Так случилось, что мы стали жить в стране, где большинство занимается не своим делом. Учителя торгуют на рынках, инженеры крутят баранку, каждый второй адвокат — бывший милиционер. Мой приятель долго восхищался бригадой рабочих, которые делали у него ремонт в ванной и туалете.
— Интеллигентные люди! — рассказывал он. — Представляешь, бригадир прекрасно знает литературу Серебряного века.
Через неделю в туалете прорвало мягкий шланг, поставленный руками специалиста по Серебряному веку. Мой друг в это время был на работе. Когда он пришел домой, оказалось, что залиты четыре квартиры — все с евроремонтом. Долги он отдает до сих пор.
Так случилось, что мы стали жить в стране, где все знают, как надо лечить, учить, управлять страной, как разобраться в межнациональных конфликтах и изжить терроризм. Но больше всего среди нас, оказывается, специалистов по кавказскому вопросу. Как я теперь понимаю, много их и в правительстве. Но война в Чечне почему-то продолжается. Что из этого следует? То ли их все же недостаточно? Или достаточно, но лучше бы им заниматься Серебряным веком? Все-таки все главные герои той славной поры уже умерли, и разбираться с ними можно до потери сознания, как ни крути, это все же очень удобно. А в Чечне, в Дагестане, в Осетии живут люди. В Москве, в Волгодонске и Буденовске — тоже. И о чем они думают, чего хотят, а чего не хотят — это, похоже, мало кого волнует. А чтобы казалось, что все же волнует, стали врать. Правители — своим подданным, депутаты — избирателям, журналисты — читателям, читатели — журналистам. Обоврались вконец, а правду знать все равно хочется. И даже, может, еще больше, чем раньше. У правды такой волнующий запах, что вдохнешь глоток, и голова идет кругом. И сам себе кажешься лучше. Совершенно, кстати, непонятно почему.
* * *
Когда я впервые прочитала заметку Вадима Речкалова, мне стало так легко, будто я получила ответ на письмо, которое уж и не помню, когда отправила. Странно, конечно: про Чечню, про Басаева, про войну — а стало легко. С чего бы? А потом я взяла его книгу “Живых смертниц не бывает”, прочла не отрываясь все 282 страницы и тут же начала читать сначала. Чеченская киншка, написано на обложке, документальный роман. Что еще за киншка и как это понимать: документальный роман? А очень просто: у чеченцев нет слова “книга”, а есть “киншка”. А документальный роман — это когда обычная жизнь начинает казаться выдумкой. Чтобы как-нибудь с этим справиться, берешь и ставишь рядом взаимоисключающие слова.
* * *
Рассказ Раисы Мастаевой, которая работала в “Союзпечати” и собрала огромную библиотеку в 15 тысяч томов, надо читать не торопясь. Уж не знаю, как Речкалов справился с ним, но вышло так, будто теперь эта Раиса Мастаева сидит в моей комнате и не уходит. Я ее к себе не звала, да и она ко мне в гости не напрашивалась, а вот как теперь быть? И дело не в том, что Речкалов записал ее на диктофон. Нажми кнопку, все само запишется, дело не в этом. Она с мужем, вместе с полусотней соседей провела в подвале грозненской пятиэтажки семь месяцев, с ноября 1999-го до мая 2000 года. Потом ее решили расстрелять федералы, у которых на площади Минутка погибло много своих.
“...Потом подошел ко мне.
— Ты будешь расстреляна.
— Да, — говорю, — по воле Всевышнего.
— Я же просил тебя Бога не поминать...
— А как же иначе-то, неужели от твоей железки умру.
Он достал пистолет и вдруг задрожал ни с того ни с сего.
— Что со мной происходит, не пойму. Что со мной происходит, я не могу стрелять.
— Успокойся, возьми себя в руки.
— Отвернись.
— О нет, только ради Бога, не это. Стреляй в лицо. Наберись духа и стреляй.
— Не могу.
— Ну чего ты дрожишь, красавец мамин? Ну не я же тебя расстреливаю. Чего тебе-то дрожать? Стреляй. Цель оправдывает средства. Ты же с желанием стреляешь, ты же и приехал сюда, чтоб стрелять. Вот я никогда ни в кого не стреляла. А ты ведь до сих пор стрелял, а сейчас почему не можешь?”
Потом будет рассказ о том, как она вернулась домой в то самое время, когда солдаты выносили вещи из ее дома. И книги. Солдат “подает мне одну, Жорж Сименон, неформатное издание “Библиотека зарубежного детектива”. Женщина, говорит, подпишите мне эту книгу на память. Хорошо, красавец ты мамин. И подписала:
Надежда — свет дневной
во тьме ночной.
Опора сильных и
бессильных сила.
Я думаю, что было бы со мной,
Когда бы мне надежда
не светила?”
* * *
Рассказ Заремы Мужахоевой и ее сокамерницы тоже надо читать не торопясь. Дело в том, что помимо слов там много интонаций, ударений, порядок слов тоже свой. Для меня это значит, что Речкалов поставил перед собой задачу донести до читателя все именно в такой форме, в какой получил от собеседника сам. Это очень трудно и очень невыгодно для автора. А вдруг читатели сделают из всего написанного совсем другой вывод? Не тот, какой сделал автор. Тут свой секрет. Речкалов никаких выводов не делает и делать не собирается. Он просто один из тех, кто прошел перед нами во время чтения этой киншки. Он понимает, что генералы, президенты, полномочные представители — они на время, а люди и их проблемы, такие люди, именно эти вот люди, Хасан и Фатима, Юрий и Марина, — они главней. Если не знать, о чем думают Аслан и Лейла, Коля и Валя, все приказы начальства, большого и маленького, обречены. А кто их будет выполнять-то? Вот автор пишет, что знает, кто такая Черная Фатима. Приводит пять доказательств. Потом говорит: “все они опровергаются одним фактом”. Приводит факт. Потом пишет: “попробуем опровергнуть очевидное”. А вышло это у него или не вышло — знает только читатель.
* * *
Айшат и Фатима —на самом деле Аня и Даша.
Они приняли ислам. Сказать об этом нетрудно, а вот объяснить почему — дело другое. Стоит ли ставить перед собой такую задачу, как будто читаю я между строк? Может, Аня и Даша сами не знают, что с ними на самом деле произошло? Может, правильно будет передать ход их мыслей, впечатления, может, стоит попробовать взглянуть на мир их глазами?
В конце главы мы узнаем, что Аня, как и мечтала, вышла замуж за чеченца, а Даша разочаровалась в исламе. Но Ане, как следует из приведенных автором рассказов, нравилась в исламе “справедливая строгость” новой для нее религии, а Даша скорей всего увлеклась ее внешней стороной, как в детстве увлекаются сказками Шахерезады. Внимательный читатель тотчас обратит на это внимание. И это будет значить, что автор уверенно справился с трудным материалом.
Кстати, о материале. 27 декабря 2002 года боевики Умара Пайзулаева похитили в Чечне Надежду Погосову, старшего помощника прокурора Чечни по кадрам, и Алексея Климова, старшего помощника прокурора Шатойской межрайонной прокуратуры. Людей в тех краях похищают каждый день. Столичные газеты упоминают об этом одной строкой: вот, мол, опять людей увезли в неизвестном направлении, переходим к другим событиям.
Вадим Речкалов разыскал Надежду и Алексея и записал их рассказ. “Посадили на металлическую койку, знаете, такую, с шариками, приковали наручниками. Меня к одной спинке, Надежду к другой. Спали валетом. Ни раздеться, ни помыться. В туалет не выводили, поставили в комнате ведро. У каждого по одной свободной руке. Она мне помогает снять штаны, я...
Пока мы сидели в этой комнате, в подвале для нас клетку строили. Через неделю... спустили в подвал. Длина клетки два шестьдесят, ширина метр пятьдесят, высота метр семьдесят. Там я выпрямиться уже не мог. Восемнадцати сантиметров не хватало...”
Волосы начинают шевелиться не сразу. Повествовательная интонация в первые минуты усыпляет внимание; когда ты понимаешь, о чем идет речь, она превращается в бритву, спастись от которой нет никакой возможности. Ведь в повествовании нет восклицательных знаков, за которые можно спрятаться.
Освободили их через десять с половиной месяцев. Я не представляю, что мне нужно с собой сделать, чтобы история Надежды и Алексея превратилась в моем сознании просто в сюжет. Вина Вадима Речкалова не требует доказывания, ведь это его книга. Зачем он ее написал?
* * *
Правда, зачем?
Жил-был в одном уральском поселке мальчик. Мама — учительница, иностранные языки и все такое. В институт мальчик поступать не захотел. Переехал в Белоруссию, работал на заводе, потом пошел работать в газету. Два года ездил по зонам, разговаривал с заключенными, изучал, так сказать, законы уголовного мира. Ну, правильно. Дело это прибыльное, теперь ни одна газета без уголовщины существовать не может. Однако Речкалову заниматься этим не захотелось: “Уголовщина — она темная и вонючая. А война, извини, проще и естественней”. И в один прекрасный день журналист Вадим Речкалов поехал в Чечню.
Заметки с театра военных действий, написанные по служебной необходимости или из любопытства, для меня ценности не представляют хотя бы потому, что там, где льется кровь, любопытство неестественно. На войне человек может оказаться или по службе, или из острой необходимости узнать нечто такое, что в другом месте узнать невозможно.
Я у него спросила, зачем он поехал в Чечню. Отвечать Вадим не захотел. А поскольку в армии он был водителем БМП, я подумала, что у него в сознании просто концы с концами не сходились: он-то знает, что БМП — хорошая машина, и автоматы у российских военных тоже хорошие, и солдат сколько хочешь, а почему же тогда война с маленькой Чечней все идет и идет и конца ей не видно даже в отличный военный бинокль? Ну а как жить, когда ты не знаешь, почему в твоей стране война?
У военного корреспондента Вадима Речкалова много наград: он лауреат премии Артема Боровика за журналистские расследования по проблемам борьбы с терроризмом, победитель конкурса “Золотой гонг-2003” (лучшая публикация об экстремальных ситуациях), обладатель диплома “За журналистику как поступок” (финал премии Андрея Сахарова, 2004 год).
А поступок состоит не только в том, что он лезет под пули и нелегкая носит его туда, куда по своей воле носит редко. Он превосходно знает то, о чем пишет, и так же превосходно понимает, зачем он это делает. Это и называется: профессионал, и именно это делает журналистику поступком.
“Грузинский пост на выезде из Панкисского ущелья.
— К чеченам ездил? — спрашивает полицейский.
— Да, — отвечаю.
— Цел?
— Как видишь, не зарезали.
— Я спрашиваю — цел поездки...”
