Химия смерти

Когда люди думают о терактах, они чаще всего представляют себе взрывы с разрушительными последствиями. На втором месте — диверсии с применением химических веществ. Отравленная вода в Москве-реке, разлитая в подъезде ртуть, найденные в Чечне бочки с жидким хлором... Все эти ужасы из серии страшилок в любой момент могут обернуться реальностью не менее жестокой, чем взрыв. Наша страна напичкана смертельно опасной химией. В наследство от СССР России досталось 40 тысяч тонн химического оружия, которое далеко не всегда хранится в “правильной” таре и под “правильной” охраной. Фактически мы живем на полигоне, где химическое оружие уже испытывалось раньше и может быть испытано вновь. Тем не менее мы крайне мало знаем о том, что это за зверь и как ему противостоять.

Химическое оружие — это боеприпасы: авиабомбы, боеголовки ракет, снаряды — и крупнотоннажные емкости: бочки по 10, 250 литров или цистерны по 38 и 50 куб. м. Все химоружие ранее принадлежало: Военно-воздушным силам — 53,4% и Сухопутным войскам — 46,6%.

Даже в Москве раньше было немало опасных химических объектов, и везде, где они находились, остались не только следы отравления почвы и воды, но и остатки самого химоружия. Как правило, это емкости с отравляющими веществами, закопанные в землю.

Центральный военный научно-технический институт, где создавалось химоружие, находился на Богородском валу. Там проводили опыты с ипритом, зарином, зоманом, а лабораторные остатки сливали здесь же, неподалеку. Сейчас на этом месте жилой район.

Головной склад хранения химического оружия был в Очакове (по всей стране таких складов — около 200). Испытывалось оно на полигоне в Кузьминках. Когда-то его территория была огорожена колючей проволокой. Сейчас забор сломали, на этом месте выросла березовая роща. Вечерами там гуляют люди. Дети купаются в озерах, в которые сливали и сбрасывали ядохимикаты.

Здесь же, на полигоне, испытывали специальное оборудование для обеззараживания местности (типа городских поливальных машин). Сначала по территории полигона распрыскивали иприт, а затем очищали специальными растворами, проверяя эффективность очистки. Вся эта зараза стекала в местные озера и водохранилища. Экологи рассказывают, что запах чеснока до сих пор здесь можно почувствовать в ложбинах и оврагах, особенно после дождя (чесноком пахнет иприт). Это подтверждает версию о том, что часть химикатов вывезли, а часть — в железных бочках — закопали где-то здесь.

К счастью, в Москве теперь нет складов с химоружием — по крайней мере здесь нам повезло. Всего же таких хранилищ в России — семь.

Самое опасное — арсенал в Щучьем (маленький городок на Урале, в 1600 км от Москвы). Если на других объектах химикаты хранятся в контейнерах, то в Щучьем лежит 2 млн. (!) артиллерийских и ракетных снарядов, то есть 5,5 тонны нервно-паралитических веществ.

Склад находится в заброшенном регионе, где жители часто подрабатывают, собирая вокруг склада железо от уже уничтоженных боеприпасов.

Точных списков того, что хранится в Щучьем, нет, но известно, что большинство снарядов и боеголовок начинены зарином, зоманом и VX. Смерть от них наступает в считанные минуты. Самым маленьким (85 мм) снарядом с зарином можно убить до 140 тысяч человек в густонаселенном городском районе. А он умещается в обыкновенном портфеле. Запустить его можно чуть ли не из любой артиллерийской или ракетной установки.

Многие граждане нашей страны уже опробовали на себе действие химических отравляющих веществ, даже не подозревая об этом. Пока химоружие создавали, испытывали, складировали, возили по стране туда-сюда — были задействованы тысячи людей: кто-то по службе, а кто-то просто случайно оказался рядом.

То, как по-житейски просто и незамысловато это происходило, хорошо видно из рассказа отставного полковника войск химзащиты Эдуарда Вилятицкого, любезно согласившегося выдать “МК” давно устаревшую “военную тайну”.

Во время войны сотни цистерн были заполнены ипритом. Они стояли в хранилищах и железнодорожных тупиках и должны были стать последним аргументом в случае, если враг займет нашу территорию. После войны эти цистерны требовалось освободить. Это поручали отрядам войск химзащиты, один из которых и возглавлял Вилятицкий. Летом 47-го его назначили начальником эшелона, который перевозил иприт из Камбарки (Удмуртия) на станцию Арысь (Казахстан), где его уничтожали.

Отряд из девяти человек обслуживал эшелон из 20 цистерн (в каждой — по 50 тонн иприта). На всем пути следования стояла жара 25—40 градусов. Цистерны нагревались, иприт внутри испарялся; чтобы их не разорвало, в каждой был предусмотрен специальный клапан. Когда пар переполнял объем, клапан открывался, и лишнее давление стравливалось. Жители придорожных поселков, конечно, не догадывались, почему, когда шел такой состав, по всей округе разносится чесночный запах.

Через города эшелон старались пропускать ночью, останавливался он только на полустанках, куда привозили сухой паек для солдат. Им запах чеснока приходилось нюхать сутками. По правилам, конечно, требовалось постоянно носить противогаз и защитный костюм, но летом, в жару, такого никто не выдерживал.

На месте назначения, в 30 км от станции Арысь, была заброшенная железнодорожная ветка, там эшелон останавливался. Под каждой цистерной на земле солдаты рыли небольшие канавы, в них сливали иприт и поджигали. Он горел коптящим пламенем, шел черный тяжелый маслянистый дым. Если направление ветра вдруг изменялось в сторону населенных пунктов, огонь срочно заливали.

Во время такого уничтожения земля заражалась диоксином. Этот яд не выводится из организма человека и очень опасен. На зараженной им земле десятки лет ничего нельзя выращивать, но местным жителям этого, конечно, не рассказывали. А о том, что при сжигании уходило в атмосферу и затем выпадало с осадками, никто тогда не задумывался.

Затем пустые цистерны возвращались обратно. Там их очищали — дегазировали, и в каждой на дне оставалось до полутора метров серы. Сначала в цистерну заливали горячую воду, споласкивали и сливали тут же на месте. Потом одевали солдата в защитный костюм, давали ему лом и опускали в горячую емкость. Он вручную отбивал оставшуюся серу, укладывал ее в бадью, которую вытаскивали наверх и выбрасывали неподалеку.

Более получаса такой работы человек не выдерживал. Хотя солдаты и работали в “защите”, но все равно потравились на этой работе многие.

Эдуард Вилятицкий перевез 3 эшелона — 3000 тонн иприта. За это ему дали премию — 600 руб. На следующий день после того, как он их получил, случилась денежная реформа, и 540 руб. финансисты потребовали вернуть обратно.

Сегодня военные медики не желают признавать, что разрушенное здоровье Эдуарда Вилятицкого — результат его службы в войсках химзащиты. Требуют доказательств. Он попытался отыскать свидетелей — сослуживцев, с которыми возил когда-то иприт. Не нашел. В живых не осталось никого.

Опыты по изучению воздействия нервно-паралитического газа войска химзащиты проводили в Кузьминках еще в конце 40-х годов.

Команда из 16 человек в противогазах и специальном обмундировании заходила на полчаса в камеру, куда пускали зарин. Затем, не снимая обмундирования, люди выходили на свежий воздух и прогуливались. В это время камеру проветривали. Через час команда снова возвращалась в помещение и находилась там еще полчаса. Газ туда больше не пускали, но концентрация зарина в закрытом помещении вновь становилась опасной для жизни.

В результате опытов выяснилось, что газ впитывается в одежду, а потом, когда человек выходит из зараженной зоны, газ из одежды испаряется, и человек получает вторичное поражение.

Примерно то же самое, считает Эдуард Вилятицкий, произошло на Дубровке. Там применялся другой газ — снотворный. Но принципы действия общие для всех газов. Газ впитался в одежду. Затем людей стали выносить. Кого-то сажали в автобусы, которые превратились таким образом в “газовые камеры”, кого-то выносили и клали на улице рядом друг с другом... В любом случае все заложники продолжали дышать газом, который испарялся уже с их одежды, и получали дополнительную дозу, которая для многих оказалась “последней каплей”. Нужно было либо немедленно снять с них верхнюю одежду, либо закрыть ее какой-то пленкой, чтобы люди дышали чистым воздухом.

Так что теперь знайте: человека, подвергшегося воздействию газа, первым делом надо раздеть. История эта лишний раз подтверждает, что ни власти, ни даже врачи не умеют работать с газовыми отравлениями. Да, опыты проводились, но их результаты повисли в специализированных методиках, их не донесли даже до врачей “скорой помощи”. Значит, люди сами должны знать, как спасаться во время газовой атаки:

• Нужно постараться побыстрее выйти из газового облака. Как правило, ветер или сквозняк тянет облако в одну сторону — полосой. Значит, нужно бежать не вдоль полосы, а поперек.

• Дышать желательно через мокрую тряпку: платок или рукав одежды. Намочить их можно даже мочой — захочешь жить, намочишь.

• Если из облака газа невозможно пока выбраться, то лучше лечь на пол (и дышать через мокрую ткань). Газ, как правило, поднимается вверх, и у земли его концентрация ниже (на Дубровке те, кто оказался на полу, выжили).

Иприт (горчичный газ):

имеет запах чеснока. Симптомы: ожоги и волдыри на коже, раздражение глаз, поражение органов дыхания. Все они проявляются через 2—24 часа после поражения. Большая концентрация газа вызывает смерть. Антидота не существует. Спасает лишь противогаз и защитный костюм.

Люизит — “роса смерти”:

газ с удушливым запахом герани. Смертельная концентрация в воздухе — 0,25 мг на 1 литр. Смерть наступает через 15 минут.

Рицин:

токсин, который добывается из семян клещевины. Поражает через органы дыхания или с пищей. Вызывает трудности дыхания и боли в теле. Смерть наступает в течение 36—48 часов после поражения. Антидота не существует.

Зарин:

нервно-паралитический газ. Поражает через кожу, органы дыхания, глаза. Первые признаки отравления — сужение зрачков глаз до размера булавочной головки. Достаточно пары вдохов, и наступает смерть от паралича органов дыхания. Антидот существует, но должен быть применен мгновенно.

VX:

наиболее опасный нервно-паралитический газ. Симптомы поражения схожи с зарином. Антидоты должны быть применены немедленно после отравления.

В перспективе химического оружия в России быть не должно. Конвенцию “О запрещении разработки, производства, накопления и применения химического оружия и о его уничтожении” наша страна подписала еще 13 января 1993 года, а 29 апреля 1997 года она была ратифицирована.

Уничтожать химоружие должны на специальных заводах. Чтоб их строить, нужны деньги — 3 миллиарда долларов. Тридцать процентов дают США и Европа, остальное должна платить сама Россия.

Пока построен только один завод — в поселке Горный Саратовской области, уничтожено 660 тонн химоружия. Остальные 340 тысяч тонн продолжают разлагаться в ржавых бочках и снарядах. А мы тем временем учимся дышать через тряпочку.

Современным экологам известны как минимум 34 (!) химзоны Московского региона. Самые опасные — в Нахабине, Кузьминках, на Октябрьском Поле, в Сокольниках и Лефортове.

В советские времена там находились оборонные предприятия, на которых испытывали отравляющие вещества. Когда же пришло время их уничтожать, по словам экологов, сделано это было с примитивной простотой: выкопали ямы и свалили туда химснаряды.

— В принципе сделали все по существовавшей тогда технологии, — объясняет член Российской экологической академии Виктор Руденко. — В те годы это считалось безопасным. Но чтобы теперь перезахоронить, мороки не оберешься. Закон о химоружии принимался в Думе несколько лет: с одной стороны, нет адекватных технических решений, а с другой — это требует грандиозных затрат. Американцы в таких случаях просто огораживают территорию и пишут: “Зона, принесенная в жертву национальным интересам США”.

То Америка. У нас в жертву национальным интересам приносят не отдельные зоны, а целые города, но никаких табличек и тем более заборов не ставят. Людей оттуда все равно не выселят. Какие ужасы происходят с человеком, живущим на радиоактивных отходах, можно увидеть, например, в Чапаевске или Дзержинском. Коренные жители не задерживаются на свете подолгу, а кто доживает до 60, выглядит на 80. Уровень онкологии — запредельный.

За комментариями мы обратились к председателю Комитета Госдумы по экологии Владимиру Грачеву:

— Официальных данных о наличии химоружия на территории Москвы нет, — успокаивает он. — Общественность находила загрязненные участки, следовательно, речь шла о поражении почвы высокотоксичным, опасным для жизни и здоровья человека веществом. Но это не химоружие.

Сотрудники комитета интересовались наличием иприта и люизита в Кузьминском парке — еще одном экологически неблагополучном московском районе, где раньше был военно-химический полигон. Направляли запросы в Минздрав и Минприроды России. В ответах говорится, что предварительные анализы проб почвы показали отсутствие мышьяка, а содержание хлоридов и сульфитов ниже фоновых.

— Но лаборатория Москомприроды не имеет аккредитации на определение в природных объектах боевых отравляющих веществ, — отмечает Грачев. — Поэтому мы настаивали на проведении детального обследования компетентными организациями. С тех пор министерства молчат.

О том, чем может обернуться для здоровья контакт с ядами, рассказали специалисты токсикологического отделения института им. Склифосовского.

— У пострадавшего нарушается обмен веществ, появляется сахарный диабет. Могут произойти и генетические изменения, которые отразятся только на потомстве. Правда, доказать прямую связь между развитием у человека смертельных патологий и экологической ситуацией почти невозможно...

Известный эколог Лев Федоров предлагает поступать с токсичными отходами, закопанными в Москве и Подмосковье, так, как положено по Международной конвенции о химоружии от 29 апреля 1997 года. Химикаты надо обработать в специальных печах, загрузить в герметичные капсулы и поместить в яму с бетонированными стенами.

— Никаких схем захоронения ядов Конвенция не содержит, — возражает Владимир Грачев. — Там написано: каждое государство само определяет, каким способом будет уничтожать свое химоружие. Отравляющие вещества запрещается только закапывать, затоплять и сжигать на открытом воздухе. Принятые в России технологии уничтожения химоружия высоко ценятся в США.

Еще бы там не ценили наше умение отравлять самих себя...

Москва

1. Триумфальная площадь (пл. Маяковского). Завод “Фосген” — производство и разработка химоружия, разливка ОВ по боеприпасам.

2. Ул. Угрешская. Химический завод №93 (“Синтез”) — производство химоружия.

3. Дербеневская набережная. Дербеневский химический завод — производство химоружия.

4. Шоссе Энтузиастов. Химический завод №51 (бывший завод “Фосген-3”) ГСНИИ-42, головной Институт химической промышленности по производству химоружия — производство и хранение химоружия.

5. Богородский Вал. Военно-химический институт (ИХОНИТИ ЦНИВТИ) — работы с химоружием, склад химоружия и Богородский склад ОВ, захоронение химоружия.

6. Физико-химический институт им. Карпова — работы с химоружием, научная организация, производство ОВ.

7. Ул. Вавилова: Институт природных соединений РАН — разработка химоружия; Институт электроорганических соединений РАН — разработка химоружия.

8. Бригадирский переулок. Военно-химическая академия им. Ворошилова, с 1935 г. — работы с химоружием.

9. Кузьминки. Военно-химический полигон (1918—1961 гг.) — хранение химоружия, разлив ОВ по боеприпасам, уничтожение химоружия, захоронение химоружия, захоронение отходов производства химоружия.

10. Очаково. Центральный военно-химический склад №136 — хранение химоружия, разлив ОВ по химическим боеприпасам, захоронение химоружия, уничтожение опытного химоружия.

11. Ул. Лосиноостровская. Раевский склад №36 артиллерийского вооружения — хранение артиллерийских и авиационных химических боеприпасов.

12. Сокольники. Склад военно-химического имущества.

13. Лефортово. Московский артиллерийский склад №47.

14. Кунцево. Кунцевский военный лагерь.

15. Люблино. Люблинский военный лагерь.

16. Новогиреево. Новогиреевский военный лагерь.

17. Ходынское поле. Октябрьский военный лагерь.