45 лет назад советский лидер Хрущев прорвал железный занавес и поехал с официальным визитом в сердце мирового империализма — США. И с тех пор понеслось. Наши ездили в гости за кордон, оттуда потянулись делегации. Обмены соглашениями, подарками, поцелуями: Хрущев — Эйзенхауэр, Брежнев — Никсон, Горбачев — Рейган… — это уже фрагменты учебников по истории. Но есть один удивительный человек, который был свидетелем всех мало-мальски важных встреч лидеров Советского Союза с верхушкой противоборствующего лагеря — генеральный переводчик Кремля Виктор СУХОДРЕВ.
— Долго вокруг всех вождей сохранялась аура таинственности. Мы их видели только на портретах. С приходом к власти Хрущева все изменилось, он и его окружение стали чаще появляться на людях. Мое общение с руководством страны началось с конца 1956 года, я только закончил институт и был принят на работу в Министерство иностранных дел в бюро переводов. На нас, в частности, возлагались обязанности переводить на встречах с иностранными послами и делегациями. Никита Сергеевич начал активно развивать отношения с другими государствами, в особенности с обретшими независимость колониальными странами Африки и Азии. Странам третьего мира стали помогать вооружением и обучением. Что и привело к тому, что к нам чаще стали прибывать иностранные делегации, и наше руководство тоже часто выезжало за рубеж. В Москве партийные лидеры стали посещать приемы в посольствах. Помню картину, которая меня совершенно потрясла: через две-три недели после моего поступления на работу в МИД вместе с группой коллег-переводчиков пошел на прием в посольство Албании, отмечался их национальный праздник, вдруг застрекотали кинокамеры, заработали вспышки, и в зал вошли Хрущев, Молотов, Булганин, Каганович, Микоян, Ворошилов — то есть люди, сошедшие с портретов. Я впервые их увидел рядом с собой! Мы должны были пастись поблизости, точнее, пасти их. Как только к кому-то из высшего руководства страны направлялся иностранный дипломат, мы, в соответствии с языком, должны были подходить и выступать в привычной роли переводчика. Таких “рядовых” приемов в посольствах иногда набиралось три-четыре в неделю.
Прошла зима, настало лето — спасибо партии за это
— Хрущев имел притягательную силу для аудиторий, перед которыми выступал. Сейчас почему-то принято говорить, что Никита Сергеевич был неграмотным, чуть ли непечатные выражения употреблял в своих публичных выступлениях… Это не так. Он говорил очень простым языком, ярко и часто убедительно!
Из всех наших с Хрущевым поездок за рубеж прежде всего хотелось бы вспомнить эпохальный визит в сентябре 1959 года в США по приглашению тогдашнего президента Эйзенхауэра. Кстати, Хрущев стал первым советским руководителем, который взял с собой в поездку жену Нину Петровну, дочек Раду и Юлию, сына Сергея и зятя Алексея Аджубея, последний входил в состав пресс-группы, которая сопровождала генсека во всех зарубежных вояжах. Никита Сергеевич в поездках никогда не ограничивался официальной частью, ему нравилось перемещаться по стране и своими глазами все видеть. Когда Хрущев провозгласил лозунг “Догнать и перегнать Америку”, он имел в виду то, что мы можем многому научиться у этого развитого экономически государства. Безусловно, не меняя курса нашей страны, которая “победоносно шла к коммунизму”.
— Всегда ли переводчик точен? Никита Сергеевич ведь в выражениях особенно не стеснялся.
— Хрущев действительно отличался тем, что за словом в карман не лез. Если говорить о визите 59-го года, он был дружественным. Но у Хрущева была особая цель — использовать эту поездку для пропаганды нашего социалистического строя. Никита Сергеевич вообще считал, что это не мы отгородились от Запада железным занавесом, это Запад отгородился от нас, они замалчивают программные выступления того же Хрущева о наших сверхуспехах, о принципах нашей миролюбивой внешней политики… Поэтому он полагал, если ему удастся на территории идеологических противников рубить правду-матку про нашу страну и все рассказать как есть, то он их всех перетянет на свою сторону. Он очень верил в свой дар убеждения.
В течение тринадцати дней, проведенных тогда в Америке, мы побывали в семи городах, и в каждом он выступал с речами. Все выступления показывали по телевидению, получается, что Хрущев проник в каждый американский дом! Кстати, американцы синхронно с Никитой Сергеевичем занимались пропагандой своего образа жизни, кичились преимуществами своей системы. У Хрущева все речи были заготовлены еще в Москве, но поскольку американцы на правах хозяев начинали первыми и ему приходилось как бы отвечать, все заготовки наш руководитель отбрасывал. Поэтому тексты его выступлений, которые я и мои коллеги старательно перевели дома, оказались совсем невостребованными. Хрущев говорил, как акын — что вижу, то и пою. Что американцам нравилось с каждым днем все больше — они видели живого нормального человека. Он рассказывал, что ему понравилось из увиденного в США, но не забывал добавлять: “Мы перегоним! Мы идем семимильными шагами! Мы вам покажем! Наш паровоз вперед летит”. В выступлениях он постоянно использовал шутки, прибаутки, поговорки. Но держал себя в рамках и прямых враждебных выпадов себе не позволял. Хотя, бывало, Никита Сергеевич отступал от протокола в виде обещания: “мы вас похороним”. Но и здесь он имел в виду только то, что капитализм изживет себя. У него были встречи с прессой, которая спуску не давала и задавала вопросы о свободе слова, о распространении в СССР иностранной литературы и так далее. Как-то его спросили:
— Почему в Союзе нельзя купить “Таймс”, например, или посмотреть американский фильм?
— Наш народ сам выберет, что ему нужно, а что не нужно наш народ смотреть и читать не будет! — уверенно ответил за весь народ Хрущев.
Но вопросы о демократии и однопартийности продолжали задавать, вождь кипятился и на пресс-конференции в Вашингтоне вышел из себя:
— Вы опять мне пытаетесь в горло засунуть дохлую крысу!
Ну а что в таком случае мог сделать переводчик? Быстро придумать другой образ? Любая прямая редакция исключалась. Оставался один только выход — перевести точно и добавить, что “дохлая крыса в горло” — это идиома, художественный образ, так у нас, мол, принято говорить.
— Насколько легко перевести поговорку?
— С Хрущевым в этом плане иногда было непросто. Он хоть и русский по происхождению, долгое время работал на Украине, поэтому часто переходил на украинский фольклор. Мне приходилось сначала соображать, что это может означать на русском, и уж потом перевести. Здесь многое зависит от лингвистических способностей переводчика маневрировать языком.
Кстати, поговорки во многих странах мира сходны. Простейший пример: “В Тулу со своим самоваром не ездят” — каждому русскому понятно, потому что Тула производит самовары. В Англии аналогичная поговорка: “Нельзя возить уголь в Ньюкасл” — там его добывают.
Виткеля ты взявся и на хрена мне сдався?
— Эйзенхауэр и Хрущев провели ряд встреч, которые получились очень дружескими. Никаких договоров или соглашений подписано не было (они и не готовились), и главный итог нашей поездки сводился к тому, что Эйзенхауэр пообещал в 1960 году совершить ответный визит в Советский Союз. Под финал поездки на банкете во время застольной беседы и обернулся ко мне Хрущев и спросил, как будет по-английски “мой друг”. Я ответил. Тогда Никита Сергеевич повернулся к Эйзенхауэру и сказал: “Вот май френд!”
Но Эйзенхауэр в СССР так и не приехал. 1 мая 1960 года наши ракетчики над Свердловском сбили американский самолет-шпион. “Тоже мне май френд нашелся! Друг! Виткеля ты взявся и на хрена мне сдався…” — мрачно заметил Никита Сергеевич по этому поводу в узком кругу.
Следующая встреча советского и американского лидеров состоялась только через год. На выборах победил молодой демократ Кеннеди, и они с Хрущевым встречались в 1961 году на нейтральной территории — в Вене.
— Во время первой поездки Никита Сергеевич посещал “XX Век Фокс”, кому-то из голливудских красавиц удалось произвести на него впечатление?
— Хозяин кинокомпании “XX Век Фокс” грек Спирос Скурос постарался собрать на ланч весь голливудский цвет. Я сидел как завороженный — Элизабет Тейлор, Гари Купер, Мэрилин Монро. В списке приглашенных длиной в несколько страниц указывалось, за каким столиком кто сидит. Я выискивал фамилии моих любимых актеров, смотрел номер столика и искал их глазами. Хрущев не был любителем художественных фильмов (Сталин и Брежнев кино, например, любили, Леонид Ильич прожить не мог без вестернов, в которых стреляют из кольтов с бедра…), поэтому на студийном ланче Никиту Сергеевича особенно никто не впечатлил — он просто никого не узнавал. После обеда Скурос пригласил нас в отдельный зал, и туда же пришли несколько актеров, в том числе и любимица хозяина студии Ким Новак. Мне кажется, что Хрущеву чисто по-мужски она понравилась, я видел, что глаза у него определенно заблестели. Спирос Скурос несколько раз сказал ей по-английски: “Поцелуй его!” Я перевел: “Никита Сергеевич, он предлагает актрисе вас поцеловать”. — “А че это она меня будет целовать? — воскликнул наш лидер. — Я ее сам поцелую!” И смачно расцеловал Ким в обе щеки, получив, как мне показалось, удовольствие. Кроме того, нас повели на съемочную площадку, где проходили съемки фильма “Канкан” с участием Ширли Маклейн. После Хрущев сказал по этому поводу одну из своих самых знаменитых фраз: “Мы привыкли смотреть на лица актеров, а не на их...” Хотя не вся советская делегация в этом с ним была согласна.
— Ну а вещи какие-то на загнивающем Западе ему приглянулись?
— В Калифорнии мы посетили завод по производству компьютеров. Обедать пошли в обычную заводскую столовую, где Хрущеву жутко понравился процесс самообслуживания. Он ведь все подмечал. Никита Сергеевич сказал: “Вот такое нам надо!” Потом ему приглянулся металлический контейнер с салфетками, когда, знаете, одну салфетку вытягиваешь, а следом уже вторая показывается. Он этот контейнер взял в руки и сделал такое движение, будто собирается спрятать его под пиджак. Вот в этом жесте весь Никита Сергеевич.
Картер первый начал!
— Лидеры западных держав не шарахались от милой привычки Брежнева крепко целоваться?
— На Западе мужчины могут друг друга обнять, коснуться щекой щеки, а целоваться — это все-таки старинный русский обычай. Все-таки христосоваться, лобызаться — наше. Кто-то делал это цивилизованно, а кто-то, как Брежнев, — чуть ли не взасос. И если бы не было широко известно о его любви к женскому полу, это наводило бы на мысли о нетрадиционной сексуальной ориентации. Когда Брежнев был совсем плох, на встрече с Картером произошел как раз один из “знаменитых” поцелуев. Они подписали соглашение, встали как положено, пожали друг другу руки и поцеловались. Кстати, я стоял рядом и видел, что, как ни странно, первым целоваться потянулся Картер. А Брежнев, естественно, живо откликнулся…
— Когда пошли сплошные “сиськи-масиськи” и Леонид Ильич стал совсем неадекватен, вам-то как стало его переводить?
— Мне-то как раз стало гораздо легче, потому что он перестал что-либо говорить. Он читал по бумажке. А ее мне заранее давали, и какие-то пометки я между строчками делал. Официальные беседы превратились в обмен монологами: Брежнев открывал папку, читал текст, отпечатанный крупным шрифтом, я переводил. После этого он считал, что свою задачу выполнил. Гость отвечал тоже монологом. А к тому времени, к сожалению, у Брежнева начала убывать и способность сосредоточивать внимание, поэтому, когда он дочитывал свое, его взгляд угасал, становился отсутствующим, он вообще вряд ли слушал, что ему говорили. Если у гостя оказывались какие-то вопросы, Брежнев обращался к Громыко: “Андрей, включайся”. Громыко отвечал на вопросы, а Брежнев изредка поддакивал.
А потом, Леонид Ильич же не сразу начал плохо выговаривать слова, все происходило постепенно, и я потихоньку привыкал. Кроме того, у меня всегда был текст. Хотя чувство неловкости за себя и за руководителя моей страны, который превратился в беспомощного дряхлого старика, возникало часто.
— Говорят, в молодости Брежнев был хоть куда и разгуляться мог…
— Я очень хорошо помню, как мы с ним впервые встретились. Хрущев только-только сделал Леонида Ильича членом Президиума ЦК. Был прием по случаю приезда какой-то государственной делегации в гостинице “Советская”, сейчас она, по-моему, называется “Яр”. В числе других появился и Брежнев. Он чуть ли не бегом поднялся на лестничный марш, там стояли заведующий протокольным отделом МИДа Федор Федорович Молочков и мы, группа переводчиков. Брежнев впервые посетил такого рода встречу, и Федор Федорович рассказал ему, где вход в зал, и представил нас, переводчиков, которые должны помогать ему общаться с иностранными гостями. В нашей “английской” группе была одна женщина — Таня Овчинникова. Брежнев вежливо со всеми поздоровался, потом галантно улыбнулся и подал руку Тане. “Да! Мне нужна переводчица!” — живо сказал он. Таня тоже была не из робких, подхватила Брежнева под руку, и они пошли в зал.
Когда он стал ездить за рубеж как руководитель СССР, он редко выходил за пределы протокола. У Брежнева не было здорового любопытства и той любознательности, которая была у Хрущева.
Индира — “Страна Луны”
— В этом году будет 20 лет со дня трагической гибели Индиры Ганди. Вы много ее переводили. Какой она была?
— Индира Ганди была неординарной женщиной и выдающимся мировым лидером. Она была человеком высочайшей культуры. Индира обладала особой аурой: говорила всегда мягко, тихо, переговоры вела на прекрасном английском языке, на банкетах же согласно протоколу она говорила на хинди. Кроме того, Индира обладала огромным даром убеждения. Надо заметить, что в то время Индия предъявляла к нам очень большие требования в плане оказания помощи, в том числе и в сфере вооружений. Мы вроде бы предоставляли им кредиты, но, по сути, речь шла о торговых сделках — Индия платила Советскому Союзу за поставки. Переговоры по этому поводу обычно вели специалисты, индийцы всегда старались сбросить цену, а наши держали какой-то предел и не могли себе позволить продать дешевле. Когда договориться не получалось, в Москву приезжала Индира Ганди, беседовала с Брежневым или Косыгиным, и заканчивалось это всегда одним и тем же — цена снижалась ниже низшего уровня. Силой своего невероятного обаяния она пробивала любые вопросы, устраивала сделки так, как ни один мужчина, наверное, не смог бы. В ней чувствовалась огромная сила воли, прикрываемая женской мягкостью. Устоять было невозможно. Кстати, вы знаете, что Индира означает в переводе “Страна Луны”?
— Читала, что в роковой для нее день Ганди не надела бронежилет под платье, потому что ей показалось, что он ее полнит… Она эффектно одевалась?
— Вы сказали “платье”, а Индира никогда платья не носила, она ходила только в индийских сари. Лично я никогда не видел ее в другой одежде, каждый день на ней было новое сари — одно красивее другого. Я помню Индиру, когда она еще приезжала в Москву с отцом, сначала в качестве просто дочери, потом — министра информации. Фигура у нее была изящной, и на ней национальный наряд сидел с поразительной элегантностью.
Ее же убили на территории собственного особняка, люди, которым она доверяла…
— Вы ездили на ее похороны?
— Индийский климат таков, что кремируют обычно прямо на следующий же день. Решение об участии на процессе сжигания представителей СССР принималось буквально в одночасье. Поехал глава правительства Тихонов и первый заместитель министра иностранных дел Кузнецов. Оба они в тот же день прилетали из Кубы, и эти два пожилых человека сразу же отправились в Индию. Меня тоже сорвали молниеносно, я едва успел заехать домой за вещами и моим единственным черным, как я шучу, “похоронным” костюмом. В нем я ездил хоронить Джона Кеннеди, в Египте присутствовал на погребении Насера, и наконец — на церемонии кремации Индиры Ганди.
