Дед Макар и зайцы

Да уж! Что ни попадя в такой день, видать, не рождается. Одни величины. “МК”! Андрей Макаревич!

Мы оторвали его от партии в бильярд. Пришли весьма кстати, потому что Андрей Вадимович безнадежно проигрывал Сюткину. “Ну хоть в чем-то он дает слабину”, — зашелся в незлобной иронии коллектив “ЗД”. В кулинарии или дайвинге Сюткин скорее всего потерпел бы от Андрея сокрушительное поражение. А Макар — и швец, и жнец, и на дуде игрец. Вот — выставка в Манеже. Оригинальная графика, “50 женщин Андрея Макаревича”. Не бог весть сколько — за столько-то лет рок-карьеры, но все же! Или это только лучшие? А еще основная работа, в которой и отпусков-то почти не бывает. “Машина Времени” функционирует, сольники Макаревича сыплются как из рога изобилия, “Оркестр Креольского Танго” под его же худруководством бодрит среду срамными куплетами изысканнейшего вкуса. Наверное, в пятьдесят можно было бы вести более спокойный образ жизни. Но пенсионера из “деда Макара” скорее всего не получится. Или только после того, как он слетает в космос. И если Б.Гребенщикова, удивительным образом подгадавшего и свой полувековой юбилей к этим дням, принято величать рок-гуру, то А.Макаревич — подлинный рок-вождь, учение (читай — песни) которого заложило в свое время фундаментальные ценности и базисные основы всей теории и практики отечественного рока. Во сказали!

Сегодня юбиляр дает концептуально-праздничное интервью “ЗД”.

5 выборов Андрея Макаревича

— Нет ничего скучнее дежурного юбилейного интервью...

— Все дело в подходе. Меня страшно напугало, когда Первый канал попросил сделать юбилейный фильм. Этот стереотип уже поперек горла. Сначала детские фотографии, потом разговоры с родственниками, потом юношество, потом ретросъемки, отзывы друзей и т.д. Я был на грани паники, но режиссер Саша Смирнов предложил сделать все иначе. Получился фильм “Здесь и Сейчас” (его показали вчера вечером. — Прим. “ЗД”), и мне за него не стыдно, потому что он совершенно не юбилейный. Все дико драйвово, продвинуто, снято якобы скрытой камерой, никакого архива...

— Тогда на контрасте давайте обратимся именно к архиву, причем очень личному. Жизнь, и особенно такая насыщенная, как у вас, это ведь вечная череда выборов. Где-то правильных, где-то ошибочных... Вы можете перечислить, вспомнить, назвать главные выборы вашей жизни, которые и привели к тому, что представляет сейчас из себя явление и человек по имени Андрей Макаревич?

— Мне будет трудно, потому что по звездным часам я свои достижения по жизни никогда не сверял. Но попробую...

ВЫБОР 1 стихийный:

— Как-то я набрался нечеловеческой храбрости и попросил у группы “Атланты” во время концерта в нашей школе сыграть пару песен на их волшебных гитарах и их волшебных усилителях (было это, страшно сказать, в конце 60-х гг. прошлого века. — Прим. “ЗД”). Логичнее всего с их стороны было мне отказать, и вот тогда моя жизнь могла бы развиться совершенно иначе. Но Алик Сикорский почему-то разрешил, за что я теперь его при каждой встрече всегда жарко обнимаю и целую. Я тогда испытал вес настоящей битловской гитары на своем плече и громкость настоящего звука за спиной. Это очень сильно на меня подействовало.

— А потом вы стали своего рода Сикорским для Гребенщикова, тоже вот юбиляра. Вы ведь организовали чуть ли не первый концерт “Аквариума” в Москве, и их слава в Питере вроде началась именно после этого...

— Ну, не до такой степени. Когда мы познакомились в Таллине (в 1976 году), “Аквариум” и тогда был уже далеко не детской самодеятельностью. Мы устраивали концерты друг друга. Они нас пригласили в Питер, а мы их — в Москву, в архитектурный институт. Это было в порядке вещей. Первый их приезд большого потрясения не вызвал — наверное, потому, что я их уж слишком расхвалил. Но потом все исправилось.

— Организация подобных концертов, наверное, была большим риском и гражданским подвигом в те годы, когда рок преследовал КГБ, а вас считали идеологическими врагами?

— У нас была одна девочка... Я даже не помню, как ее звали. Вот она рисковала и шла на подвиг. Обычно этим (организацией подпольных рок-концертов) занимались девушки. Была еще такая Тоня, которая недавно умерла, — все сейшны делала и ничего не боялась. Они, как правило, все страшные были, но дело свое знали. И все держалось на них.

ВЫБОР 2 гражданский:

— В конце 70-х, когда стали сильно закручивать гайки, к нам приставили куратора из обкома партии. Он, помню, говорил: “Что-то вы ни то ни се. Если вы враги, как Солженицын, давайте и мы будем с вами как с врагами. Или давайте вместе со страной. А то болтаетесь где-то посередке. Уже определиться надо”. А я не понимал, почему нужно определяться. Если бы к нам приставили какого-нибудь идиота, то я, может быть, и уехал бы из страны. Хотя меня очень держали здесь судьбы моих родителей. Все решилось само собой. Мы нашли театр и стали называться не подпольщиками, а артистами театра, а это уже другое ведомство и другой статус. Потом к власти пришел Черненко, и вышло замечательное постановление (об обязательном исполнении песен членов Союза композиторов. — Прим. “ЗД”). С тех пор у меня огромная любовь к этому Союзу композиторов. Под предлогом идеологии они закатили истерику из-за того, что люди перестали петь их сочинения, и авторские, соответственно, резко уменьшились. Вот и решили, что композиторами могут называться только члены Союза, а репертуар любого артиста на 80 процентов должен состоять из их сочинений. “Хорошо, снимайте нас с маршрута, потому что буду петь только то, что хочу”, — сказал я в Росконцерте. “До каких пор?!” — воскликнули они в ответ. “Пока постановление не отменят”, — заявил я. Но идеология идеологией, а денежки-то приносили мы, и очень большие. За это они премии получали, зарплаты, три оркестра на эти деньги содержали и прочее. Они поерзали и решили, что нет правил без исключений.

— Тем не менее “Два Белых Снега” Юрия Саульского вы в свой репертуар взяли...

— Сперва мы ее сделали для комиссии. Но Юрий Сергеевич, царствие ему небесное, нам действительно очень помогал, и я понимал, что ему будет приятно. Так же было с песней “Баги” Игоря Якушенко. Вот они вдвоем за нас и бились против всей этой своры из Союза композиторов.

— Даже Алла Пугачева в те годы чуть не пустилась в эмиграцию. У вас был момент, когда казалось: все, валим?

— Да, в 1979 году. Нас вязали постоянно (за подпольные концерты), прослушивали телефон и т.д. Я волновался только за родителей. Отец был членом партии и совершенно не понимал, за что нас так гнобят. Его вызывали в партком института, вставляли пистоны, мать лежала с сердцем и говорила: “Брось ты это дело, завтра тебя посадят”. Было страшно обидно... Как в анекдоте: “Я против советской власти?! Да на х... она мне нужна!”

— Сейчас — другая эпоха. Что сложнее: выбирать в условиях свободы или несвободы?

— Сейчас сложнее. Вроде можно все, но выбрать нужно только то, что нужно тебе. На какое радио идти, в какой программе сниматься... Мне проще, потому что специального образа я для себя не придумывал. Есть то, что мне симпатично, и то, что неприятно. Ни того, ни другого я никогда не скрывал.

ВЫБОР 3 морально-материальный:

— Моральные дивиденды от своей работы я начал получать сразу же. Одно ощущение того, что у тебя настоящая битловская гитара и выглядишь ты как Джимми Хендрикс, уже отделяло от остальных и давало ощущение полета над землей.

— Когда рок-н-ролл стал работой, за которую еще и платят?

— Когда нас взяли в Росконцерт. Вдруг оказалось, что менты не вяжут, а охраняют нас! Нас везут на автобусе во Дворец спорта, мы там будем играть концерт, и нам за это ничего не будет! Наоборот — даже заплатят по двойной ставке, то есть по 20 рублей, потому что Дворец спорта, большая площадка. А завтра — еще два концерта. Это было настоящее потрясение! Мы прилично зарабатывали, потому что давали по 20—25 концертов в месяц. Я сейчас слушаю записи начала 80-х и понимаю, что мы очень здорово играли, потому что были в тренинге каждый день.

ВЫБОР 4 кадровый:

— Время от времени вы увольняли из коллектива музыкантов: Александра Зайцева, Петра Подгородецкого... Со стороны выглядело весьма драматично. Это были трудные решения?

— Я всегда дотягивал до момента, когда по-другому было уже нельзя. Была какая-то иллюзия, что все образуется. Хотя теперь точно знаю: если начинает пахнуть — не образуется, протухнет все равно. Было, конечно, тяжело, но находились и свои приятные стороны. Ну например. Пропал Заяц на три недели, а у нас — концерт в Сетуни во Дворце спорта. Это был какой-то наш очередной день рождения, и мы позвали Маргулиса и Подгородецкого — просто сыграть с нами две-три песни в качестве гостей. А Зайца нет. Мы два дня репетируем и получаем такой кайф, что возникает огромное желание не расставаться. Заяц же появился за десять минут до концерта, и мы ему сказали: “Вот и иди. Если не мог целый месяц позвонить, то, наверное, все это тебе не очень интересно”. А ребята остались. С Подгородецким потом очень похожая история получилась.

— И каково быть “вершителем судеб” в коллективе?

— Не было ни разу, чтобы я сказал: “Давайте-ка мы вот этого уберем”, в то время как остальные уверены, что он хороший парень. Просто возникали очевидные ситуации, понятные всем.

ВЫБОР 5 личный:

— У меня очень мало частной жизни. Дружу я с теми, с кем работаю, на остальных у меня просто нет времени. Если бы кто-нибудь из вас послушал, как мы общаемся внутри “Машины Времени”, то ни черта бы не понял. Разговор идет только на междометиях, и иногда матюгами. Наверное, мы научились общаться телепатическим образом.

— А случались ли драмы не только в профессиональной жизни?

— Типа несчастная любовь и прочее? Ну конечно. Как у всех нормальных мужиков. Но сейчас все хорошо, и мне совершенно неинтересно про это вспоминать.

— Но личные переживания не очень отражались на творчестве?

— Сколько угодно. “Он Был Старше Ее”. Или “Мы Расходимся По Домам”. В тех песнях много личного...

— Две песни? Другие только и надрываются, что о своей несчастной любви...

— В 70-е это был абсолютно сознательный выбор. На омерзительной донельзя официальной сцене только про любовь и можно было петь. Тридцать кастрированных ВИА, стиснув зубы от ненависти к самим себе, пели про любовь. Слышать это было тошно и противно. Но с началом перестройки в 85-м в эфир прорвалась такая социальная помойка, что настало время петь про любовь.

— Гребенщиков как-то хвастался, что на их концерты по-прежнему ходят молоденькие девушки...

— Какой он наблюдательный. У нас по-другому. Когда я вижу зал, то сразу понимаю, почем были билеты. Влиять на это нельзя. Где-то нашли спонсора, поэтому билеты дешевые, и в зале отвязная молодежь. В другом городе сидят хорошо одетые люди, способные купить билет за тысячу рублей. А чем больше заплатил человек, тем сдержаннее его эмоции.

— Начали вроде про девушек, а закончили опять про работу. Даже в юбилейном фильме у вас — то концерт, то рисование, то ныряние... Как же с личной жизнью?

— С ужасом прихожу к выводу, что это все моя личная жизнь и есть.

— И никакой эротики?

— Ну почему? Просто те кратковременные отношения с любимой женщиной, которые происходят между часом и половиной второго ночи, на художественное произведение никак не тянут. Я прихожу полуживой, на что-то, конечно, способный, но если это доставляет удовольствие мне, то вряд ли доставит общественности.

— Тоскливо как-то...

— Гораздо тоскливее, когда у человека в личной жизни — так, как у меня во всем остальном, но, кроме этого, ничего больше...

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру