, не уступающих в размерах знаменитым галапагосским черепахам. — Е.М.). Раньше у нас постоянно их крали — приезжали на катерах и отлавливали ночью. Все ради панциря, его долларов за триста можно продать. А когда мы их краской помазали, то вся ценность пропала. Да и отследить их так проще. Хотя чужаки все равно нас достают: теперь за кладами охотятся.
Вообще-то первым на сокровищах помешался сам Пятница. На Сейшелах даже самые трезвомыслящие скептики-туристы в конце концов начинают бредить пиастрами, скелетами и несметными богатствами, а что уж говорить о местных, с детства бродящих с киркой на плече!..
Самая заветная мечта любого островитянина — отыскать клад великого и ужасного пирата Ястреба, в миру — француза Левасселя, загубившего немало душ и отправившего в глубины Индийского океана десятки кораблей. Самое дерзкое ограбление случилось в 1721 году. На корабле “Вьерж дю Кап” плыл вице-король Индии адмирал де Гоа со своей громадной казной. Главным трофеем среди захваченного Ястребом был усыпанный бриллиантами крест, такой тяжелый, что его с трудом могли поднять трое дюжих молодцев. В 1730 году неуловимого пирата все-таки поймали и отправили на виселицу. Как гласит легенда, когда на его шею уже накинули веревку, Левассель вытащил из-под рубахи мятый листок с таинственной пиктограммой и швырнул его в толпу. “Пусть тот, кто расшифрует ее, будет наследником моих сокровищ!” — это были последние слова Ястреба.
Как-то, в очередной раз навещая покинутую семью, Пятница разговорился на пристани со старухой-креолкой, про которую шла слава, будто видит она пророческие сны.
— Знаю я, где клад Ястреба зарыт, — впадая в транс, начала местная Кассандра. — Остров этот небольшой, неподалеку от Маэ, а на самой его вершине есть две заброшенные пиратские могилы. Рядом — дерево манго. Копать нужно там, но только так, чтобы не разозлить духов.
Робинзон с Пятницей, вооружившись самым навороченным по тем временам оборудованием, облазили весь Муаен и действительно на самой вершине, среди непролазных джунглей наткнулись на две могилы. Рядом, прямо по Кассандре, действительно росло манго. Перерыли все вокруг — пусто. Наконец взялись за сам погост.
— Только я воткнул лопату в одну из могил, как сверху рухнули два здоровенных кокоса. Просвистели будто бомбы — прямо у самой головы, — рассказывает Робинзон. — Несколько раз потом пробовал к ним подступиться. Так не поверите — все время что-нибудь случалось! То дождь польет как из ведра, то птицы так раскричатся, будто конец света близок. После этих “божественных” предупреждений мы с Пятницей решили поиски прекратить. Ну их, этих духов, к черту...
Найти сокровища трудно, быстрее чокнешься. “Съехавших” на поисках кладов здесь можно обнаружить на любом острове. Экскаваторы круглые сутки дробят камни, десятки добровольцев просеивают землю.
— Первым из европейцев “на пиратскую удочку” попался другой англичанин — Реджинал Крюиз-Уилкинз, организовавший первые сафари в Кении. На Сейшелы он приехал в 1949 году, сколотил “банду” из таких же безумцев и в течение тридцати лет упорно рыл землю. Несколько могил и рядом с ними пара старинных серег — вот, собственно, и весь его “улов”, — качает головой Робинзон. — В 1977 году Крюиз-Улкинз-старший умер, но его дело продолжил сын Джон. С маниакальным упорством он перерыл все, что накопал его отец, и даже больше. Перестал общаться с людьми и на все вопросы повторяет лишь, что клад Ястреба где-то рядом и скоро ему откроется третий круг. Хотя, может, зря мы это все забросили? Ведь на Астове, Фрегате и Силуэте (соседние острова. — Е.М.) в пиратских могилах все же нашли пиастры и оружие...
О том, что на одиночестве в раю можно неплохо заработать, местные турфирмы смекнули несколько лет назад. Робинзон и Пятница на пиратском острове посреди Индийского океана — это же фишка!
И потянулся к двум отшельникам народ со всего света.
И не стало больше необитаемого острова.
И тридцатилетней мужской дружбы тоже не стало.
Пятницу все чаще видят на Маэ, переходящим из одного бара в другой. Робинзон злится и просит ему о друге ничего не говорить. Напоминанием о том чудесном времени осталась лишь книжка, написанная самим Брендоном: “История о мужчине и его острове” с трогательной надписью-посвящением: “Рене Антонио Лафортуну, больше, чем просто Пятнице”.
Ночью, когда на Муаене они остаются вдвоем, частную собственность посреди океана охраняют семь здоровенных псов. Днем их держат в доме, чтобы любопытные отпускники не бродили без спросу по комнатам. Увидев туристов, выложивших за экскурсию на Муаен около ста долларов, Брендон надевает дежурную улыбку и, выделив каждому несколько минут, рассказывает одни и те же дежурные байки.
— Если бы вы знали, как это все достало! — жалеет Робинзона Пятница.
— Конечно, от туристов очень устаешь. Но это вынужденная мера, — вслед за другом тяжело вздыхает и сам Робинзон. — Я ведь хочу, чтобы и после моей смерти здесь все оставалось в таком же виде. Мы с Рене учредили фонд... Оказывается, рай — это неплохой бизнес. Кто бы мне сказал это 30 лет назад!
Робинзон звонит по мобильнику и на чем свет стоит клянет работающих на его острове креолов, нанятых для обслуживания туристов.
— Все страшно ленивые, им лишь бы под пальмами валяться да ни о чем не думать. Постоянно кого-то выгоняю, беру на работу новых, а они ничем не лучше предыдущих, — разве может ЭТИ слова говорить Робинзон, последний романтик, воплотивший детскую мечту миллионов в реальность? Обычные стенания обычного управляющего в отеле или ресторане. Сказки не осталось, мечта превратилась в пшик. И Робинзон стал обычным англичанином Брендоном, а Пятница — креолом Рене.
...На месте пиратских могил — аккуратные саркофаги. Их три. Рядом с джентльменами удачи покоится и отец Брендона. Он приехал на Муаен после смерти жены и прожил вместе с сыном и Пятницей пять лет. Рядом с отцом приготовлено место и для самого Брендона. Будущую могилу он каждый день подметает, а недавно посадил в изголовье два самых любимых дерева — манго и знаменитый сейшельский орех.
— Вообще-то мне все равно, что напишут на моей плите, — стоя у погоста, говорит Брендон. — Ну, конечно же, родился в 1925-м, дальше дата смерти — это понятно. Путешественником назовут, робинзоном или идиотом — какая разница!.. Когда я купил Муаен, здесь не было птиц — вообще! Представляете, райское место и ни одной птахи — вокруг океан, а на самом острове нет даже плохонькой речушки. Я провел воду, и теперь здесь живет больше двух тысяч птиц. Так что хорошим или плохим словом меня помянут люди, мне, если честно, плевать. А вот что скажут птицы!..
