Заслуженный артист России Виктор Сухоруков сейчас на вершине: широкие слои народных масс не перестают любить его за понтярщика Багрова-старшего (что удивительно, потому как персонаж отрицательный). Те, кто успел посмотреть фильм Виталия Мельникова “Бедный, бедный Павел”, поразились виртуозному исполнению Сухоруковым очень непростой роли несчастного правнука Петра. Кроме того, он теперь признан элитой отечественного кинематографа: стал обладателем премии “Ника” в номинации “Лучшая мужская роль” за все того же Павла I. Хотя это в принципе почти ничего в облике талантливого актера не поменяло. Не зря же, когда заветная тетка с крыльями была у него в руках, он сказал: “Фабричный мальчик из Орехова-Зуева — на Олимпе!” Да, Сухоруков — другой. А в общем — все тот же, что и двадцать лет назад.
“Сухоруков нестандартный, он не похож на артистов”, — говорили мне. Нестандартности начались с самого начала.
— Давай встретимся на выходе из метро, — сказал Виктор.
Я не поверила. Говорю: “А вы не боитесь, что вас по клочкам на сувениры разорвут?..”
— Ты все перепутала: ты не с Безруковым встречаешься, а с Сухоруковым! Народу много? Но ты-то меня точно узнаешь!
И все равно до последнего момента не верила: может, он шутит так? Сейчас перезвонит и скажет: “Ха-ха, ну и как там в метро?” Не перезванивает. Выхожу со станции — и прямо перед выходом, как тополь на Плющихе, артист Сухоруков собственной персоной:
— Я тебя сразу узнал, потому что ты улыбнулась...
Точно улыбнулась — от нереальности момента.
Да, когда раздавали звездную болезнь, Сухоруков явно был в родном Орехове-Зуеве.
— Заметила, что известные люди как-то несильно стремятся произносить вслух названия маленьких населенных пунктов, в которых родились. Подмосковные обычно говорят: “Я из Московской области”. А ты наоборот: где только мог, про свое Орехово-Зуево сказал! Даже на вручении “Ники” не удержался!
— Еду как-то в метро. И на станции “Курская” вдруг подходит ко мне женщина — выше меня ростом, крупная, груди пятого размера. Испуганная вся, покраснела… И вдруг говорит: “Спасибо вам, что вы не стесняетесь нашего Орехова-Зуева!” Как мне это было приятно! Кстати, открою секрет: однажды я дал себе слово, что где бы я ни был — обязательно буду упоминать свой город. И даже как-то умудрился это провернуть на церемонии “Золотого граммофона”. Я вручал премию Киркорову, а он, видать, меня перепугался (там в контексте режиссуры шел отрывок из “Брата-2”, где я говорю, что Киркорова не люблю: “одно слово — румын”). Так вот, я ему вручаю статуэтку в Кремлевском дворце и говорю, что я из Орехова-Зуева, и мои папа и мама… короче, всем привет передал! Киркоров меня перебивал, думал, что я какую-то пакость сотворю, и не понимал, что мне сейчас не до него — мне привет Орехову-Зуеву передать надо!!!
Россия — это моя страна, а родина — это та точка земли, где я произрос, где папка с мамкой упали друг на друга, это город Орехово-Зуево. И как бы к нему ни относились и каким бы он на самом деле ни был — бандитским, фабричным, смурным, — все равно для меня это главное место на земле. Я часто туда езжу, всегда возвращаюсь и могу честно сказать, что умирать поеду именно туда. Сейчас фабричный центр Советского Союза, куда в одно время свозили работать ткачихами даже девчонок из Вьетнама, конечно, другой. Там уже нет мощного хлопчатобумажного комбината, где я начал свою трудовую деятельность, мечтая стать актером. Наша семья по общепринятым меркам была большой: все-таки трое детей, и я самый старший. Мои родители — простые люди: мама — ткачиха на фабрике, папа — чистильщик ткацких машин. Закончил я восемь классов в школе №4, которая сейчас мне кажется маленьким-маленьким домиком в бурной зелени. Потом я пошел в вечернюю школу рабочей молодежи, закончил ее — и в армию!
А родился в так называемой 21-й казарме. Многие даже не знают, что такое казарма: ведь это не барак, не дом, не квартира. Казарма — это тоже тип зданий, построенных еще Саввой Морозовым для фабричных рабочих. Жил я в двухэтажном доме буквой “Т” в районе Подбашня. Потому что рядом находилась огромная красивая башня с часами. Дом мой уже давно сломали, когда расширяли железную дорогу, но, говорят, бузина — я ее когда-то посадил под окном — до сих пор жива. Так что для меня Орехово-Зуево — это дом. Туда я ездил пить и там же прятался от пьянства. Я там мечтал и хоронил мечты...
— Говорят, что в краеведческом музее Орехова-Зуева есть целый стенд о Викторе Сухорукове — ты его видел?
— Нет. Даже не знал об этом.
— Есть стенд или нет — неважно: ты там и без стендов — национальный герой!
— Когда я получил “Нику”, мэр города Кудинов прислал мне поздравительную телеграмму. Для меня это очень почетно. В масштабе страны я, конечно, никто и звать меня никак, а в масштабе города Орехово-Зуево я — победитель.
Когда я, со своею мечтою стать актером, кинулся в Москву, не было никакой поддержки. Были только сомнения, презрение, насмешки, удивление: мол, Господи, куда он, ушастый и конопатый, в артисты лезет?! Странный он, этот Сухоруков: урод уродом, а туда же! А я все равно шел. Сегодня я уже удивляюсь: как это я тогда не сломался, не обиделся, не набил никому… Кстати, по части краеведческого музея: интересное совпадение. Я ко Дню Победы замыслил подарить музею города Орехово-Зуево пулемет “Максим”. У меня он есть!
— Тот самый, из “Брата-2”?..
— Нет. Подарочный, 1950 года выпуска, отреставрированный. Но мне сказали, что вроде бы музей разрушается. Очень грустно, если так. Хотя точно я не знаю, потому что бываю в городе наездами и многое вижу только через окошко такси. Хотя бывает, меня подмывает снять трубку и позвонить в мэрию (или, как ее до сих пор у нас называют, Дом советов) и сказать: “Постелите, пожалуйста, асфальт у моего подъезда”. Это я о краеведческом музее, что ли?.. Извини.
* * *
— Остался ли кто-то из друзей в любимом городе?
— К сожалению, нет. Друзья-подруги из школы уже бабушками-дедушками стали. А я настолько редко бывал дома, что время нас разъединило. Многие из моих друзей умерли — кто от пьянства, кто от тоски, кто-то просто потерялся в этой жизни… Среди сегодня здравствующих тоже есть те, кого я считал друзьями, но у них нет особенного желания со мной общаться. Я не знаю почему. А есть ребята, которые, как мне кажется, избегают меня. Может быть, потому, что сегодня я — другой Сухоруков, не тот, что здесь жил когда-то. Есть и те, кто провожал меня насмешками и ждал, когда я споткнусь, рухну и вернусь обратно. И однажды ведь так и произошло. Я рухнул в Ленинграде — да, рухнул. Не скрываю. И как это скроешь, когда ворона схватит сыр, который лежит на твоем стакане с бормотухой, полетит в Орехово-Зуево, каркнет, сыр потеряет, и… Сухоруков во всем виноват.
— Представляю, сколько у некоторых радости было.
— Кто-то радовался, другие сочувствовали, а кто-то и руки от удовольствия потирал. Но это было давно. Вопрос, есть ли у меня кто там, — хороший вопрос. Отвечаю: есть! Весь город мой! И в то же время — никого нет, кроме моей дорогой и любимой сестры Галины Ивановны. Она, в отличие от меня, девочка трудолюбивая, работает портнихой. Гале 20 августа будет 44 года, но для меня она внешне и внутренне останется младшей сестренкой, девочкой 11—12 лет. Она мне до сих пор снится маленькой! У нее есть сын, мой любимый племянник Ванька. Я к нему очень трепетно отношусь, и мне хочется, чтоб он в этом мире существовал в масштабах пошире, чем город Орехово-Зуево. Хотя для меня это самый любимый и родной маленький провинциальный город. Недавно у меня там появился маленький домик — бунгало, как строители его назвали, — на шести сотках, которые я себе приобрел в садоводческом товариществе. Я землю люблю. Вот ездил туда, сорняки перекапывал. На том месте раньше свалка была до неба, и теперь все ходят, как на выставку, смотрят, что с моим участком происходит. Так что отказался от морей-океанов, даже от любимой Карелии, и как только появляется возможность — еду в Орехово. У меня там теперь есть свои подсолнухи, свои соловьи...
— На чем артист Сухоруков ездит на родину?
— На электричке. Многие удивляются, что я езжу в электричке, а я удивляюсь тому, что они удивляются.
— Честно говоря, меня встреча у метро тоже порядком удивила.
— Метро, чтоб ты знала, самый надежный вид транспорта! А не обидно стоять где-нибудь в “пробке” среди чихающих на тебя химическими отходами автомобилей? Стоишь как идиот и сделать ничего не можешь. Ну и что, что в метро узнают? Кстати, чаще не узнают, а гадают, я это или не я.
— А часто не узнают?
— Была история. Старушка продавала на улице летнюю обувь. Я остановился и стал разглядывать сандалии. Она их расхваливает: “Бери, милок, легкие, хорошие… Знаете, вы так на Виктора Сухорукова похожи, и улыбка у вас — как у него”. Другая женщина ей говорит: “Да это он и есть — Сухоруков!” — “Да как же, Сухоруков! Будет он тут у меня сандалии покупать!..” — не верит та. Словом, я уже и обувь у нее купил, а они продолжали спорить, я это или не я. И даже спросили, нравится мне актер Сухоруков или нет.
— И как ответил?
— “Нравится! Я очень люблю этого артиста, классный он!” Кстати, что удивительно: раньше играл сплошных отморозков, киллеров, бандитов — а народ на улицах все равно мне улыбался. На днях сижу на веранде одного кафе на Тверской, веду переговоры насчет фильма, люди мимо идут, смотрят, улыбаются, переговариваются... И женщина одна, представляешь, тоже мимо прошла, а потом вернулась с огромным букетом роз. Вручает мне цветы, благодарит меня за то, что я такой замечательный. Я сначала растерялся, а потом говорю продюсерам: “Я это все сам подстроил, чтоб вы видели, какой я классный артист!”
Звонок. Обычно я отключаю сотовый перед интервью, а тут забыла. Естественно — сверхбыстрое “перезвоню” в трубку и “прошу прощения” — Сухорукову. У него на лице удивление:
— А чего ты?.. Поговорила бы. Красивый, кстати, телефон. Я в плане техники человек не цивильный.
Эх, Сухоруков, Сухоруков, в таких случаях звезде полагается зло смотреть на источник лишнего шума и произносить нечто типа: “За эту минуту я полжизни бы рассказать успел...”
* * *
— Мне кажется, что ваша профессия — ужас кромешный. Ничего ты сам не решаешь, все зависит от других людей, которые захотят — полетишь, а захотят — об асфальт шмякнешься.
— Актеры — люди с психическими отклонениями, нет, не в медицинском смысле. Каждый из них уверен в том, что у него обязательно все получится, а получается у единиц. Эти люди идут в актерство несознательно, незапрограммированно и поэтому не ведают, что там их может поджидать трагедия. Актером управляет третье “я”, неуправляемое эго, которое либо поддерживает, либо издевается изнутри. В этом и отличие актера и неактера: в ком-то сидит черт, а в ком-то — нет. А когда у актера складывается или, наоборот, не складывается, черт начинает вообще вести себя непредсказуемо: он ударяется в загул, разрушение, распад. Вот тут-то и надо включать голову — как пульт управления собой.
— Я к чему об ужасе спросила: почему у тебя все сложилось так поздно?
— Не знаю! Когда я был молодым, мне говорили, что мое время еще не пришло — значит, ты будешь востребован в сорок лет, всему свое время и так далее. Сейчас, когда популярность пришла, я задаю себе вопрос: почему этого не случилось 20 лет назад? Хотя мы меняемся ведь на протяжении жизни. Может, за годы ненужности, непонимания, презрения у меня складки какие-то особенные у глаз появились или излом моих губ поменялся? Не знаю! Может быть, черт, который у меня внутри, кому-то смену сдал?..
— А фотография Сухорукова была в базе “Ленфильма”?
— Была. Но если б ты видела, какая! Да я эту рожу пивом торговать не пустил бы! Хотя тогда мне казалось, что это может быть любопытным. Не буду ярлыки навешивать, но в актерских отделах ведь женщины сидят, и какие-то лица им нравятся, а какие-то нет. В массовку просился, чтоб хоть какие три рубля заработать, но нет… Был момент, когда я себе сказал: “Вить, ну не нужен ты никому в киношном мире. Давай организуй себя по-другому, не мучь себя”. Это произошло после одного случая, когда меня забыли на съемочной площадке.
— То есть как забыли?!
— 1987 год. В картине про войну мне дали маленький эпизодик — сыграть солдата, который возвращается с фронта. Привезли на объект, а вагон не готов, потому что время действия — зима, и должен быть иней на стеклах и так далее. Я сел в купе. Привезли два фургона солдат для массовки. Я ждал, когда меня позовут на съемки, и задремал. Просыпаюсь около семи утра следующего дня. Солдаты загружаются по фургонам. Спрашиваю, где съемочная группа, и мне говорят, что киношные все давно уехали. Попросил солдат довезти меня до киностудии, чтобы хоть переодеться в гражданское. Переоделся и уехал домой. Звонит ассистент по актерам — назовем ее Люда — и говорит, что съемка не состоялась и теперь приезжать надо в понедельник. Я рассказываю ей, как меня забыли в вагоне. Она переполошилась вся: “Вы уж простите, Витя, и не говорите никому, я вам две ставки заплачу”. А у меня тогда ставка была 13 рублей 80 копеек. Я ответил, что спасибо, конечно, за царский подарок, но работать я не буду. И, представь, прихожу в этом месяце в кассу, и мне выдают три рубля, то есть 25% от ставки, потому что камера не была включена. Это порядок такой. Самое смешное заключается в том, что столько лет уже прошло, а мы с этой Людой до сих пор, где бы ни встретились, делаем вид, что не знакомы. Но тогда — именно тогда, в пятницу, — я сам прикрыл дверь в кинематограф. Я сказал: “Простите, я больше не приду и не буду вас беспокоить”. Сказал — и начал организовывать свою театральную жизнь.
Думаю, я достиг бы определенных успехов, но не прошло и двух лет, как мне позвонил Володя Студейников, который тогда работал вторым режиссером на картине Юрия Мамина. Так я совершенно случайно заполучил главную роль в фильме “Бакенбарды”. Сейчас уже можно говорить о том, что на эту роль сначала приглашали Диму Певцова, но он тогда снимался в фильме Глеба Панфилова “Мать”. Потом пригласили суперпопулярного Сережку Колтакова, но что-то снова не пошло. И в конце концов Студейников Мамину и говорит: “Есть у меня один сумасшедший, но он не известный и в кино никогда не снимался”. Меня вызвали, но сначала я категорически отказывался. А потом пришел из уважения к Володе, потому что они же тогда еще отчитывались — карточки заводили о том, что проведена такая-то кинопробная работа. Володька, конечно, старался убедить Мамина в том, что эта роль для меня. А еще меня пропагандировала красавица Катька Месхиева, родная сестра Дмитрия Месхиева, художник по гриму. Она ходила и все время пищала: “Сухоруков — гений, Сухоруков — гений”. Очень они с Володькой хотели, чтобы меня утвердили, и добились своего. Получился прекрасный фильм времен перестройки — фильм-памфлет, фильм-вызов! Я думал, что эту мою работу заметят, но этого не произошло. Мы настолько бурно тогда жили, страна кипела, и людям было не до кино. А сейчас фильм по телевидению почему-то не показывают. Хотя мне было бы интересно узнать мнение зрителей о моей первой по сути работе в кино. Я там был худой, страшный… Ух, красота!
— О Павле I: ну и как это — почувствовать себя в центре общества, где каждый способен на любую мерзость?
— А я думал, ты спросишь, как у меня получилась эта роль.
— Спрашиваю.
— Я никогда не играл таких ролей и даже никогда об этом не мечтал, потому как не думал, что Сухорукову кто-то даст такую роль. Ну, Ленина, может быть, Гитлера, Муссолини, черт возьми, но никак не царя. И вдруг чудо из чудес: Витька Сухоруков — царь! И я всего себя подчинил одной цели — сыграть эту роль. Знаешь, я уже был утвержден на роль Павла режиссером, а исполнительный продюсер и оператор-постановщик (который начинал эту картину) продолжали предлагать свои кандидатуры. Актеров предлагали очень хороших, но для начала надо было забраковать Сухорукова. И я такой натиск выдержал! Были и сплетни, и интриги, и наговоры — такие, что генеральный директор “Ленфильма” подошел ко мне выяснять отношения. Я тогда сказал, что меня все устраивает и эту роль я сделаю! И он пожал мне руку. Эта ситуация вокруг меня держала, как пружина внутри гуттаперчевого мальчика, который должен был сделать такой кульбит, чтобы все рты разинули. А что касается твоего вопроса про мерзости, то я про Павла I знал только по информации, которую мне дали в школе: он масон, солдафон, самодур... Но дурачка не убивают в спальне, дурачок выгоден! Значит, убили за что-то другое. Я изучил много материала и взял на вооружение главное: его обаяние, совесть и покаяние.
— А если дадут роль суперубийцы, сверхманьяка — где актер Сухоруков будет искать его совесть?
— В его детстве.
* * *
Нынче Сухоруков нарасхват. Только закончил сниматься в дебютной картине Валерия Рожнова “Ночной продавец”. В ближайших планах стоят фильм о Маринеско и картина “Сатисфакция”. Удивительно, но во втором фильме Сухорукову досталась роль Бенкердорфа, начальника тайной полиции при императоре Николае I — сыне Павла I. Такая мистическая связь. Кроме того, Виктор приглашен в качестве члена жюри на фестиваль “Окно в Европу” в Выборге.
— Всем “пятерок” наставлю! — смеется Виктор. — Смотреть кино на халяву и не ставить “пятерки” — это не по-божески.
А был период, когда он настолько запутался в жизни, что сам себя превратил в пьяницу и бродягу. Потерял работу в театре, грузил мешки с песком, собирал бутылки и окурки… В то время никто, да и он сам, наверное, не верил в то, что со дна можно снова подняться на поверхность.
— А правда, что Бортко пожалел, что не пригласил тебя на роль Шарикова в свое “Собачье сердце”?
— Это уже мифами обрасти успело. А правда заключается в том, что на озвучании “Бандитского Петербурга” он ко мне подошел и сказал: “Странно, Виктор, что я тебя не встретил, когда начинал снимать “Собачье сердце”. На что я ответил: “Странно, Володя. А я ведь был рядом, и карточка моя в актерском отделе имелась в наличии!” Конечно, Толоконников сыграл блестяще. Но он сыграл дворового барбоса — я бы сделал это изящнее и порочнее! Я бы сделал смесь дворняги с болонкой: манерную, визгливую, вертлявую! Такую, какая в бешенстве носится за своим хвостом!..
— А почему сам не попросил эту роль?
— Я ни у кого и ничего не просил. Я долгое время дружил со Светой Крючковой, был вхож в ее дом. И мне единственному она доверяла нянькать своего первого сына, рыжего красавца Митьку. А мужем Светы был гениальный оператор Юрий Векслер, но мне и в голову не приходило, чтобы попросить их как-то протежировать меня. Я считаю это неприличным.
— Сейчас, когда ты победил, вспоминаются какие-то люди из периода срыва?
— Конечно. Много у меня было там приятелей, но… Когда я начал новую жизнь (а решение это я принял в конкретный день и час), я обрек себя на категорическое одиночество. Я уже не был нужен трезвым, потому что они считали меня пьяным; я был не нужен пьяным, потому что перестал быть им компанией. Тех, с кем я был там, в “бутылочном” времени, я вспоминаю — и тут же задаю себе вопрос: “А где они?” Их нет.
— Теперь ты на Олимпе. И не всех, конечно, имею в виду, но там много таких, которые честно ощущают себя богами, а всех остальных — так, визуальным сопровождением… Каково быть среди богов?
— Я не общаюсь с людьми, которые считают себя полубогами (боюсь сказать “богами”), по той простой причине, что и они вряд ли будут со мной общаться. Я был в другой жизни — и знаю, что такое оказаться за бортом. Я не настолько глуп, чтобы не осознавать то, что всему — хорошему или плохому — приходит конец. И кто его знает, каким будет следующий период жизни. А если он будет неуспешным? И что в этом случае делать с умонастроениями насчет того, что я значимая фигура?.. Олимп — это зыбь. Напиши, что живу я хорошо. Светло живу.
Вот так. И никакого положенного знаменитости апломба, никаких тяжелых взглядов и философских отступлений. Все перепутал и перевернул артист Сухоруков. Он настоящий — это правда. Сейчас таких не делают.
