Сын известного аниматора Илья Хржановский дебютировал в большом кино с небольшим скандалом. Картина “4” прибыла в Венецию с однодневным опозданием, что в рамках фестивальной гонки приравнивается к дисквалификации. Но западная пресса и обычная публика приняли ее на ура. Зато российские критики фильм освистали. Наши отказали молодому московскому режиссеру в праве на оригинальное высказывание о жизни современной России. Похоже, всему виной спорная и зловещая фигура сценариста — Владимира Сорокина, чье имя всегда пахнет скандалом.
Несмотря и даже вопреки последним творческим неудачам Сорокина-писателя, Сорокин-сценарист с третьей попытки смог воплотить в важнейшем из искусств то, что ему так хорошо удавалось вычленять и расчленять в своей прозе. Беспредельный ужас, вырастающий из бытовых сценок, иллюзия упорядоченности, которая опрокидывается в бесконечный хаос, отсутствие героя при обилии персонажей — все это режиссерская находчивость Хржановского выплеснула на экран максимально реалистично.
Мясопромышленник, проститутка и настройщик музыкальных инструментов встречаются в ночном баре. Один план длиной в 27 минут, на котором трио разыгрывает в общем невинную пьеску, где каждый выдает себя за другого. Торговец фаршем представляется работником Администрации Президента, проститутка — рекламщицей, продающей новейшее средство от стресса, а настройщик — инженером-генетиком, контролирующим поточное производство человеческих клонов. Истории, придуманные на глазах у зрителя, по привычке думающего, что он знает и понимает больше героев, начинают жить своей жизнью. Реальность кривится, как человек, съевший лимон, действие уходит далеко от городских ворот — в катастрофически бедный и неуютный деревенский пейзаж.
Музыка, сочиненная Владимиром Волковым для фильма, была отвергнута режиссером: картина держится целиком на шумах. Даже звуки дискотечного техно создавались звукорежиссером Кириллом Василенко вручную. Симфония ужаса, выстуканная на полузаброшенных заводах, столичных улицах и просторах средней полосы, щедро проиллюстрирована крупными планами музыкантов Сергея Шнурова и Алексея Хвостенко. Константин Мурзенко — третий и последний медийный персонаж картины: остальные роли Хржановский поровну распределил между сестрами-близнецами и деревенскими старухами. Последние, кстати, были рады непрошеным столичным гостям и принимали группу с таким радушием, с каким вряд ли примет картину зритель, — настолько яростной и бескомпромиссной она получилась.
Пока в коридорах Минкульта решается прокатная судьба фильма, корр. “МК” встретился с Ильей Хржановским.
— Расскажите, как в фильме появился Сорокин?
— Была реальная история, произошедшая со мной, моим приятелем и некой проституткой. В этой истории каждый про себя врал, и там же возник сюжет клонирования. Определяющим для меня фактором, чтобы позвать Сорокина, было то, что в его литературе часто абсолютно достоверная бытовая ситуация в какой-то момент перестает быть бытовой и превращается в нечто совершенно невероятное и нереальное, а ты не можешь отследить этого момента перехода. И я позвал Сорокина, который, к моему удивлению, согласился, хотя я ничего еще не снял и мы не были с ним знакомы.
— Но, кажется, вам удалось почувствовать его стиль и передать его на экране.
— Мне кажется, фильм живет самостоятельно от текста Сорокина. Хотя меня радует, когда говорят, что эта картина близка к творчеству Сорокина. Кстати, сценарий “4” любопытно почитать сам по себе.
— Как в картину пришла деревня?
— Мы с Сорокиным понимали, что вторая часть действия будет происходить не в городе, а в деревне, что нужна другая фактура. Нам было понятно, что три сестры приезжают на похороны четвертой, что это деревня, где живет немного народу, и что там делают кукол из хлебных мякишей. И что сестра, которая умерла, делала для кукол маски. А дальше мы, собственно, нашли деревню и этих бабушек. И только после этого был написан сценарий второй части. Он писался на конкретных сестер Марины и на конкретную деревню.
— В фильме играют сестры-близняшки…
— В картине вообще много близнецов. Например, в сцене дискотеки, очень короткой, где пляшет Шнуров, если присмотреться, то видно, что он окружен близнецами, — шесть или семь пар близнецов. В том числе там танцуют дочки-близняшки Сорокина.
— В деревне на поминках режут свинью. Сколько реально было зарезано свиней?
— Свиньи три-четыре. Но их бы так или иначе зарезали. Только бабушкам пришлось везти бы их на рынок, и у них бы не было возможности поесть свежей свинины. А так и вся деревня, и наша группа несколько дней питались хорошей парной свининой.
— Сколько ваши бабушки получили за эти съемки?
— Бабушкам платили достаточно: сколько у них пенсия в месяц — столько они получали в день. А после съемок на Новый год в деревню съездил наш директор группы и выдал бабушкам премию. Мы с ними дружили, каждая бабушка выбрала себе любимчика в группе и обихаживала его. Я, например, очень дружил с Тоней, которая в финале у меня поет песню.
— Если говорить о киноязыке: чьего влияния в картине больше?
— Глупо говорить, что нету влияния: я родился в Москве в кинематографической семье, учился во ВГИКе, был на репетициях у Любимова и Юхананова, на съемках у Никиты Михалкова и Алексея Юрьевича Германа. Все это оказывает какое-то влияние, безусловно. Но осознанных игр с киноязыком не было — мне это не интересно. Постмодернизм — на х..!
— Это слова человека, который выбрал в сценаристы апологета постмодернизма Владимира Сорокина…
— …который, на мой взгляд, послал этот постмодернизм в последних своих произведениях куда подальше. Сорокин — прежде всего выдающийся писатель, как бы к нему сейчас кто ни относился. У меня, например, снимался Шнуров — я же не играю с его образом, с культурой масс-медиа. Мне важна личность, которая инкрустирует себя, свой дар в ту картину, в то высказывание, которое вы видите на экране.
